— Нельзя, — сказал Стивен. — Зато, когда рынок закроется, я отведу тебя на постоялый двор и помещу в холодном сыром подвале на весь день. А ещё я раздобуду тебе ошейник, чтобы ты мог дышать. К восходу мы должны дойти до Куизы.
Белая пыльная дорога вилась всё выше и выше по французским склонам Пиренеев, лучи послеполуденного солнца — теперь уже июньского солнца — отвесно падали на пыльный склон; медведь и его поводырь медленно тащились вперёд. Над ними насмехались с повозок, их пугали лошади, но они уже прошагали три с половиной сотни миль по извилистому маршруту, чтобы обойти стороной крупные города и опасные прибрежные территории; дважды им удалось переночевать у надёжных друзей. Стивен вёл медведя за лапу, поскольку Джек не видел земли под ногами, когда на него была надета медвежья голова; в другой руке держал широкий шипованный ошейник, скрывавший отверстие, через которое Джек дышал. Его приходилось надевать на большую часть дня, так как несмотря на то, что они шли по довольно отдалённой равнине, дома попадались им каждые несколько сот ярдов, между деревушками было по три-четыре мили, к тому же всю дорогу за ними постоянно следовали зеваки.
— Это учёный медведь? А сколько он в неделю ест? Он на кого-нибудь бросался? А его выступлений хватает, чтобы концы сводить?
И чем ближе они подходили к горам, тем больше всяких историй им рассказывали про медведей, о которых слышали, видели и даже убивали. Медведи, волки, контрабандисты и разбойники с гор: трабюкеры и мигелеты. Общительные зеваки, весёлые селяне — все жадные до зрелищ, собаки. В каждой деревушке, на каждой ферме держали по своре собак, которые выскакивали, завидев путника, завывали, пронзительно лаяли и тявкали, кусали медведя за пятки, иной раз они гнались за ним вплоть до следующей злобной своры — поскольку собаки, в отличие от людей, понимали, что с этим медведем что-то не так.
— Ещё немного, — сказал Стивен. — Вон там за деревьями я вижу поворот главной дороги на Лё Пертю. Ты можешь полежать в роще, пока я схожу в деревню и выясню, что происходит. Хочешь немного посидеть на милевом камне? В канаве есть вода, можешь помочить ноги.
— Да, неплохо бы, — сказал Джек, спотыкаясь, поскольку Стивен изменил ритм ходьбы, чтобы заглянуть в канаву. — В любом случае, думаю, что мочить их снова уже не буду. — Массивная мохнатая фигура немного изогнулась в машинальной попытке рассмотреть покусанные собаками ягодицы, ноги и пятки. — Надеюсь, роща где-то неподалёку?
— О, не больше часа ходьбы или около того. Это буковая роща с заброшенным известняковым карьером, и возможно — я не утверждаю, а только предполагаю — ты увидишь пурпурный пыльцеголовник, который там растёт.
Лёжа в густых прохладных папоротниковых зарослях без ошейника, Джек ощущал, как струйки пота всё ещё стекают по груди, как его атакуют муравьи, клещи и другие неизвестные букашки; он чувствовал резкий запах собственного немытого тела и зловоние, источаемое сырой шкурой, недостаточно тщательно обработанной скипидаром; но ему было всё равно. Сейчас он может только безучастно лежать, отдавшись во власть крайней усталости. Конечно, его было совершенно невозможно замаскировать как-то иначе: блондин-англичанин шести футов росту выделялся бы как каланча на юге Франции — Франции, где повсюду выслеживали беглецов, своих и иностранных; но цена этой попытки превзошла те пределы, которые он полагал приемлемыми. Мучения в этой плохо сидящей шкуре, от которой саднило всё тело, нескончаемые укусы насекомых, сочащаяся из ранок кровь, покрытые волдырями ступни ног, к которым пластырем был приклеен мех, жара, духота, жуткая грязь — всё это достигло той степени, которую он счёл невыносимой, ещё десять дней или двести миль назад на выжженных солнцем пустошах Косс дю Палан.
Получится ли у них? Начать с того, что в глубине души он в этом никогда не сомневался — пока он выдерживает свою роль (если не считать возможной Божьей немилости или какой-то непредвиденной неудачи), они со Стивеном не проведут остаток войны в качестве пленников, отрезанными от службы, от повышения в чине, от удачного крейсерства; в отрыве от Софии; и да, в отрыве от Дианы. Никаких сомнений: война будет долгой, Бонапарт силён — Джека поразила степень готовности того, что он увидел в Тулоне: три линейных корабля уже почти готовы к спуску на воду, склады полны припасов, люди беспримерно усердны. Любой прирождённый моряк, проведя на борту корабля не больше часа, мог с уверенностью сказать, является ли корабль боеспособным, составляет ли он благополучное, единое целое. То же самое можно сказать и о морском порте — в Тулоне он быстрым профессиональным взглядом отметил, насколько быстро и слаженно работает этот огромный механизм. Франция сильна; ей принадлежит прекрасный голландский флот, в её руках огромные территории западной Европы; Англия слаба и одинока — ни одного союзника не осталось, насколько он мог судить из разрозненных обрывков новостей, которые дошли до них. Конечно, королевский флот ослаблен, в этом он ни капли не сомневался. Сен-Винсент больше занимался реформированием верфей, нежели строительством кораблей, и теперь линейных кораблей гораздо меньше, чем в 1793-м — те, что были построены или захвачены за десять лет войны, дела не меняют — и это тоже является причиной, помимо союзнических обязательств, по которой Испания может выступить на стороне Франции, ещё одной причиной, по которой они могут наткнуться на закрытую границу, и тогда убежище Стивена окажется недоступным, а попытка бегства в итоге обернётся провалом. Объявила ли Испания, что вступает в войну? В течение двух-трёх последних дней они брели по Руссильону, во французской Каталонии, и он не понял ни слова из того, что Стивен и крестьяне говорили друг другу. Стивен был непривычно молчалив все эти дни. Джек полагал, что насквозь изучил его в старые беззаботные времена, и всё, что он знал о Стивене, ему было по душе; однако теперь в его характере открылись новые глубины, какая-то скрытая безжалостность — новый, неожиданный Мэтьюрин; и Джек не постигал его глубины.
