— Да, пожалуйста.
— Началось всё чудесно. Первый Лорд сказал, что он очень рад меня видеть. Ни один Первый Лорд до этого не был рад меня видеть — или, по крайней мере, они это очень хорошо скрывали... там в кофейнике ещё остался кофе, Стивен?
— Нет. Но ты можешь выпить пива — почти два часа.
— Ну, началось всё прекрасно, но потом повернулось — хуже не придумаешь: он сделал грустное лицо и сказал — жаль, что я явился так поздно, он был бы рад что-нибудь сделать для меня. У меня сердце упало, когда разговор зашёл о береговой обороне и службе вербовки, и я понял, что нужно срочно его отвернуть в сторону, пока он не сделал прямого предложения.
— Почему?
— О, отказываться никак нельзя. Если ты не примешь корабль, который тебе почему-то не подходит — скажем, он на вест-индской базе, а тебе не по нраву Жёлтый Джек[58] — то это станет твоей чёрной меткой: тебе могут больше никогда ничего не предложить. Они не любят, когда ты копаешься и выбираешь. Благо службы на первом месте, говорят они, и имеют на это полное право. И опять же, не мог же я ему прямо сказать, что терпеть не могу и береговую оборону и вербовку, да и в любом случае не смогу этим заниматься, потому что меня тут же сцапают.
— И ты перевёл разговор на другое?
— Ну да. Отказался от повышения в чине, а вместо этого сказал, что мне подойдёт что угодно, лишь бы оно могло держаться на воде. Я не так многословно излагал, но он сразу уловил мысль и, немного помямлив, заговорил о какой-то возможности на следующей неделе. И что он подумает насчёт повышения. Мне не следует думать, что он связал себя какими-то обязательствами, но я должен явиться туда снова на будущей неделе. Считаю, что в устах такого человека, как лорд Мелвилл, это что-нибудь да значит.
— Я тоже так считаю, дорогой друг, — сказал Стивен, вложив в свои слова столько убеждённости, сколько смог — а смог он её вложить немало: ему приходилось иметь дело с упомянутым джентльменом, поскольку тот распоряжался секретными фондами в течение нескольких последних лет. — Я тоже так считаю. Давай есть, пить и веселиться. В ящике бюро есть колбаса, в зелёном кувшине — пиво. Я буду угощаться поджаренным сыром.
Французские приватиры забрали у него брегет, большую часть одежды, инструментов и книг; но желудок его был точен как часы, и когда они уселись за маленький стол возле камина, как раз пробило время на ближайшей церкви. Команда быстрокрылой «Беллоны» также забрала деньги, которые он взял с собой из Испании — именно это было их первейшей заботой, и с того самого момента, как они сошли на берег в Плимуте, они существовали на средства, полученные по скромному чеку, который был с немалым трудом добыт у генерала Обри, покуда ждали их лошади, а также надеждами на получение по другому чеку, выписанному неким барселонским торговцем по имени Мендоса, мало известным на лондонской бирже.
А пока они обитали возле Хита, в маленьком идиллическом коттеджике с зелёными ставнями и жимолостью над дверью — то есть, идиллическом в летнее время. Они сами вели хозяйство, соблюдая строгую экономию; и не было большего доказательства их дружбы, чем то, как её гармония выстояла против вопиющих различий в их домашних привычках. По мнению Джека, Стивен разводил дома жуткий бардак: его бумаги, огрызки засохшего чесночного хлеба, бритвы и подштанники размещались на его столе и вокруг него в непростительном беспорядке, а по виду его серого парика, который в настоящее время служил грелкой для молочника, можно было совершенно определённо сказать, что на завтрак он потреблял джем.
Джек снял сюртук, повязал поверх жилета и бриджей фартук и понёс тарелки в посудомоечную.
— Мои тарелка и блюдце ещё сгодятся, — заявил Стивен. — Я на них подул. И прошу тебя, Джек, — закричал он вслед, — оставь в покое кастрюльку для молока. Она совершенно чистая. Что может быть здоровее и чище, чем кипячёное молоко? Мне вытереть посуду? — спросил он через открытую дверь.
— Нет-нет, — воскликнул Джек, который уже видел, как это делается. — Тут места нет, а я почти закончил. Последи за огнём в камине, ладно?
— Мы могли бы что-нибудь сыграть, — сказал Стивен. — Фортепиано твоего приятеля более-менее настроено, и я нашёл немецкую флейту. Что ты там делаешь?
— Драю камбуз. Пять минут подожди, и я с тобой.
— Больше похоже на всемирный потоп. Эта нездоровая одержимость чистотой, Джек, эта скрупулёзная озабоченность грязью, — продолжал он, качая головой перед камином, — просто какое-то брахманское суеверие. Отсюда недалеко до безумия, до какотимии[59].
— Ты меня пугаешь, — сказал Джек. — Скажи, а это заразно? — добавил он, ухмыльнувшись про себя — впрочем, доброжелательно. — Итак, сэр, — появляясь в дверях со скатанным фартуком под мышкой. — Где ваша флейта? Что мы будем играть?
Он сел к маленькому фортепиано и пробежал пальцами по клавишам, напевая:
Псам испанским донам
Мало Порт-Маона.
Начали мечтать
И Гибралтар забрать.
