— Что же, по-вашему, всё это следствие того, что у вашего пациента под ногами твёрдая земля? И только?
Стивен воздел руки вверх.
— Это всего лишь зародыш мысли, но я взращиваю его.
— Вы говорите про потерю веса. Но я нахожу, что и вы похудели. Даже нет, исхудали как труп, если позволите мне говорить с вами, как врач с врачом. У вас очень нездоровое дыхание; ваши волосы и два года тому назад были довольно слабыми, теперь же крайне поредели; частая отрыжка; глаза запали и потускнели. И дело не только в неосмотрительном употреблении вами табака — ядовитой субстанции, которую правительству следовало бы запретить — а также лауданума. Мне бы очень хотелось взглянуть на ваш стул.
— Взглянете, мой дорогой, взглянете. Однако сейчас я должен идти. Вы не забудете про мою настойку? Я прекращу её принимать, как только доберусь до Лериды, но до тех пор она мне необходима.
— Вы её получите. И ещё, — сказал доктор Рамис, прикрыв глаза. — Возможно, я одновременно отправлю вам записку первостепенной важности — но узнаю это только через несколько часов. В этом случае она будет зашифрована по третьей системе. Однако прошу вас, дайте мне проверить ваш пульс, пока вы не ушли. Слабый и прерывистый — как я и предполагал, друг мой.
«О чём это он?» — спрашивал себя Стивен, имея в виду не пульс, а возможное послание, и снова с некоторым сожалением подумал, насколько проще работать с обычными платными агентами. Их мотивы вполне ясны, они хранят верность лишь себе и своему кошельку. Совершенно честные люди сложнее — внезапная скрытность, переплетение противоречащих друг другу идеалов, особое чувство юмора — от всего этого он почувствовал себя старым и уставшим.
— А, Стивен, вот и ты наконец, — воскликнул Джек, мгновенно просыпаясь. — Я заговорился с Кристи-Пальером — надеюсь, ты не стал меня дожидаться?
Воспоминание о предмете их беседы всплыло у него в мозгу и уничтожило хорошее настроение; он немного помолчал, уставившись в пол, но затем взглянул на Стивена и с деланной бодростью произнёс:
— Знаешь, тебя чуть было не приняли за шпиона сегодня утром.
Стивен замер на полпути к столу в неестественной позе.
— Как я смеялся, когда Кристи-Пальер зачитывал твои приметы — ему было так неловко и он помрачнел, как туча, но я честью моей заверил его, что ты искал своих двухголовых орлов, и он вроде успокоился. Кстати, он обронил одно странное замечание: сказал, что на нашем месте отправился бы прямиком в Испанию, не заезжая на Поркероль.
— Так точно? Именно это и сказал? — кротко переспросил Стивен. — Спи дальше, дорогой. Я думаю, он бы даже улицу не пересёк, чтобы посмотреть на euphorbia praestans[35], не говоря уже о морском проливе. Мне необходимо написать несколько писем, но я тебя не побеспокою. Спи: впереди длинный день.
Несколько часов спустя Джек проснулся в сером предрассветном сумраке оттого, что кто-то тихо скрёбся в дверь. Его ещё затуманенный сном разум предположил, что это крыса в хлебной кладовой, но тело немедленно возразило против этого — во сне или наяву, его тело всегда знало, в море оно или нет, и всегда подсознательно отличало постоянные колебания моря от неестественной неподвижности суши. Он открыл глаза и увидел, как Стивен оторвался от своей трепещущей свечи, поднялся, открыл дверь и получил бутылку и сложенную записку. Он вернулся к столу, развернул записку, не спеша расшифровал её, сжёг оба листка бумаги на свечке и, не оборачиваясь, спросил:
— Джек, я полагаю, ты не спишь?
— Да. Уже минут пять. Доброе утро, Стивен. Жарко сегодня будет?
— Да. Доброе утро, дружище. Послушай, — сказал он, понизив голос почти до шёпота, — и веди себя тихо и не дёргайся. Слышишь меня?
— Да.
— Война будет объявлена завтра. Бонапарт задерживает всех британских подданных.
Движимый жалостью жандарм остановил колонну английских пленников в узкой полоске тени, отбрасываемой северной стеной Каркассона; среди пленников были в основном матросы с задержанных и захваченных судов, несколько офицеров, арестованных после объявления войны, но попадались и штатские: путешественники, слуги, конюхи и торговцы, поскольку впервые в истории цивилизованных войн Бонапарт приказал арестовывать каждого подданного Британии. Пленники страдали от жары и усталости, вид у них был несчастный; узелки с пожитками промокли во время грозы, они настолько упали духом, что поначалу даже не стали раскладывать их для просушки, не говоря уже о том, чтобы обратить внимание на великолепие полуразрушенных стен и башен позади них, или же на раскинувшийся перед ними новый город и реку, и даже на расположившегося в тени башни неподалёку медведя и его поводыря. Но вскоре весть о прибытии колонны распространилась, и к толпе, высыпавшей из ворот старого города, чтобы поглазеть, присоединились торговки с другой стороны моста — они принесли фрукты, вино, хлеб, мёд, колбасу, пирожки с мясом и козий сыр, завёрнутый в зеленые листья. У большинства пленников всё ещё оставались кое-какие деньги (их переход на северо-восток ещё только начался), и только немного поостыв в тени, подкрепившись едой и питьём, они развесили одежду сушиться и стали осматриваться.