Стивен ушёл, оставив его. У него есть испанский паспорт — он может ездить по всей стране, невзирая на войну… Джек всё больше мрачнел, в голове набухал мерзкий ком неприятных мыслей, которые он не осмеливался даже облечь в слова.
— Бог ты мой, — наконец сказал он, качая головой. — Неужто из меня всё мужество с потом вышло?
Ушло мужество, и благородство вместе с ним? Он видел раньше, как людей покидает храбрость — во время сражения матросы сбегали в люки, офицеры скрючивались за шпилем. Они обсуждали со Стивеном, является ли мужество постоянным, неизменным качеством? Или оно расходуется, и у каждого имеется лишь какой-то его запас, пределы которого ограничены? Стивен изложил свои взгляды на храбрость — она изменчива и относительна, зависит от диеты, обстоятельств, от функционирования кишечника — люди, страдающие запорами, часто бывают робки; она зависит от привычек, от физической и душевной молодости — осторожность пожилых людей общеизвестна; храбрость — не объективная данность, её следует рассматривать в приложении к разным, хотя и взаимосвязанным системам: моральной, физиологической, половой — храбрость у дикарей, у кастратов — цельность натуры, безусловная смелость или мальчишеская надуманная ревность, её влияние на храбрость — стоики — их satietas vitae[41] и высшее мужество безразличия — безразличия, безразличия.
В его голове завертелась мелодия, которую Стивен постоянно наигрывал на своей поводырской дудочке, она сливалась с голосом самого Стивена и полузабытыми отрывками из Плутарха, Николая Пизанского и Боэция[42] по поводу смелости — забавный мотивчик с архаичными интервалами, ограниченный возможностями лёгких и четырёх пальцев, но изысканный и сложный.
Его разбудил крик маленькой девочки в белом переднике; она и её невидимый друг искали летние грибы, которые встречались в этой роще, и она набрела на что-то похожее на гриб.
— Рамон, Рамон, — вопила она, и лощина отвечала ей эхом: «Рамон, Рамон, Рамон. Иди посмотри, что я нашла. Иди посмотри, что я нашла. Иди посмотри…»
Она всё кричала и кричала, стоя вполоборота к нему; но так как её спутник не отвечал, она стала вертеться, направляя свой звонкий призыв в разные стороны.
Джек уже сжался насколько возможно, а когда её лицо обратилось к нему, то закрыл глаза, словно она могла заметить их дикий блеск. Его мозг теперь работал вовсю; от былого безразличия не осталось и следа, в нём горело лишь страстное желание преодолеть это сиюминутное препятствие, спасти всё дело любой ценой. «Напугаешь это маленькое чудовище — и через пять минут сюда сбежится целый отряд вооружённых крестьян, ускользнёшь — потеряешь Стивена, мы никак не сможем связаться, да и все бумаги зашиты в шкуру». Возможности пролетали в мозгу одна за другой, но решения не было.
— Тише, тише, дитя, — сказал Стивен. — Ты сорвёшь голос, если будешь так кричать. Что у тебя тут? Это сатанинский гриб — сатанинские грибы есть нельзя, моя дорогая. Видишь, как он синеет там, где я надломил его прутиком? Это сатана заливается краской стыда. А тут у нас зонтичный гриб. Его ты точно можешь есть. Ты не видела моего медведя? Я оставил его в роще, когда ходил проведать Эн Жауме; он очень устал. Медведи не переносят солнце.
— Эн Жауме — дядя моего крёстного, — сказала девочка. — Моего крёстного зовут Эн Пере. А как зовут твоего медведя?
— Флора, — ответил Стивен и позвал: «Флора!»
— Ты только что говорил — его, — сказала девочка, нахмурившись, и завопила:
— Флора, Флора, Флора, Флора! Матерь Божья, какой огромный медведь! — Она схватила Стивена за руку и пробормотала: «Ой, клянусь Господом, ну и медведь». Но к ней вновь вернулась смелость, и она снова принялась вопить: «Рамон, Рамон, Рамон! Иди посмотри на моего медведя».
— Прощайте, малыши, — сказал Стивен чуть позже. — Храни вас Бог. — И, продолжая махать рукой вслед маленьким фигуркам, произнёс: