Зрители, как муравьи, облепили крученую ограду. Родион поволок своих к повороту. Здесь, на возвышенности, могучие сосны отбрасывали густую тень.
— Быстрее, — обернулся он. — Захватят территорию.
Они трусцой побежали по шоссе. С ревом развернувшись вдалеке, к ним навстречу шла красная машина. На солнце блеснуло «60».
— Сашка! — завопил Родион и бросился наперерез. Но Сашка уже притормозил.
Он шел, как всегда, чуть вразвалочку, будто с ленцой, и снова Родион поразился его самообладанию: на лице Саши ничего не отразилось — ни радости, ни удивления. Как будто каждый день бывает первенство СССР и специально к нему прикатывают из Москвы друзья. «Ну и что? — говорил его вид. — Нормально. Не прыгать же из-за этого до потолка?»
Саша был в тренировочном костюме, и сквозь облегающий трикотаж видно было, что он начинает слегка полнеть.
— Отвез ленинградских приятелей в конец трассы, — сказал он, — там уже все полно. За поворотом, где вон те сосны, еще есть места. Самый крутой вираж трассы, — пояснил он, — «аппендикс», кульминация событий.
Они перезнакомились и пошли за Сашей.
— Вон туда проберитесь, — остановился он.
— Ну пока... — протянул Родион руку и ощутил влажность Сашиной ладони. Действительно, тот был болен. Его лихорадило, мутные, с поволокой глаза выдавали температуру.
— Вот это да! — отреагировала Валентина, когда Сашина машина скрылась за оградой. — Жизнь отдашь! — Она тряхнула стриженой головой, и снова Родион подумал, что в ней сидит Буратино.
— Сколько длится гонка? — спросил Родион.
— Говорят, два часа. Кто больше кругов пройдет, — задумчиво протянул Олег. — Как он высидит два часа за рулем? Не представляю, у него небось пульс сто сорок.
Он легко перепрыгнул через ограду и, взобравшись на холм, подал обе руки женщинам.
— Странный парень, — заметил Родион. — То мне кажется — золото девяносто шестой пробы, идеальный партнер во всем, а то...
— Что «то»? — спросила Валда.
— А то в лице его что-то вроде жлобское.
— Вот как? — удивилась она. — Не заметила.
Они шли по холму, густо покрытому травой и лесными желтыми цветами, рой мотыльков кружился у ног, в небе не утихал гомон жаворонков. Вдруг в этом гомоне затарахтел репродуктор и откуда-то с небосвода грянуло: «Проба... проба... так? хорошо?» Потом тарахтение прекратилось, и из микрофона зазвучали голоса певцов местного битансамбля.
Они устроились в самом конце аппендикса, под сосной, как советовал Саша, и действительно — от старта до поворота отрезок шоссе был виден им целиком, и лишь маленький участок, пролегавший в густом лесу за крутым виражом, оказывался вне их поля зрения. Ах, как же празднично, как красиво было все вокруг!
В светящемся прозрачном воздухе золотились верхушки сосен, сливаясь в дальней точке дороги с горизонтом, внизу чуть дымилась гладко отполированная для гонки трасса, нестерпимо пахло хвоей, грибами. Родиона затопила немыслимая нежность ко всему окружающему, к ребятам, он благодарил судьбу, что они встретились и сошлись в этом мире, а могли бы разминуться.
...На обложке программы была нарисована «Формула». Торчащая голова гонщика в шлеме, на брюхе «Формулы» выписана семерка.
Сверху крупным шрифтом разъяснялось:
ЧЕМПИОНАТ СССР
ЛИЧНО-КОМАНДНЫЙ ЧЕМПИОНАТ 196... ГОДА
ПО ШОССЕИНО-КОЛЬЦЕВЫМ АВТОМОБИЛЬНЫМ ГОНКАМ
Рига, трасса «Бикерниеки», 7, 8 августа 196... года.
— Послушай, — дотронулась до его руки Валда, — как они поют.
Он вслушался. Рядом, совсем близко, пела компания ребят Окуджаву.
Когда мне невмочь пересилить беду,
Когда подступает отчаяние,
Я в синий троллейбус сажусь на ходу,
Последний, случайный...
...Прошло минут пятнадцать, и гонка вошла в привычный ритм: надежд, азарта, разочарований.
Машины гурьбой вылетали на аппендикс, притормаживая, будто оглушенные ревом мотора, затем неслись на полной скорости по прямой, чтобы за следующим дальним виражом исчезнуть из виду и возникнуть уже на стартовой прямой с другого конца трассы.
Взрыв сотен глоток, выкрики имен, возгласы одобрения сопровождали появление машин, когда обнаруживался иной порядок участников, а кое-кого было уже недосчитаться.
Что ни говори, каждая минута в этой общей встряске насыщена ни с чем не сравнимым счастьем, сходным с безумием, когда все остальное на свете летит в тартарары и исступленно молишь только о том, чтобы настигнуть, перегнать, взять финиш.
...Контрольная гонка для Саши прошла неудачно, и сегодня он должен был стартовать в третьем ряду машин. Наступившее утро, час за часом, приносило ему все новые непредвиденные осложнения. Его лихорадило, ломило спину, и он никак не мог побороть безразличия, которое явно не сулило выигрыша. Из-за этого теперь его даже раздражала мысль о приезде Родиона и Олега с их подружками. Перед ними ему меньше всего хотелось шлепнуться, а это было неминуемо. Он попробовал размяться, затем растер до малиновой красноты шею, руки, грудь. Но все его попытки преодолеть болезнь были безуспешны.
