Все прочее как-то уменьшилось в размерах, утратило свои качества — еще бы, с такой глыбиной не выдержит сравнения никто и ничто! Ее цвета выигрывали в яркости, звуки — в громкости, она тянула к себе с бесконечно большей силой. Она распространяла чувства, словно заразу. Рядом с ней все живое меркло и не могло существовать самостоятельно. Она образовала пустыню, не желая делиться ни с кем и ни с чем, требуя все внимание себе. А поскольку глыба эта была окутана тайной, она ничего не привносила в нашу каждодневную жизнь — говорить о ней было нельзя, как не говорят о какой-нибудь стыдной болезни.
Я не знал, что имя этой глыбе — страсть. И не понимал, что за сила притягивает Мариан и Теда друг к другу. Но как эта сила работает, я понимал очень хорошо. Я знал, чем они готовы пожертвовать, чем поступиться ради своих встреч. Знал, что ради них Мариан и Тед готовы пойти абсолютно на все! И чувствовал: из этих встреч они берут что-то такое, чего не могу взять я. Меня — я это понял уже потом — терзала ревность: они что-то дают друг другу, а мне — нет. Опыт прожитых лет не мог подсказать, что это такое, однако инстинкты начали подводить меня к разгадке.
Какими райскими кущами был Брэндем-Холл, пока туда не заполз змий-искуситель! Я стал представлять себе, как бы прошли мои каникулы, не упади я со скирды Теда Берджеса? Какие-то события я отбрасывал, другие переиначивал, третьи раздувал. Никто надо мной не смеется, никто не подтрунивает, что ни день, то праздник, как поездка по магазинам в Норидж, знаменитый мяч во время крикета, пение на концерте. Меня без конца превозносят, восторгаются мной, но при этом никто не ограничивает моей свободы — делай, что хочешь! Поток любви и обожания ни к чему меня не обязывает. Что ж, солнце двадцатого века, на который я так надеялся, все-таки грело меня своими лучами: день был холоднее вчерашнего и во всем уступал ему, однако температура все равно добралась до восьмидесяти одного. Но я бы и солнцем наслаждался иначе, упивался бы им непрерывно, осознанно, поэтично. Кругом тень, безветрие, я хожу и гляжу по сторонам, и увиденное делает меня еще счастливее. Все приняло свои лучшие формы и очертания и рассказывает о себе. Цветы, деревья, дом, далекие горизонты — все, что я вижу перед собой наяву, ничуть не уступает картинам, возникающим перед моим мысленным взором. Это мои частные владения, и никто не имеет права сюда вторгаться, это существует только для себя и для меня — такое условие я считал необходимой принадлежностью Золотого века. То же и с людьми на фоне пейзажа. Начиная с миссис Модсли (она в моем списке первая), я близко дружен со всеми и всех люблю, ибо все они замечательны по-своему, это звезды разной величины, но у каждой есть свое место на небе и каждая достойна поклонения.
Вместо этого моя орбита сокращается с головокружительной скоростью, и вот меня уже несет вокруг крохотного ядра, пылающего, словно бенгальский огонь на уличном рынке, а кругом — непроницаемый мрак, и у меня нет никакой надежды на спасение. Il faut en finir[95] — как сказал бы Маркус, — il faut en finir .
Но как расколдовать Мариан, заколдованную Тедом?
Я не был знаком с черной магией, значит, надо полагаться на вдохновение. Надо изобрести что-то такое, чтобы самому стало страшно, чтобы сам дрожал как осиновый лист — тогда есть надежда на успех. Еще лучше, если произойдет какой-то надлом, во мне и вне меня. Заклинания, сбросившие на землю Дженкинса и Строуда, отвечали этим требованиям.
Но тогда все было проще — заклинания действовали в мире, хорошо мне знакомом, мире школы. А заколдовать взрослого я не пробовал никогда. Теперешние жертвы были не просто взрослыми, они принадлежали к миру, из которого моя ворожба черпала силу; значит, я собираюсь применить против них их же оружие.
Но они никакие не жертвы. Я снова и снова повторял себе это, готов повторить и сейчас. Разве я принесу им страдания? Я только разрушу чары Теда, а все останутся целыми и невредимыми. Возможно, потом Мариан с Тедом даже не узнают друг друга — как во «Сне в летнюю ночь». «Кто этот человек? — спросит меня Мариан. — Кажется, я где-то его видела... Ах, он фермер? Ну, тогда нечего с ним знакомиться». А вот как пойдет другой разговор: «Кто эта дама, господин Колстон? Кажется, мы где-то встречались, но не могу вспомнить где. Красивая женщина, правда?» — «Разве вы не знаете, кто это? Это же мисс Модсли, мисс Мариан Модсли». — «Ах вот оно что, ну, это не про нашу честь».
А может, они просто превратятся в невидимок — друг для друга, разумеется, так даже интереснее. Так или иначе, порядок — общественный, вселенский — будет восстановлен, а Пак[96], или как там его, совершивший это чудо, тактично исчезнет со сцены.
Чтобы чары подействовали, от меня требуется максимальное напряжение сил, я должен совершить нечто внушающее мне страх; и важно, чтобы в этом было что-то символическое.
Меня осенило во время разговора с Маркусом, я даже изменился в лице, но, кажется, Маркус ничего не заметил.