— Ух ты, медведь, — воскликнул матрос, изрядно повеселев после кварты вина, плескавшейся теперь под его ремнём с медной пряжкой. — Эй, приятель, а плясать он умеет?
Медвежий поводырь, безобразный тип с повязкой на одном глазу и двухнедельной щетиной даже не взглянул на него. Но матрос был не из тех, от кого всякие угрюмые иностранцы могли бы с лёгкостью отделаться, вскоре к нему присоединилась довольно настырная ватага его друзей, ведь матрос этот был самым известным и уважаемым членом экипажа пинки «Чéстити», торгового судна, которое имело неосторожность зайти в Сет, чтобы пополнить запасы пресной воды, в день объявления войны. Один или двое матросов уже начали бросать камни в огромную мохнатую тушу, чтобы разбудить или, по крайней мере, расшевелить медведя развлечения ради.
— Отставить бросать камни! — крикнул матрос, весёлости в лице поубавилось. — Болваны, не смейте дразнить медведя. Вспомните-ка Елисея[36]. Дразнить медведя — это к несчастью.
— Так ты ж сам медведей травил, Джордж, — сказал его товарищ по команде, подбрасывая камень в руке и всем своим видом показывая, что подчиняться не собирается. — Мы ведь вместе в Хокли были.
— Травля — дело другое, — возразил Джордж. — В Хокли медведи в охотку в этом участвуют. А этот нет. Жарковато чегой-то. Медведи — они из холодных стран.
Медведю было определённо жарко. Он растянулся на покрытой редкой травой земле и выглядел на удивление обессиленным. Однако ропот только усилился; матросы с других судов хотели посмотреть, как медведь пляшет, и спустя некоторое время владелец животного подошёл к ним и дал понять, что медведь нездоров — может, спляшет ближе к вечеру — «шкура густой, мистер, съел целая коза на обед, живот болеть».
— Видали, ребята, а я что говорил, — воскликнул Джордж. — Сами-то стали бы плясать в такой меховой шубе, да на таком пекле?
Увы, Джордж перестал быть хозяином положения; какой-то английский морской офицер, желая произвести впечатление на свою спутницу, переговорил с сержантом жандармерии, и тот свистком подозвал к себе поводыря медведя.
— Документы, — потребовал он. — Что это, испанский паспорт? Чертовски засаленный, между прочим, дружок; ты что, со своим медведем спишь? Хуан Маргаль, родился… что это за место?
— Лерида, мсье сержант, — сказал человек с угодливостью бедняка.
— Лерида. Профессия — дрессировщик медведей. Eh, bien[37]. Дрессированный медведь должен уметь танцевать — логично? Но тебе придётся это доказать, я обязан проверить, правда ли он дрессированный.
— Конечно, мсье сержант, сию минуту. Надеюсь, джентльмен не будет слишком многого ожидать от Флоры; это медведица, и…— он зашептал что-то жандарму на ухо.
— А, вот как? Ну ладно, — сказал жандарм. — Тогда хотя бы пару движений, чтобы моя совесть была чиста.
Поводырь потянул за цепь и стукнул медведя так, что с его косматого бока полетела пыль; еле переставляя лапы, медведь вышел вперёд. Человек вытащил из-за пазухи маленькую дудочку; играя на ней одной рукой, а в другой держа цепь, он заставил медведя подняться на задние лапы, и теперь тот стоял, покачиваясь, посреди неодобрительного ворчания моряков.
— Безжалостные ублюдки эти иностранцы, — сказал Джордж. — Гляньте на его бедный нос с этим огромным кольцом.
— Английски жельтмены, — сказал человек, бросив на них искательный взгляд. — Орнпап.
Он заиграл нечто напоминающее хорнпайп, и медведь, спотыкаясь, сделал несколько танцевальных движений, скрестив лапы на груди, затем опять опустился на землю. Из крепости, которая находилась за стенами, зазвучали трубы, сменилась стража у Нарбоннских ворот, и сержант во всю глотку заорал:
— En route, en route, les prisonniers[38].
С энергичной и бесстыдной настойчивостью поводырь прошёлся вдоль строя пленников.
— Не забудьте медведь, жельтмены. Не забудьте медведь. N'oubliez pas l'ours, messieurs-dames[39].
Тишина. На пустынной дороге, по которой прошла колонна, улеглась пыль. Все жители Каркассона уже легли спать; исчезли даже мальчишки, что швыряли в медведя комками извёстки и земли с зубчатых стен. Наконец-то тишина, слышалось лишь негромкое позвякивание монет.
— Два ливра и четыре су, — считал поводырь. — Один мараведи[40], две левантийские монеты, которые я не могу точно определить, шотландский четырёхпенсовик.
— Когда собираются поджарить морского офицера, всегда найдётся ещё один, который будет крутить вертел, — заметил медведь. — Есть у нас на флоте такая старая поговорка. Дай Бог, чтобы этот блудливый щенок как-нибудь оказался у меня под началом. Он у меня такой хорнпайп спляшет... Стивен, не мог бы ты вставить мне в пасть распорку побольше? Иначе я через пять минут задохнусь. Разве нельзя забраться подальше в поле и скинуть шкуру?