Первыми пассажирами, поднявшимися на борт, были Джек Обри и Стивен Мэтьюрин; приветствовал их сам капитан, во главе своих офицеров — отработанная церемония: компания обладала — по крайней мере, так хотелось думать её владельцам — некоторым особым положением, и её суда переняли немало обычаев Королевского флота. Кое-какие основания для этого действительно имелись: раскрашенные в шахматную клетку крышки орудийных портов, например, и в целом строгий облик судна убедили немало крейсеров противника в том, что перед ними военный корабль, и лучше попытать счастья где-нибудь ещё; но наличествовали и другие мелкие притязания, которые раздражали настоящих военных моряков, и королевские офицеры, оказавшись на борту судов компании, были склонны проявлять придирчивость. А за объектами придирок и ходить далеко не нужно: несмотря на чернокожих фалрепных в белых перчатках, приём вышел отнюдь неблестящим: такой сутолоки никогда не случилось бы на борту «Сюперба», например, на котором Джек до этого пообедал, и чьё гостеприимство всё ещё звоном отдавалось у него в голове, хотя идти он мог достаточно прямо. Он к тому же заметил чью-то сияющую широкую улыбку посреди этой сумятицы, сопровождавшуюся кивками и какими-то знаками, будто бы застенчивыми и в то же время фамильярными — от последнего он сразу немного подобрался. Он подчёркнуто вежливо заговорил с капитаном Споттисвудом, который про себя клял его за снисходительность, а затем, обернувшись в сторону широкой улыбки, наконец узнал её обладателя.
— Да это же Пуллингс! — воскликнул он, и всё его дурное настроение — не такое уж, впрочем, и дурное — мигом слетело с него, и жёсткие черты лица расплылись в счастливой улыбке. — Как я счастлив тебя видеть! Как ты поживаешь? Как дела, а? А?
— А это наш суперкарго, мистер Дженнингс, — сказал капитан Споттисвуд, не в восторге от того, что нарушена задуманная им последовательность представления. — Мистер Бэйтс. Мистер Уонд. С мистером Пуллингсом вы, как я вижу, уже знакомы.
— Мы служили вместе, — сказал Джек, тряся руку Пуллингса с силой, прямо пропорциональной симпатии, которую он питал к молодому человеку, бывшему помощнику штурмана и исполняющему обязанности лейтенанта на «Софи», который теперь сиял через его плечо улыбкой, обращенной к доктору Мэтьюрину.
«Лорд Нельсон» нельзя было назвать особо счастливым или удачливым судном, но теперь не прошло и часа, как он принял пассажиров на борт, а поднявшийся свежий левантинец уже выносил его против сильного течения пролива на простор Атлантики; и бедный капитан Споттисвуд в простоте своей посчитал это везением, и немалым — добрым знаком, быть может, наконец-то. Судно было не слишком красивым или удачным по своим мореходным качествам: удобное для пассажиров, вместительное для груза — безусловно; но валкое, не отличающееся манёвренностью и уже на склоне лет. Собственно, это должно было стать его последним плаванием, и ещё в 1801 году страховщики настаивали на дополнительных тридцати шиллингах на сотню.
Случилось так, что оно также оказалось первым ост-индийцем, на котором довелось плыть Джеку, и, прогуливаясь с Пуллингсом по палубе, он с изумлением разглядывал загромождённую палубу и бочки с водой, закреплённые между пушками. Двадцать восемнадцатифунтовок и шесть по двенадцать фунтов: впечатляюще для торговца.
— А какая у него команда? — спросил он.
— Сотня человек, сэр. Сто два, если точно.
— Так-так-так, — сказал Джек. По представлениям военного флота расчёт восемнадцатифунтовки из девяти человек, не считая «порохового мальчика», не считался чрезмерным, равно как и расчёт из семи человек плюс мальчик для двенадцатифунтовой: сто двадцать четыре человека для ведения огня с одного борта, сто двадцать четыре хорошо кормленных говядиной и свининой англичан; и ещё сотня для работы с парусами, манёвров, отражения абордажников, стрельбы из мушкетов и орудий другого борта при необходимости. Он поглядел на ласкаров[44], сидящих на корточках вокруг кучи какого-то своего хлама, работавших под приглядом серанга[45] в тюрбане; может, они и были в своём роде неплохими матросами, но очень уж они тощие, и он никак не мог представить себе, как пять или шесть ласкаров выкатывают двухтонную пушку при крутой волне Атлантики. Это впечатление слабости ещё усугублялось тем, что большинство из них мёрзло; немногие матросы-европейцы ходили в рубахах, тогда как ласкары надели бушлаты, и сквозь смуглый цвет их кожи явственно проступал синеватый оттенок.
— Так-так-так, — повторил Джек. Сверх того ему ничего не хотелось говорить, поскольку его мнение о «Лорде Нельсоне» уже вполне оформилось, и высказывание означенного мнения принесло бы только огорчение — Пуллингс, конечно, ощущал себя частью этого корабля. Молодой человек, разумеется, не мог не видеть, что капитану Споттисвуду не хватает авторитета, и что «Лорд Нельсон» плавает, как бревно, что возле мыса Трафальгар он дважды не смог повернуть оверштаг, и в итоге пришлось поворачивать через фордевинд, но нет нужды облекать всё это в слова. Джек огляделся в поисках чего-нибудь, что он мог бы похвалить, не слишком кривя душой. В глаза ему ударил медный блеск ствола носовой пушки левого борта, и он похвалил её.