Я надел домашние тапки, поверх ночной рубашки набросил коричневый халат «ейгер»[97] и по лестнице прокрался вниз, не забыв, что сейчас очередь левого пролета — в деле такого рода должно соблюсти все формальности. Из-за закрытой двери гостиной доносилось чье-то пение. Я знал, что после ужина взрослые часто музицируют, но нас в это время всегда отправляли спать. На рояле играла Мариан, я узнал ее манеру, а пел, наверное, мужчина, приехавший с ней из Лондона. У него был хороший тенор, много ровнее, чем у Теда, но отчасти на него похожий. Песню я знал: она называлась «Шип».
«Сорви мне розу, — Хлоя попросила, —
Я розою хочу украсить грудь».
«О нет, — воскликнул я. — Забудь!
Не пожалею жизни я для милой,
Но эту грудь шипом пронзить?
Помилуй!»[98]
Смысл этой песни всегда оставался для меня туманным, но она взывала к моим самым глубоким чувствам. Почему дама (или женщина — я все время забывал о предупреждении Маркуса) боялась, что какая-нибудь ревнивая соперница высмеет ее? Этого я не знал, но все равно сочувствовал ей, потому что стать предметом издевательских насмешек — приятного мало. И я сочувствовал всем сердцем решимости влюбленного скорее предать себя смерти, нежели допустить подобное оскорбление в ее адрес.
Песня кончилась, и раздались жиденькие аплодисменты, обрывочные и приглушенные — не сравнить с тем, как хлопали мне в деревенском клубе; потом наступила тишина.
Парадная дверь была открыта прямо в ночь; за исключением дня моего приезда ее всегда оставляли на ночь открытой, чтобы в дом проникала прохлада. Но сейчас прохлады не было: под ейгерским халатом по телу струился пот.
Передо мной прямоугольником зияла тьма. За спиной кое-где освещенная керосиновыми лампами уходила во тьму зала. Но из-под двери гостиной вырывался яркий сноп света и клином покоился на полу. Интересно, что будет, что они скажут, если я сейчас распахну эту дверь, войду и заявлю миссис Модсли: «Я еще не сплю — можно послушать музыку?».
Я удержался от такого безрассудного шага, хотя с огромным трудом — слишком хотелось увильнуть от того, на что я себя обрек. Ладно, надо сниматься с якоря. Я решительно вперил взгляд в темноту, дошел до порога, но пересечь его не смог. Будущее стояло передо мною стеной, пробиться за которую мысль была не в состоянии.
Я повернулся к зале. По ту сторону двери в гостиную были люди, и это успокаивало меня; они и не подозревали, что я здесь, но напомнили мне праздную толпу на набережной, которая машет вслед уплывающему кораблю — у одинокого пассажира теплеет на сердце, даже если его никто не провожает.
Я приблизился к двери в гостиную, даже прикоснулся к ней, и оказалось, что можно услышать обрывки разговора. Там спорили, какую песню петь: «В сумерках» или «Душечка Кэтлин». Кто-то сказал: «Давайте споем обе», и, наверное, я остался бы послушать — это были мои любимые песни, — а потом тихонько пробрался бы в свою комнату. Но меня подвела отвратительная привычка дергаться — раздался скрип, и кого-то, кажется, Дэниса, попросили выйти и посмотреть, в чем дело. Услышав шаги, я метнулся прочь.
Было темно, как я и ожидал, но найти дорогу оказалось просто. Среди главных страхов — страхов реальных — боязнь заблудиться занимала не последнее место. Преследовало и с каждым шагом разрасталось и такое опасение: а вдруг они запрут парадную дверь до моего возвращения? Тогда до утра торчать на улице, спать на земле.
Ночь для меня была не просто непознанным миром, она была миром запретным. Маленьким детям не полагается бродить по ночам; ночь — это время взрослых, в том числе и плохих взрослых: воров, убийц и прочих отщепенцев.
Но задуманное я мог совершить только ночью, иначе ценность его свелась бы к нулю. В этом я твердо себя убедил: гнездившийся в душе страх и был самым веским доводом.
Я прошел между рододендронами, отгоняя назойливые мысли и засекая ориентиры, по которым (так я себе обещал) вернусь назад, если страхи совсем меня одолеют — так я с ними и договорился.
По пути я прорепетировал все, что собирался сделать, потому что знал — когда что-то делаешь в первый раз, от возбуждения легко дать промашку, в чем-то ошибиться, перепутать очередность. Случалось не раз: я назубок знал, как ставить химический опыт, но при виде бунзеновской горелки, пробирки и прочего терял голову, и все шло прахом — теория пасовала перед практикой.
Сейчас я тоже собирался проводить химический опыт и одно из условий уже выполнил: все должно происходить ночью, предпочтительно при лунном свете, еще лучше во время затмения, но в любом случае — ночью. Первым делом надо собрать все необходимое. Одной ягоды будет достаточно, но поскольку все растение ядовито, для большего эффекта следует взять понемногу от каждой его части: лист, черенок, цветок, ягоду, корень. Возможно, добыть кусочек последнего не так просто, корень может уходить глубоко в землю, поэтому лучше запастись перочинным ножом с толстым лезвием — это позволит расщепить корень и отсечь часть его. Совка или лопатки нет, поэтому рыть землю у основания растения придется руками, пальцами, а голова будет касаться нижних веток (это соприкосновение вызывало у меня особый трепет). Отрезав корень нужной длины, надо положить его в карман халата или другое подходящее хранилище, ни в коем случае не притрагиваться к компонентам губами, потому что все они пропитаны ядом (если при этом задержать дыхание, эффект будет больше). Потом собранные компоненты нужно быстро и не мешкая отнести в опочивальню чернокнижника, где должны лежать наготове необходимые принадлежности: