Маргит, разумеется, тоже выходила из дому, но она просто-напросто не замечала старика и даже не здоровалась с ним, если только он ненароком не оказывался поблизости.
Когда Анти только появился на свет, забор, стоявший с незапамятных времен, был, вероятно, такой же, как теперь: несколько сломанных планок и куски ржавой проволоки. Да и что огораживать? От кого? У них даже со стороны улицы был набит только редкий штакетник, тогда как в центре села, извиваясь причудливой ломаной линией, давно уже красовались красные, желтые и синие железные ограды.
Маргит видела только согнутую стариковскую спину: он, верно, косил для цыплят свежую росистую траву.
Ну конечно же, старик держал цыплят. А Маргит привозила из города мороженых, — даже в поезде не успевали они оттаять, — и дома разрезала их. Переплачивала несколько форинтов, подумаешь, дело какое!
— По-моему, он вовсе спать не ложится, — говорила Маргит. — При луне небось посадки свои поливает. По кружке на каждый кустик помидора, по полторы — на кочанчик капусты.
Она нервно похохатывала.
Старик ведром таскал воду, из жестяной кружки поливал саженцы.
— Я даже спиной чувствую, что он где-то тут, поблизости. В будущем году, когда у нас проложат водопровод, мы сделаем отличную уборную, в ней будет спускаться вода, и не придется больше таскаться в этот нужник. Теперь уже недолго терпеть…
— Кому терпеть? Тебе? Да ведь ты целых три года собираешься перенести уборную. А теперь вот решил дождаться водопровода. При чем тут старик? И задняя стена дома прогнила…
Анти подумал: если б они каждое утро не грызлись из-за старика и уборной, им и поговорить было бы не о чем.
Вечером, вернувшись с работы, он пробрался через заросли в конец сада; там росло несколько фруктовых деревьев, их годами не опрыскивали, и они уже почти не плодоносили: червивые яблоки и груши, не успев созреть, падали на землю.
Так было испокон веков. Верней, с тех пор, как умерли старики и дом с садом перешел к молодым. Вместе со всеми заботами. Впрочем, от забот молодые вскоре отделались. Пока жива была мать Анти, Маргит все же выходила вечерком немного пополоть грядки. Тогда еще было что полоть. Но с тех пор, как Анти с Маргит остались одни, они ни разу не взяли лопату в руки. Домашнюю птицу съели за милую душу, чтобы больше с ней не возиться.
Нельзя же, в самом деле, и на заводе работать, и за садом ухаживать, да еще и всякую живность кормить…
Как-то раз они увидели: старый хрыч рвет щавель и складывает его, — ну прямо как баба, — в подол фартука.
— Добрый вечер, дядя Карой, неужто так поздно собрались ужин готовить?
— У меня, сынок, с обеда немного вареного мяса осталось; я сметанки купил, хочу сделать щавелевый соус.
— Что ни говорите, дядя Карой, но вы в шахтерах по-барски жить научились.
— Чему ни научишься в жизни, от всего прок.
Вот, завел свою песню… Старик считает, верно, что все так и жаждут мудрых его наставлений.
Говорить, впрочем, ему удавалось не часто. С Анти особенно.
— Надо бы деревьями заняться, — разошелся старикашка. — При твоем дедушке прекрасные фрукты созревали в вашем саду.
— Мой дед, дядя Карой, на заводе не работал.
«Неужто он совсем не спит?» — подумал Анти.
— Давай-ка поставим высокий забор.
— Вот заработаю на этот забор…
— Дед твой пахал, сеял, боронил, жал, возил урожай с поля, однако и на сад у него хватало времени. Ты пойми, я ведь обижать тебя не хочу, — поспешно прибавил он.
— У нас теперь жизнь не такая, нет необходимости вкалывать до потери сознания, — уверенно и важно заявил Анти. — Сильно б я нажился, если бы вырастил что-нибудь в своем саду? Вы вот здорово наживаетесь?
— Нет, Анти, голубчик, вовсе не наживаюсь. Плоды снимать будут внуки, правнуки. А для меня в этом радость. Когда я под землей работал, то не видел, как растут помидоры, перец. И когда в землю лягу, опять-таки ничего этого не увижу.
Ему, бывшему шахтеру, теперь в удовольствие копошиться на солнышке, — Анти, разумеется, его понимал. Да к тому же старик, как видно, надумал помирать. Радуется возможности хоть немного побыть на солнышке.
— Чтоб так сад запустить… — продолжал старик.
— Да я не запускаю…
— Вот хотя бы и сорняк… Я и сам могу его скосить. Чтобы семена не созревали. А то ветер переносит сорные семена, да и разных там жучков, тлю. И выходит, что я понапрасну окапываю у себя, опрыскиваю…
— Ну, если за этим дело стало…
Старик, видно, хотел что-то еще сказать, но передумал и, присев на корточки, снова принялся рвать щавель.
Потом, придерживая подол ветхого, оставшегося после жены синего фартука, собрался идти домой.
— Что ж, вот выберу время, скошу траву, — сказал Анти.
Старик хотел было махнуть рукой или пожать плечами, но воздержался.
Анти постоял с минуту. И зачем он сюда притащился да ввязался в этот разговор?
Маргит уже искала его.
— Где ты, черт побори, шатаешься?
— А что, кино показывают? Пойдем, может?