— Они же мечтают его забрать? Гибралтар, я имею в виду. — Он перескакивал с одного мотива на другой, пока Стивен медленно свинчивал флейту; и в какой-то момент всё это бренчание вылилось в адажио сонаты Гуммеля.
«Это он из скромности так играет? — размышлял Стивен, осторожно затягивая резьбовое соединение. — Я готов поклясться, что он понимает музыку — хорошую музыку ценит превыше всего. Но вот он сидит и наигрывает эти слащавые безделицы, Иисус, Мария и Иосиф. А с инверсией будет ещё хуже... Уже хуже. Сентиментальное потакание своим слабостям. И старается он, и желание играть у него есть, и упорство; но даже из своей скрипки он не может извлечь ничего, кроме банальностей, разве что по ошибке. С фортепиано совсем беда, здесь ноты точные. Можно подумать, это девица играет, девица весом в шестнадцать стоунов. На лице выражение не сентиментальное, а страдальческое. Боюсь, он очень сильно страдает. Он играет как София — очень похоже. Он сам это понимает? Может, он сознательно ей подражает? Не знаю: в любом случае, их стили игры очень похожи — отсутствие у них стиля. Может быть, это неуверенность, убеждение, что они не могут выйти за определённые скромные пределы. Они очень похожи друг на друга. А раз Джек, который понимает музыку, может играть так по-дурацки — чего же ждать от Софии? Возможно, я её недооцениваю. Возможно, это тот случай, когда человека переполняют настоящие поэтические чувства, но они могут найти выход только в этих «И снова ты, моя цветущая лужайка» — каналы перекрыты. Боже, он действительно растроган. Надеюсь, эти слёзы не покатятся? Он лучшее на свете существо — я его очень люблю, но в конце концов, он всего лишь англичанин, не более — сентиментальный, слезливый.»
— Джек, Джек, — позвал он. — Ты ошибся во второй вариации.
— Что-что? — воскликнул Джек запальчиво. — Зачем ты мне помешал, Стивен?
— Послушай. Здесь надо вот так, — сказал Стивен, наклоняясь над клавиатурой и играя.
— Нет, не так, — закричал Джек, — Я правильно сыграл.
Он прошёлся по комнате, заполняя её своей массивной фигурой, кажущейся ещё больше из-за переполнявших его эмоций. Он посмотрел на Стивена странно, но, сделав ещё один-два круга, улыбнулся и сказал:
— Ладно, тогда давай просто импровизировать, как мы это делали у Крита, помнишь? С какой мелодии начнём?
— Ты знаешь «День святого Патрика»?
— Как это?
Стивен сыграл.
— Ах, это? Конечно, знаю — мы зовем её «Бекон с зеленью».
— Нет, от «Бекона с зеленью» мне придётся отказаться. Давай начнём с «Призрака чулочника» и посмотрим, как пойдёт.
Музыка сплеталась и расплеталась, одна баллада с вариациями переходила в другую, фортепиано передавало её флейте и наоборот; иногда они принимались петь — матросские песни, которые так часто слышали в море.
Эй, бравые матросы, что бороздите море,
Я расскажу вам правду, как приключилось горе:
Как «Личфилд» с курса сбился ненастною порою
И на берберский берег был выброшен с зарёю.
— Смеркается, — заметил Стивен, отнимая флейту от губ.
— «И на берберский берег был выброшен с зарёю», — снова пропел Джек. — Какая унылая осень. Ну хотя бы дождь перестал, слава Богу, — сказал он, наклоняясь к окну. — Ветер сместился к востоку — чуть к северу от востока. Пойдём посуху.
— Куда пойдём?
— На раут Куини, конечно. К леди Кейт.
Стивен с сомнением посмотрел на свой рукав.
— При свете свечей твой сюртук будет прекрасно выглядеть, — сказал Джек. — А ещё лучше, если пришить среднюю пуговицу. Давай снимай, и передай мне вон ту шкатулку, пожалуйста. Я быстро всё сделаю, пока ты надеваешь шейный платок и чулки — шёлковые чулки, учти. Куини подарила мне эту шкатулку, когда я в первый раз отправился в море, — заметил он, обматывая нитку вокруг пуговицы и перекусывая её. — Так, теперь приведём твой парик в надлежащий вид — щепотка муки из хлебного мешка как дань моде — дай-ка я тебе сюртук щёткой почищу — великолепно, теперь хоть на придворный приём, честью клянусь.
— А зачем ты надеваешь этот чудовищный плащ?
— Боже, — воскликнул Джек, кладя ладонь на грудь Стивена. — Я же тебе не сказал. Одна из мисс Лэмб написала письмо семье, и его напечатали в газете — я там назван по имени, и эти блудливые скоты законники, конечно, опять начали за мной охоту. Завернусь в плащ и надвину на нос шляпу. И, возможно, нам придётся разориться на экипаж, когда мы углубимся в город.
— Тебе так надо туда идти? Стоит ли рисковать долговой тюрьмой и судом ради вечернего увеселения?
— Стоит. Лорд Мелвилл там будет, и я должен повидать Куини. Если б я её даже не любил так — мне нужно быть на виду, для пользы дела — а там будет адмирал и с полдюжины других важных людей. Идём. Я всё объясню по дороге. А ещё у них славные раут-кейки[60]…
— Я слышу писк нетопыря! Тихо! Да стой же! Вот, вот опять! Так поздно осенью — просто чудо.