— Блестит как золото, — сказал он.
— Да, — сказал Пуллингс. — Они её добровольно драят, приговаривая «пуджа, пуджа». Как мы отошли от островов, и ещё раз, когда дошли до Мыса, они навешивали на дуло венок из бархатцев. Они произносят, обращаясь к ней, какие-то молитвы, бедняги, потому что думают, что пушка напоминает… ну, сэр, не думаю, что мне хочется называть то, что, по их мнению, она напоминает. Но, сэр, корабль довольно-таки сухой, и очень просторный — правда просторный, как корабль первого ранга. У меня потрясающая просторная каюта, моя личная. Вы не окажете мне честь, сэр, пройти со мной вниз и выпить стакан арака?
— О, ничто не доставит мне большего удовольствия, — сказал Джек. Разместившись с некоторыми предосторожностями на рундуке в потрясающе просторной каюте, он спросил:
— Как это тебя занесло сюда, Пуллингс, при всех твоих заслугах?
— Ну, сэр, никаких надежд на корабль, и утверждения в чине тоже ждать не приходилось. «Нету у нас белых лацканов для тебя, старина Пуллингс, — сказали мне. — У нас таких, как ты, слишком много, и все сидят на половинном».
— Это просто позор, — вскричал Джек, который видел Пуллингса в деле и твёрдо знал, что таких, как Пуллингс, в Королевском флоте не было и просто не могло быть слишком много.
— Так я попробовал снова в мичманы, но все мои прежние капитаны сами сидели без кораблей; а если даже и у кого он и был, как у достопочтенного Беркли, так не было вакансий. Я взял ваше письмо к капитану Сеймуру — «Аметист» стоял на переоснастке в Хэмоазе. Старый Коззенс подвез меня до самого Визеса. Капитан Сеймур принял меня очень вежливо, когда я сказал, что я от вас, очень учтиво: никакой там чопорности, никакого чванства. Да только он поскрёб в затылке и обругал свой парик, когда вскрыл письмо и прочёл его. Он сказал, что благословил бы тот день, когда смог бы оказать вам услугу, сэр, да ещё с такой выгодой для себя — самая любезная вещь, какую я когда-либо слышал, и так хорошо сказано — но это не в его власти. Он даже сам отвёл меня в констапельскую[46] и в мичманскую берлогу, чтобы показать, что он не может взять ещё одного молодого джентльмена к себе на квартердек. Он так переживал, что я ему не поверю — хотя я ему поверил сразу, как только он рот открыл — что предложил мне пересчитать их рундуки. А потом он меня угостил таким сногсшибательным обедом в его собственной каюте — только он и я, и я в том нуждался, сэр, потому что последние двадцать миль прошёл пешком; а после пудинга мы обсудили то ваше дело, с «Софи» — он знал всё, кроме разве того, как повернул ветер, и заставил меня рассказать во всех подробностях, где я находился с первого выстрела до последнего. А потом говорит: «Лопни мои глаза, я не могу позволить офицеру капитана Обри гнить на берегу, не попробовав употребить то скромное влияние, которое имею», — и написал для меня письма, одно мистеру Адамсу в Адмиралтейство, а другое мистеру Боулзу, он большой человек в Ост-Индской компании.
— Мистер Боулз женат на его сестре, — заметил Джек.
— Да, сэр, — сказал Пуллингс. — Но тогда я не обратил на это особого внимания — видите ли, капитан Сеймур пообещал, что мистер Адамс устроит мне приём у самого Старого Джарви, и я возлагал на это большие надежды, потому что на службе часто слышал, что он благоволит парням, пробившимся из низов. Так что я снова как-то добрался до города, и вот уже сижу в той старой приёмной, дважды выбритый и как на иголках — час просидел или два. Потом мистер Адамс приглашает меня войти, предупреждает, чтобы я говорил с его светлостью громко и отчётливо, и собирается сказать, чтобы я не упоминал о том слове, которое вы за меня так любезно замолвили, как вдруг снаружи доносится дьявольский гвалт, прямо как абордажная партия. Он выскакивает посмотреть, что за дела, и возвращается с лицом белее мела. «Вот старый чёрт, — говорит. — Забрал лейтенанта Солта в матросы. Прямо в Адмиралтействе, и отправил на сборный пункт под конвоем морских пехотинцев. Восемь лет в чине, а он его отправил под конвоем». Вы об этом не слыхали, сэр?
— Ни слова.
— Ну, этот мистер Солт отчаялся получить корабль и месяцами осыпал Первого Лорда письмами, по письму в день, и являлся каждую среду и пятницу просить о приёме. И наконец, в последнюю пятницу, как раз когда я там был, Старый Джарви подмигнул и сказал: «Вы хотите отправиться в море? Ну так вы отправитесь в море, сэр», — и тут же его загрёб.
— Офицера? Забрал как простого матроса? — воскликнул Джек. — Я никогда в жизни не слышал ничего подобного.
— И никто не слышал, в особенности бедный мистер Солт, — сказал Пуллингс. — Но именно так всё и произошло, сэр. И когда я об этом услышал, и когда люди пришли и стали шептаться про это, то так оробел и растерялся, что,