— Привет, — воскликнул он. — Ты пристрастился к курению?
Я дернул плечами, пытаясь найти подходящий ответ. Но ничего путного не надумал и стал ходить кругами перед его креслом.
— Не надо, — попросил лорд Тримингем, — у меня голова закружится.
Я засмеялся, потом выпалил:
— Вы что-нибудь знаете про Теда Берджеса? Теперь его имя можно упоминать — ведь с ним покончено.
— Да, — удивленно произнес он. — А в чем дело?
— Просто так спросил, — бормотнул я.
— Ты, наверное, не можешь забыть тот мяч, — предположил лорд Тримингем, любезно подсказывая мне причину. — Что ж, он весьма порядочный парень, — я вспомнил, что эти слова он сказал о бурах, — но немного повеса.
— Повеса? — повторил я, тут же представив себе виселицу. — Вы хотите сказать, Хью, что он опасен?
— Не для нас с тобой. Это женщин он убивает наповал, но большой беды здесь нет.
Убивает наповал женщин: как это прикажете понимать? Задавать слишком много вопросов не хотелось. Тед убьет Мариан? Нет, вряд ли. Убивает наповал мужчин — вот чего я совсем недавно боялся. Но этот страх уже улетучился, утратил реальность, как и вся моя жизнь в Брэндем-Холле. Неужели я когда-то считал, что обязан предупредить лорда Тримингема о нависшей над ним угрозе? Девятый виконт так и не узнает, что я уберег его от судьбы пятого. Я выхожу из игры и тем самым разгоняю тучи над его головой — тонко, ничего не скажешь. Возможно, тут не обошлось без самопожертвования с моей стороны, но думать так не хотелось; подумаешь, велика штука — самопожертвование, чем тут, собственно, гордиться? Во всей этой истории я считал себя главной фигурой, да и не мудрено — ведь какие сцены закатили мне Тед и Мариан!
После того как я отослал маме письмо с просьбой забрать меня, моя жизнь в Брэндеме словно отошла в прошлое, но к происходящему я испытывал некий ретроспективный интерес — как могли бы развернуться события, если бы я не вмешался?
— Хочешь узнать о нем еще что-нибудь? — спросил лорд Тримингем. — Он немного вспыльчивый, чуть что — сразу на дыбы, легко выходит из себя.
Я обдумал эти слова, потом задал вопрос, ради которого и искал лорда Тримингема; вопрос оказался, на удивление, уместным.
— А «выпалить под горячую руку» — это значит выстрелить?
Лорд Тримингем рассмеялся.
— Нет, — ответил он. — Забавно, что ты спросил. Это как раз и означает выйти из себя, рассвирепеть.
Вошел мистер Модсли. Лорд Тримингем поднялся, я, после секундного колебания, — тоже.
— Садитесь, Хью, пожалуйста, садитесь. — Голос мистера Модсли, как обычно, звучал сухо и размеренно. — Вижу, вы нашли нового добровольца для болтовни в курилке. Чем его потчуете? Охотничьими рассказами?
Лорд Тримингем засмеялся.
— Или показываете картины?
Он указал на ряд темных полотен, окаймленных глубокими и тяжелыми рамами. Я взглянул на ближайшую картину и увидел мужчин в широкополых шляпах, с длинными трубками в зубах, они сидели на бочках, а в руках держали пивные кружки или карты. Были тут и женщины, они пили вместе с мужчинами либо прислуживали им. Все без шляп, волосы зачесаны высоко назад и перевязаны простыми белыми платками, лбы открыты. Одна женщина прижалась к спинке стула, на котором восседает мужчина, и с горящими глазами следит за игрой. Спинка уперлась в ее груди, и они грязным, розово-бурым комом торчат поверх стула. Мне стало не по себе. Картина, да и создаваемое ею настроение мне не понравились; я считал, что картины должны изображать красоту, запечатлевать минуты прекрасного. Но эти люди и не думали выглядеть красивыми; они выглядели уродами, но при этом были вполне собой довольны. По их лицам я понимал: им нравится являть себя вот так, безо всяких прикрас; это самодовольство, не нуждавшееся ни в чьих одобрительных взглядах, поразило меня до глубины души — куда сильнее, чем их весьма неприличные занятия. Они забыли обо всем на свете, вот в чем дело; а забываться нельзя.
Неудивительно, что эти картины не выставлялись публично — кто захочет на такое смотреть? К тому же они маленькие и вряд ли представляют ценность.
— Ему не нравится, — бесстрастно произнес мистер Модсли.
Я поежился.
— Да, это для него еще рановато, — заметил лорд Тримингем. — Тенирса[79], мне кажется, вообще понять не так-то просто. — Ему явно хотелось сменить тему, и он сказал, не очень-то ее, впрочем, меняя: — Когда вы вошли, мы говорили о Теде Берджесе, и я сказал Лео, что он убивает женщин наповал.
— Кажется, есть у него такая репутация, — согласился мистер Модсли.
— Да, но какое мне дело, чем он занимается в свободное время? — Лорд Тримингем кинул на меня взгляд — возможно, мне это показалось, никогда не угадаешь, в какую сторону он смотрит, — и быстро добавил: — Я говорил с ним о вступлении в армию. Тактично, разумеется, иначе легко отпугнуть. Он вполне внушает доверие, холостяк, семьей не обременен — из него выйдет отменный сержант. Конечно, к винтовке надо приспособиться, но стрелок он отличный, ничего не скажешь.
