– Или Боб Спенсер? Да, уверенности пока нет. Пока только бахрома от ковра-самолета. А нам не хочется выставить себя дураками еще раз, верно, Фаррелли?
– Какая еще бахрома?
– Ну, скажем, с чего начался пожар.
– Может, с электропроводкой непорядок. Если она украшала дом к Рождеству…
– Может быть. Но там валялась канистра. Как мы видели.
Шериф взял было шляпу, но передумал и положил опять на стол.
– Пожалуй, мне следует спросить вас, где вы были ночью. И вчера вечером.
– Я что, под подозрением? Вы приходите сюда и подозреваете меня, когда погибла моя невеста?
– Вы были помолвлены?
– Да. Мы помолвлены. То есть были помолвлены. И возможно, Бобу Спенсеру это не особенно нравилось. Если вы понимаете.
Фрэнк опять заплакал, трясся всем телом, ему хотелось лечь на пол, он ведь мог, мог делать что угодно, потому что его постигло огромное несчастье и он был свободен. Горе освободило его. Шериф покачал головой:
– Черт, Фрэнк. У меня нет выбора. Я буду расспрашивать всех и вся, что они делали, что видели, что слышали или что им приснилось нынче ночью. Золотую рыбку твою и ту спрошу, где она была ночью!
Фрэнк поднял взгляд:
– Марк тоже умер.
Снова тишина. Только ветер за окном швыряет калитку. Тишина хуже всего. Когда все молчат, врать труднее. Но Фрэнк не врал. Чувства его были искренними. Горе было искренним.
Шериф наклонился вперед:
– Что у вас с рукой, Фрэнк?
– Порезал стекляшкой. Уронил аквариум на пол.
– Пожалуй, это не самое худшее из сегодняшних происшествий. Можете сказать, где вы были?
– Колесил по округе. Заезжал к Бленде. Но ее дома не оказалось. Заглянул в мэрию. И в мастерскую. Потом сидел здесь.
– И разбили аквариум?
– Нет, аквариум я разбил несколько дней назад. Но осколки на полу остались.
– Когда вы заезжали к Бленде?
– Около одиннадцати, по-моему. Но ее не было дома. Во всяком случае, она не открыла.
– Вы не знали, что она собирается украшать тот дом?
– Нет. Она готовила сюрприз.
Шериф наклонился еще ближе:
– Я не совсем понимаю, Фрэнк. Если она готовила сюрприз, откуда вам это известно?
– Мать рассказала. Вы ее знаете. Не может не разболтать. Не может удержаться.
Некоторое время все молчали. Фрэнк начал зябнуть. Чувствовал сквозняк от входной двери, тянуло из замочной скважины, из щели под дверью, и холод охватывал его колени. Он не сумел усидеть спокойно.
– Мы очень расстроены, – сказал Доктор. – В самом деле. Если вам что-то потребуется и вообще, вы только скажите. Ладно?
– Спасибо. Это я ценю. Это поддержка в…
В третий раз за утро он разрыдался, но глаза были сухие, воспаленные. Он лишь раз-другой всхлипнул. Приятно чувствовать боль. Он жив. Мужчины встали, один за другим. Фрэнк проводил их к выходу. Ему хотелось поехать с ними на пожарище, ведь это его пожарище, он хозяин золы, и обугленных остатков рождественских украшений, и черного от сажи снега. Он имеет права на все это. Шериф сказал, что они ждут подкрепления, криминалистов, техников, самим не справиться, вот и пришлось отбросить гордость и попросить помощи. После случившегося с девушками они под пристальным наблюдением. Как только что-нибудь выяснится, Фрэнку сообщат. Они сели в машину и уехали. Когда он вернулся на кухню, там была мать.
– Что ты натворил, Фрэнк?
– Ты подслушивала?
– Ответь. Что ты натворил? Что натворил?
– Блин, о чем ты?
– Не сквернословь при мне, Фрэнк.
– Читаешь мне мораль, когда я только что узнал, что Бленды нет в живых? Сгорела. В моем собственном доме.