— Для того и залез в сорняк, чтоб такое выдумать?
— А ну, поскорей наряжайся!
В воскресенье утром Анти решил перенести уборную. Может, Маргит сменит гнев на милость, если он скосит хоть немного этого сорняка.
До чего твердой, неподатливой оказалась земля! И ломом ее не возьмешь.
— Олух, недотепа! — поносила его Маргит. — Когда еще не так трудно было яму рыть, ты говорил, что незачем, мол, вот в будущем году проложат у нас водопровод, тогда и сделаем отличную уборную, и вода в ней спускаться будет. А теперь, в этакую сушь, взялся яму копать…
— А если мне только теперь пришла охота…
Сказал он это совсем неохотно, поверить ему было трудно. Да и лом оттягивал руки…
Маргит, сердитая, повернулась к нему спиной и пошла варить обед.
В полдень Анти явился домой, пообедал и тут же снова ушел копать яму. Маргит долго к нему не наведывалась. Вечером подошла к низкой изгороди, видит, трава вокруг скошена и сложена в стожок.
— Ну, как ты тут?
— Да вот только место расчистил, чтобы переставить уборную. Сделаю отличную…
— Отличную?
— Коли уж делать, так делать.
Но и через две недели дело ничуть не пододвинулось. Анти только сжег траву на середине участка. Однажды Маргит встретила старика в лавке.
— Твой муженек, Маргит, хороший парень. Сорняк скосил и сжег его.
— Может, это вы ему сказали, дядя Карой?
— Я? — испуганно протянул старик. — Да как же я решусь сказать ему такое?
Придя домой, Маргит напустилась на Анти.
— Ну, что там с нашей уборной? Долго еще нам шляться в конец участка на виду у старика? Когда она будет готова? Или ты бросил работу?
— Сам не знаю. Ты же советовала мне подождать, пока проложат водопровод.
— Какого же черта ты ломом землю долбил в жарищу? И бросил, так ничего и не сделав?
— Ладно уж, выкопаю яму.
— Коли охота явится.
— Само собой.
— А если сорняк снова вырастет?
— Если, если!.. И так целую неделю вкалываю.
— Хорошо, я потерплю. У меня терпения больше, чем у тебя.
Разумеется, она оказалась права.
Утром Анти, еще в исподнем, появляется на пороге и снова заводит свое:
— Ох, старый хрыч! Опять возится там со своими проклятыми помидорами. Как меня до сих пор не хватил кондрашка!
— Кондрашка тебя не хватит, а вот запор наживешь.
— Не переношу психов, не переношу! Что он, вовсе спать не ложится?
— Давай поставим высокий забор.
— Вот заработаю на этот забор…
— Тогда не ешь меня поедом каждое утро. Ступай копай яму для уборной в другом конце сада.
— Да ведь теперь и оттуда старика видать, сорняки-то я скосил…
— Они быстро растут, не горюй!
— Только бы проложили этот чертов водопровод…
Перевод Н. Подземской.
Бориш Палотаи
Я жила в Кашше до 1939 года; там прошло мое детство, молодость, там стала я на сторону бедняков. В годы учения я начала писать, мои стихи были опубликованы с разрешения директора гимназии. Мой писательский путь определили конкурсы. Так, на конкурсе романа для молодежи, проводимом будапештским издательством, мой роман «Петер» получил первую премию, потом в журнале «Нюгат» мне была присуждена премия за рассказ «Барышня-репетитор». Один режиссер обратил внимание на мои стихи «Безработный перед афишей кино», и по его настоянию я написала киносценарий. Фильм снимали в Вене, дав ему название «Жизнь все же прекрасна». Его показывали в Лондоне, Париже, даже Америке, а в тогдашней феодальной Венгрии фильм провалился, его даже освистали.
Постепенно я охладела к стихам, меня больше прельщала проза. Мои романы, сборники рассказов выходили один за другим, некоторые переиздавались четыре, пять раз. В 1945 году я стала работать в редакции «Непсава», руководителем отдела культуры. Потом, когда начали строить Дунайварош, первый социалистический город с металлургическим комбинатом, я провела там семь месяцев, жила в бараках. По полученным там впечатлениям я написала сборник рассказов и два сценария.
Вышли в свет уже тридцать четыре мои книги. Наибольшим успехом пользовался роман «Неспелый орех», он был переведен на пять языков, по нему сделали телевизионный фильм. Однако мне самой больше всего по душе роман «Горький миндаль», вызвавший бурные отклики в печати. Эта книга принесла мне наибольшее удовлетворение. Она переиздавалась три раза.
Мне представляется, что мой истинный жанр — это рассказ, он предполагает сжатость, напряженность.
Я написала шесть сценариев, мои телевизионные пьесы шли по всей Европе. За телевизионную драму «Женщина в бараке» я получила Гран-при в Монте-Карло, премию «Золотая нимфа». В Локарно за фильм «Мрак среди дня» мне присудили премию критиков. По моему последнему роману «Седьмой год» сейчас снимают фильм.
Свою ars poetica я сформулировала бы так: я пытаюсь отобразить действительность по мере возможности таким образом, чтобы не извратить ее изобилием мелких фактов. Ошибки, заблуждения, разногласия людей — это ведь тоже действительность, которую должно отобразить. В первую очередь собственные заблуждения. Ведь и писатель стремится к совершенствованию.