Потом возникло новое ЧП — неполадка в одной из машин и бессмысленное дерганье в предстартовой зоне, когда металл коробки все раскаляется, и ты сидишь в ожидании сигнала, задыхаясь от бессилия.
...Но теперь, когда Саша уже полчаса шел одиннадцатым из тридцати четырех участников, все это осталось позади. Он уже ни о чем не мог думать, кроме машины и дороги. Он понимал, что сейчас, после четырнадцати кругов, уже произошла та естественная разборка на группы — лидирующую, середнячков и совсем отставших, которая почти полностью предопределяет конечный результат. И все же слабая надежда вырваться из серединки и дотянуться до первой пятерки брезжила в его сознании, заставляя фиксировать всю совокупность обстоятельств на трассе, чтобы из множества решений выбрать единственно необходимое.
Он сразу же наметил себе ориентиры: на одном входе в вираж — наклонившуюся ель, похожую на строительный кран, а на аппендиксе, где сидели ребята, сросшиеся две сосны — и шел не рискуя, приберегая силы для второго, самого тяжелого часа гонки.
Сейчас можно было идти вольно, на третьей скорости, не жалея машину. Саша хорошо знал, что отдых ей потребуется позже, когда перегретый мотор заставит его идти на четвертой скорости, включив печку на полную мощность, чтобы хоть как-то продуть мотор, и от этой печки жара в кабине станет нестерпимой и вымотает последние силы. Как это ни странно, Саша не ощущал возбуждения, на какое-то время он потерял ощущение скорости, в нем все словно выключилось, и он молил лишь о том, чтобы ничего не случилось с мотором, чтобы резина, тормоза, сальники выдержали необходимые два часа.
«Милая, — заклинал он машину, — ну еще кружок. Вот так. Умница... Ну еще...»
На двадцать шестом круге, когда шел второй час гонки, случилось то, чего он более всего опасался, — закипела тормозная жидкость. Это грозило вывести из строя тормоза, и тогда — все! На кольцевой трассе без тормозов не вывернешься. Любой ценой надо было дать им остыть, и, стараясь не терять темпа, попробовать на разворотах обходиться двигателем.
Так он прошел полкруга, когда увидел в зеркальце, что его настигает один из лидеров — обогнавший его на целый круг Дамбиманис на своей оранжевой машине, а вслед за ним подстроился парень на черном «Москвиче», вырвавшийся из последней десятки. Саша впервые заметил этого малого позавчера на контрольной гонке и запомнил его фамилию — Люсечкин.
Законно посторонившись, Саша пропустил Дамбиманиса, когда вдруг понял, что Люсечкин вместо того, чтобы пойти за Сашиной машиной, захотел воспользоваться его джентльменством и норовил проскочить вслед за оранжевым лидером.
«Хорош, — завелся Саша. — Но такие номера у нас не проходят». А парень уже «сидел» у него на хвосте, нетерпеливо «начиная греть».
«Ну и хамье, — окончательно вскипел Саша. — Я тебя научу хорошим манерам».
В тот самый момент, когда парень решил, что удачно обходит Сашину машину по внутренней кромке аппендикса, Саша сильным рывком бросил машину вправо, и парень вынужден был резко притормозить, чтобы не наскочить на него. Тогда Саша, вылетая из виража, так же резко рванул влево, и Люсечкин, не сумев удержаться на кромке, сорвался с трассы.
Но этого Саша уже не мог видеть.
Теперь в нем словно что-то переломилось. Как будто был прорван какой-то заслон. Саша овладел своим телом, точно эпизод с черным «Москвичом» дал ему ту встряску, которая поборола болезнь. Он сразу же почувствовал в себе легкость, прилив сил.
«Ну, теперь уж не подкачай, — приказал он машине. — Давай зажжем на небе свою звездочку, а? Покажем, на что мы способны...»
Ребята сидели на холме, вымотанные обилием переживаний, внимание их уже несколько притупилось.
Через сорок минут гонки картина почти определилась, стабильность ситуации закрепляла за Сашей в лучшем случае одно из последних мест в первой десятке. Машина его шла пыхтя, вираж она огибала с рывком, захватывая лишнее, в то время как его более сильные соперники, и в особенности первая пятерка, делали это как бы одним росчерком пера с двумя легкими притормаживаниями. Родион остро ощущал, до какой степени Саша не в форме, как вяло он сопротивляется и как далек от вдохновенного полета тела, рук, нервов.
Только одно было поразительно. В отличие от многих других, «Москвич» под номером 60 делал полный круг каждый раз в одно и то же время, с точностью маятника. Ровно две минуты, две секунды. Ни секундой больше, ни меньше. Это было похоже на штамповку деталей на конвейере.
За час гонки выбыло около половины участников. У большинства не выдерживал автомобиль. Резина, электроснабжение. У одного из первой пятерки вдруг открылась дверца на вираже. Она, как раненое крыло, цеплялась за землю. А гонщик не сдавался, уже круга три он шел так, медленно теряя скорость. Шесть машин обогнали остальные больше чем на круг и теперь, по второму разу, обходили вереницу отставших. И вдруг оказалось, что после потерь ближе всех к первой лидирующей группе двигался Саша. Как это получилось — было непонятно. Вроде бы и шел он без обгонов, в то время как другие, рискуя, калечили машину, теряли выдержку или, наоборот, вырывались вперед.