Фрэнк шагнул к матери. Та попятилась. Он испугался. Мать боится. Он видел. Боится родного сына.
– Мне сейчас очень нелегко, мама. Я потерял…
Он не сумел продолжить, оперся о кухонный стол, липкая клеенка приклеилась к ладони.
– Бензин, Фрэнк. От тебя пахнет бензином.
– Сколько раз повторять, я заезжал в Стивову мастерскую.
– А если я скажу, что не верю тебе?
– Почему это не веришь?
– Я и в тот раз тебе не поверила. Так и знай.
Фрэнк оторвал руки от клеенки, отклеились они не сразу, и секунду-другую казалось, будто он сейчас поднимет весь стол за эту клеенку. Но она все же отцепилась, упала на место, он выпрямился, посмотрел в окно, не идет ли кто еще утешить его, принести соболезнования, но никого там не было, да и кто бы мог вдруг прийти? Тех, кого он знал, кто не был ему безразличен, нет в живых – Стива, Мартина, Бленды, отца. Он видел только белое безлюдье Эйприл-авеню, где все выставлено на продажу, а покупать никто не хочет.
– Ты о чем? Какой тот раз?
– Когда умер твой отец.
– И что?
– Это не был несчастный случай.
– А что это было?
– Ты толкнул лестницу. Это не был несчастный случай. Я сама видела. Стояла там, где ты сейчас, и видела.
– Ты обвиняешь меня в убийстве отца? Родного отца?
– Что я видела, то видела.
– Может, я и задел лестницу. Но умер-то он не от падения. А оттого, что там лежала коса.
– Я бы не удивилась, если б ты ее туда и подложил.
Фрэнк повернулся к матери, схватил ее за плечи:
– А ты послала Бленду в дом с допотопными рождественскими гирляндами и испорченными проводами. Вот тебе и пожар, старая карга!
– Пусти меня.
Фрэнк разжал руки, прошел к себе, переоделся в чистое. Черный костюм сегодня вполне уместен, хоть он и не на службе. Когда он вернулся на кухню, мать стояла на прежнем месте. Она пальцем не шевельнула и, похоже, не собиралась шевелить.
– Куда ты? – прошептала она.
– Пожалуй, пойду на работу.
– Сейчас?
– Мне надо отвлечься. Мир не стоит на месте, даже когда…
Мать заплакала. Фрэнк увидел, как ее лицо расплылось. Исчезло. Она плакала вместо него. Настоящими слезами. Он благодарно погладил ее по щеке:
– Это был несчастный случай, мама.
Она кивнула несколько раз, до смерти перепуганная и покорная.
– Огромное несчастье постигло меня, мама. Никто…
Голос у него сорвался, он уткнулся головой ей в плечо. Почувствовал, как она обняла его за шею. И опять проникся благодарностью. Она утешала его. А ему необходимо утешение. Он его заслужил. Так они стояли некоторое время. Потом она отстранила Фрэнка от себя, медленно и решительно, показала на него пальцем:
– Я больше не желаю иметь с тобой дело. Понятно?
– Мама…
– Понятно тебе? Я больше не желаю иметь с тобой дело!
