— Разве не ты сама твердила, будто боишься, вдруг, мол, придут? Или что кто-то один придет?
— И этого я тоже боюсь. Боюсь, что не придут и не призовут меня к ответу, и боюсь, что придут и за все спросят. Ну, пожалуйста, тетя Веронка, посидите рядом, пока я не усну. По-моему, я теперь разговариваю во сне, так что вы не пугайтесь. А может, мне лучше сразу уйти…
— Еще чего выдумала! — говорю. — Погода такая, что добрый хозяин собаку не выгонит. Да и на поезд ты опоздала, куда же на ночь глядя идти?
Она вскочила и принялась завязывать тесемки у сумки.
— Да-да, конечно, так правильнее будет — сразу уйти. Нет никакого смысла отсиживаться тут. Нелепо пытаться сбежать, все равно меня найдут, так что честнее будет самой выйти навстречу. Несколько дней отсрочки не спасут…
— А я говорю — перестань дурить! — прикрикнула я на Эдит в сердцах и выхватила сумку у нее из рук. Должно быть, я сильно рванула, все ее пожитки вывалились на каменный кухонный пол: туфли, чулки, бельишко, зубная щетка, мыло, кое-какая одежонка, книги, зеркальце… Эдит присела на корточки и принялась запихивать барахлишко обратно в сумку.
— Здесь все мое имущество, — сказала она. — С той квартиры, которую раньше снимала, я ушла насовсем.
— Выходит, у тебя и угла своего нету? А что же сталось с прежней твоей квартирой? Такая шикарная была квартира, и не чья-нибудь, а своя собственная!
— Ушла я оттуда…
— Да-а, немногого же ты добилась в жизни! Не зря у отца твоего душа за тебя болела. Да и дядя Дюла, помнишь, сколько раз твердил тебе: не упускай своего счастья, Эдит, не растрачивай себя попусту… А ты как была недотепа, так и осталась!
Она перестала заталкивать барахлишко в сумку и посмотрела на меня: глаза у нее были какие-то шалые.
— Недотепа? — Я было испугалась, уж очень диковатый был у нее взгляд, но тут Эдит расхохоталась. — Квартира была шикарная, это верно. Две комнаты, и обстановка что надо. Но мне, видите ли, хотелось большего. Чтобы квартира была просторнее и находилась в Буде. И обязательно с террасой или с застекленной верандой, чтобы вид живописный открывался. Я могла бы себе это позволить — купить такую квартиру. Денег у меня было навалом, мне хорошо платили за те картины… Но тогда пришло это… — Она сразу вдруг помрачнела. — Пришел этот страх. Что рано или поздно с меня спросят, призовут к ответу.
— Кто призовет-то? Закон, что ли?
— Закон тут ни при чем! Все делалось по закону и по правилу, и тем не менее я чувствовала себя преступницей… — Эдит подошла к окну, резко повернула обратно, бестолково закружила по комнате, точно места себе не находила. — Я стою посреди Земли, — продолжала она, — и жду, что будет. Заговорят со мной? Или мне заговорить первой?.. Каждый молча наблюдает за другим: пусть, мол, делает что угодно, мое дело сторона… — Эдит остановилась, прижала ладони ко лбу. — Прямо не знаю, что же это такое творится! Какое-то предательство. Мы хотим заполучить орех, а западня тем временем захлопывается втихомолку.
Она со стоном упала на стул, вся поникла, сжалась в комочек. А я смотрела на нее: господи, какая худышка, кожа да кости! Муж мой покойный всегда говорил, что у таких худых людей обязательно бывают слабые нервы. И про Эдит он говаривал в те поры, что, должно быть, нервы у нее никудышные.
— Ложись-ка ты, девка, спать, — сказала я тихо. — Отдых — вот что тебе перво-наперво требуется.
Она все так же сидела и стонала.
— Перестань ты терзать себя! — говорю ей. — Какого ты совета ждешь от своей старухи тетки, когда я и в толк-то не возьму, о чем ты говоришь! А только одно тебе скажу: негоже этак-то казнить себя, не то вконец изведешься. Ежели работа тебя доконала, значит, работу надобно подыскать другую. Трудиться человек должен с охотою, это главное. И раз ты ни в чем против закона не преступила, значит, тебе и бояться нечего. А вот работа всегда должна быть на первом месте. Возьми хоть меня, к примеру: я тоже всю жизнь работала не покладая рук, с одним делом управишься, а сама смотришь, за что дальше браться, и передышки себе не даю ни на минуту. Как в огороде все переделаю и живность свою обихожу, то за штопку или починку белья принимаюсь. Человек должен делом себя занять, а не забивать голову ерундой разной. Замуж тебе пора, детишек бы нарожать и жить как положено…
— А как положено? — она вскинула на меня глаза.
— Как все люди живут! — У меня лопнуло терпение. — Как твои родители жили, как мы с твоим дядей Дюлой жизнь прожили. Уж и не знаю, чего тут объяснять!
— Пойду я, — заявила она и поднялась с места.
Я чуть затрещину ей не влепила: против истерики первое средство.
— Тогда зачем ты явилась, если и часу побыть не желаешь? — вырвалось у меня сгоряча.
Эдит стояла передо мною, и я видела, как глаза ее наполнились слезами. Жалко мне ее стало.
— Я помнила, что у вас мне было хорошо… Здесь мне всегда было так легко!