— Кажется, есть у него такая репутация, — второй раз согласился мистер Модсли. — Когда вы с ним встречались, в воскресенье? Кто-то видел его в парке, я потому и спрашиваю.
— Нет, вчера, — уточнил лорд Тримингем, — и не в парке, а у него на ферме. Но я еще и раньше его подбивал. Увы, я не самая лучшая реклама армейской жизни.
Иногда он вот так туманно намекал на свое увечье, — хотел, как мне кажется теперь, свыкнуться с мыслью о нем, а окружающим показать, что оно его нимало не печалит. Но это не всегда получалось. После неловкой паузы мистер Модсли сказал:
— И что он ответил?
— Первый раз отказался наотрез, ему, мол, и так хорошо, пусть воюют другие. Но вчера мне показалось, что он переменил решение, почему бы, говорит, не щелкнуть буров по носу. Я сказал, что еще неизвестно, попадет ли он на войну. С тех пор как Роберте вошел в Преторию, положение изменилось, хотя в Трансваале Де Вет может причинить еще много неприятностей.
— Так вы думаете, он согласится? — спросил мистер Модсли.
— Не исключено, а жаль, по правде говоря: он хороший малый, найти такого арендатора будет не просто. Но война есть война, что поделаешь.
— Думаю, без него здесь не пропадут, — сказал мистер Модсли.
— В каком смысле? — удивился лорд Тримингем.
— Да вы сами только что говорили, — неопределенно ответил мистер Модсли. Воцарилось молчание. Я не совсем улавливал нить разговора, но что-то в нем заставило мое сердце сжаться.
— Что, Тед пойдет на войну? — спросил я.
— О-о, так он для тебя «Тед»! — воскликнул лорд Тримингем. — Карты показывают, что пойдет.
И почему взрослые любят напускать столько тумана! Видимо, «карты показывают» означает весьма отдаленную вероятность. Когда я уже закрывал за собой дверь, мистер Модсли сказал лорду Тримингему:
— Говорят, у него есть женщина.
Я не понял, что он имел в виду, но подумал: наверное, это о женщине, которая приходит к Теду убирать.
ГЛАВА 19
Я уверил маму, да и себя, что телеграмму получу в четверть двенадцатого. Но никакого сигнала к сбору в четверть двенадцатого не последовало. Я ничуть не огорчился, скорее вздохнул с облегчением. В том, что телеграмма придет, я не сомневался ни секунды, потому и обрадовался дополнительной отсрочке: как сообщить миссис Модсли о моем внезапном отъезде (для себя я решил, что крайний срок — четверг), как вообще к ней подобраться, ведь она — в постели? Тут мое воображение пасовало, в постели она была недосягаема, все равно что находилась за границей.
Письмо мое, разумеется, застряло в дороге. Значит, придет со второй почтой.
Большую часть дня я провел с Маркусом. Ладили мы прекрасно. Маркус подавил раздражение — по крайней мере, внешне, — которое, видно, он испытывал из-за моего успеха: чудо не продержалось даже положенных девяти дней, и о нем уже почти никто не вспоминал. Мы бесцельно бродили по парку, рассуждали о том, что нам сулит новый семестр, проверяли друг у друга словарный запас, беззлобно поддразнивали друг друга, мерялись силой, а иногда просто шагали рука об руку. Он раскрыл мне уйму секретов, потому что до бесстыдства любил посплетничать, я этого не одобрял, но внимал ему с тайным удовольствием. Вопреки поговорке мне казалось, что выносить сор из избы — не такой уж грех. Маркус поведал о предстоящем бале, подробно рассказал, с каким шиком все будет обставлено, поднатаскал меня с учетом отведенной мне роли. Оказалось, что Мариан привезет мне из Лондона белые перчатки — эту потерю я перенесу спокойно, а вот велосипед... перед глазами снова возник зеленый красавец, катившийся следом за Мариан... от него так просто не отмахнешься. Из кармана Маркус вытащил программку и показал мне: «Вальс, вальс, лансье, бостон, сельский танец («Это для отсталой публики вроде тебя, — услужливо пояснил Маркус, — сейчас такое никто не танцует»), вальс, вальс, полька. Потом ужин, и снова вальс, вальс и так далее до «сэра Роджера де Каверли»[80] и галопа.
— А разве в галопе не два «л»? — спросил я.
— Кретин, по-французски, конечно, одно, — уничтожил меня Маркус. — Сколько тебе еще надо учиться. Но, может, «сэра Роджера» и галопа как раз не будет, что-нибудь одно: il est un peu provincial, vous savez[81], плясать то и другое. В последнюю минуту решим. Наверное, папа объявит.
— А когда объявят насчет помолвки? — спросил я.
— Может, мы и не будем об этом объявлять, — сказал Маркус. — Пусть новость распространится сама, нам кажется, так будет лучше. Много времени на это не уйдет, могу тебя уверить. Но нас уже отправят спать. Они не позволят нам торчать после двенадцати из уважения к твоему нежному возрасту, mon enfant[82]. О-о-о, вы так молоды! — томно затянул он. — А еще кто вы, вам известно?