Фрэнк отшвырнул ее грязный платок и вышел. Машину оставил, зашагал пешком по Эйприл-авеню. Холодно, безветренно и на удивление светло. Тонкий снежок, иней укрыл все вокруг, превратил все предметы в совершенно незнакомые, ненужные украшения, наполнил утро сиянием и хрустом. Он добрался до железнодорожных путей. Следы девушек убраны. Он нагнулся, положил руку на рельсы и ощутил на западе вибрацию, далекий шум, который тоже исчез, оставив странную и пустую тишину. Пошел дальше, мимо закрытой станции. Никого не встретил, и ему навстречу никто не вышел. Что ему делать со всей этой бедой, раз нет никого, кто мог бы ею восхищаться? Его беда не показала себя во всей красе. Мясная лавка Билла Мак-Куайра по-прежнему на замке. На подоконнике копошатся насекомые. Напротив, на вывеске «Кабачка Смита», погасло еще несколько неоновых букв, не вывеска, а сгоревший, искореженный алфавит. В канаве валялось меню, заманивало дежурными блюдами, которые давным-давно стали вчерашним днем. На двери парикмахерской Стаутов висела та же табличка «Закрыто». После короткого горячечного подъема Кармак, это разоренное место, опустился еще ниже. Фрэнк огляделся. В холодном свете все как бы придвинулось ближе, а одновременно улицы и ландшафт расширились в пустую пустоту, пустую открытость, окруженную пустотой, и он был ее центром, находился под стеклянным колпаком, где все оцепенело от холода; звуки, которые он слышал, были глухими, негромкими, скоро и они утихли, скоро и для него не осталось места в этой тесной пустоте. Он чувствовал себя обманутым – обманутым всеми. И сказал себе: Не найдется сейчас человека, которому хуже, чем мне. Он заслуживал внимания. Заслуживал больше, чем кто бы то ни было. Ему хотелось заботы. Очень хотелось. Но никого рядом не было. Никто его не видел, а значит, все напрасно. Несколько часов он бродил по сиротливым улицам, и никто его не остановил. В конце концов он очутился на кладбище. Зашел туда, с трудом отыскал могилу отца у восточной стены. Он давно там не бывал. Запамятовал, когда приходил последний раз. Наверно, когда горе по отцу утихло и всем стало неинтересно. Все эти годы мать ухаживала за могилой. Даже в плохие времена усопшим не должно быть плохо, говорила она. Фрэнк не хотел думать о ней. На маленьком участке хватит места для нескольких покойников. Здесь можно похоронить Бленду. У него будет новая могила, куда можно прийти. Он обещал себе навещать ее каждое воскресенье, может быть даже чаще, а в День Всех Святых зажигать на кладбище красивые свечи. Кто-то окликнул его по имени. Фрэнк обернулся. В дверях ризницы стоял Пастор, жестом подзывая его к себе. Фрэнк медленно направился к нему. Как идет скорбящий? Он ссутулился. Зашаркал ногами, побрел. Остановился перед Пастором и выпрямился, медленно, с трудом.
– Мой платок у вас с собой? – спросил Пастор.
Фрэнк только посмотрел на него, на этого жалкого, хворого человека, который пачкал горе, марал боль, пятнал необычное, делал все будничным и мертвым. Фрэнк обиделся и разозлился. Потом кое-что придумал. Он больше не связан подпиской о неразглашении. Она упразднена. Фрэнк сам ее упразднил. И мог говорить. Хватит жечь себя изнутри, и, едва подумав об этом, он заплакал:
– Разве вы не знаете, что случилось? В доме у Мартина?
Пастор взял его руку на мгновение, сразу же отпустил и вздрогнул, словно от Фрэнка тянуло холодом.
– Завтра захватите его с собой. Платок. На рождественскую службу.
– Я думал, вы на больничном.
– Я – слуга Господень, Фаррелли.
Пастор улыбнулся и закрыл тяжелую дверь. В воздухе висел пар от его дыхания, белое облачко, растаявшее в голубом, электрическом холоде. Больше Фрэнку здесь делать нечего. Избавительная, законченная мысль. Он вернулся на Эйприл-авеню. Как наяву видел перед собой магнолии с их цветением в то недолгое время, когда все было хорошо, у каждого был автомобиль в гараже и курица в кастрюльке. Мать куда-то ушла. Или, может, просто спала. Фрэнк все равно не хотел иметь с нею дело. Взял коробку от печенья, сунул купюры во внутренний карман, несколько штук для виду оставил, прошел к машине, сел за руль и в последний раз глянул на неказистый приземистый дом с узкой верандой, которую отец соорудил, когда все были молоды, а большинство еще не родилось. Надо будет починить водосток, подумал Фрэнк, проехал к миллеровской мастерской, залил бензин, прихватил баллончик с краской и направился к выезду из города. Там о