— Э-э, милая, это когда было… — сказала я и сама расчувствовалась, припомнив прежние годы, когда муж мой был жив; Эдит тогда жила у нас, ходила в здешнюю школу. Своих детей у нас не было, и какое-то время мы жили одной семьей, Эдит нам была как дочь родная.
— Ужинали мы в саду под яблоней… Я собирала смородину с кустов, мыла у колодца, а потом мы посыпали ее ванильным сахаром.
— Вишь ты, как тебе все хорошо запомнилось! — сказала я, чуть успокоившись. — Вот и останься у меня хоть на несколько дней, обо всем с тобой потолкуем, старое житье вспомним. Идем, постелю тебе…
Она кивнула. Я прошла в комнату, достала из шкафа чистое белье. Дождевые капли барабанили по стеклу, гроза, правда, утихла, но дождь, похоже, перешел в обложной. Завтра, пожалуй, и в сад не выйдешь. Ну, ничего, достану шкатулку с фотографиями, и станем с ней разглядывать старые снимки. Найдем себе какое-нибудь занятие. Я постелила ей на диване; у простыней был чуть лежалый запах, его даже лавандой не отобьешь. Я распахнула окно, пусть комната проветрится на ночь.
— Эдит! — крикнула я. — Иди в комнату! Ты только взгляни, как цветы разрослись! — Я помнила, что прежде она очень любила цветы, а у меня ими всегда была комната заставлена: аспарагус, фикус, пальма, филодендрон, дерево жизни, кактусы разные — и на столе, и на подставке для цветов, и даже на шкафу стояли. — Эдит, слышишь, что говорю?
Никакого ответа; я вышла в кухню. Наружная дверь была распахнута настежь и хлопала на сквозняке, ветром захлестывало дождевые струи, у порога целая лужа натекла. Эдит и след простыл. Кошка с котенком кинулись ко мне, принялись ластиться, а пестрый котенок подол царапает, на руки просится. Сумки ее тоже нигде не видать было. Я встала в дверях, окликнула ее несколько раз, но так и не дождалась ответа. Долго стояла я, все звала ее, а дождь поливал мне на голову и плечи.
Потом уж я отступилась и дверь за собой захлопнула. Вода от порога растекалась по каменному полу. Я подтерла лужу тряпкой. Кошка с котенком, отталкивая друг друга, лезли мне под руку. — Брысь пошли! — шуганула я их тряпкой. Они отскочили в сторону, обиженные, улеглись у печки, на козьей шкуре и стали вылизывать друг другу шерстку.
Когда я кончила вытирать пол, они уже спали, уютно прижавшись друг к дружке.
Я постояла еще какое-то время на кухне, подождала: а вдруг да вернется Эдит.
И надеялась: сперва — что она вернется, потом — что она ушла совсем.
Она не вернулась.
Перевод Т. Воронкиной.
Дюла Хернади
Я родился 23 августа 1926 года в Оросваре.
В 1944 году получил аттестат зрелости и поступил в медицинский институт.
В 1945 году попал в русский плен, в августе 1947 года вернулся на родину.
Я оставил занятия медициной и стал учиться на инженера-химика и экономиста. Работал я в тринадцати местах, главным образом как экономист-социолог.
Писать начал довольно рано, еще в гимназические годы.
Первые мои стихи были опубликованы в 1955 году в журнале «Чиллаг» и «Дунантул».
Встретившись в 1959 году с режиссером Миклошем Янчо, я начал писать сценарии.
В общей сложности мною написано семь романов, шесть книг рассказов, двадцать один сценарий и двенадцать драм.
Романы: «На ступеньках пятницы», «Коридоры», «Сирокко», «Крепость», «Красный реквием», «Председательница», «Тронулись рождественские поля».
Сборники рассказов: «Дощатый монастырь», «Сухое барокко», «Логические ворота», «Гороскоп Иисуса Христа», «Теория появления привидений».
Драмы: «Антихрист», «Королевская охота», «Прекрасная венгерская трагедия», «Толкователь», «Красный псалом», «Утопия».
Сценарии: «Так я пришел», «Бедняги», «Тишина и крик», «Сирокко», «Агнец небесный», «Народ пока еще просит», «Моя любовь Электра», «Венгерская рапсодия», «Аттила», «Красный реквием», «Долина», «Крепость», «Председательница», «Девять месяцев».
Парадокс времени
«Луна сегодня — строгое раздумье.
Серебряною лентою уходит от забот,
По каменистому, крутому небосводу
Худышка-мальчуган задумчиво бредет.
Потрепанные ангельские крылья в кулачке сжимает,
И радости в открытой наготе расселись по его плечам.
Бредет он в блеклой синеве небес,
А на земле счастливцы плачут в тревожных снах своих».
Прочтя эти строки, Беата Старк улыбнулась, полистала дальше сборник стихов под названием «Юности хрупкая краса», затем скучающе отодвинула в сторону тонкий, узкого формата томик.
По серым стенам лаборатории были развешаны портреты знаменитых биохимиков и геофизиков, картины-коллажи в голубых тонах, темно-зеленая лампа в виде маски и всевозможные биохимические таблицы.
Женщина сняла свое желтое демисезонное пальто, бросила его на стол и быстрым, стремительным шагом прошла в ванную позади лаборатории.
Вода, подкрашенная розовой туалетной солью, жирно поблескивала; должно быть, в ванне давно мылись, вода успела совсем остыть. На вешалке висели костюм, рубашка и трусы Поля Бентона.