Семь с чем-то стоунов были не Бог весть каким весом первую сотню ярдов, да и вторую тоже; но затем от нагревшейся ноши начало вонять, и Джек обрадовался, достигнув того места, откуда начал прогулку по Хиту — отсюда уже было видно его собственное освещённое окно.
— Стивен быстро приведёт его в чувство, — думал он; известно, что Стивен и мертвеца может воскресить, ещё прилив смениться не успеет — случалось видеть, как он это делает.
Но на его оклик никто не отозвался. От свечи в подсвечнике остался один огарок, фитиль напоминал пустотелый гриб; огонь в камине почти погас; записка по-прежнему была прислонена к молочному кувшину. Джек опустил грабителя на пол, поднял свечку и посмотрел на него. Изнурённое, серое лицо, веки полусомкнуты — чуть проглядывают белки глаз; коротко стриженные волосы, наполовину залитые кровью. Мелкий, тщедушный, узкогрудый тип, совсем никчёмный.
«Лучше его пока так оставить, пока Стивен не придёт, — подумал Джек. — Интересно, колбаса ещё осталась?»
Часы тикали, отмеряя время; от церкви доносился звон каждые четверть часа; он сидел, глядя в огонь, время от времени подбрасывая дрова; душевные фибры вполне расслабились — наконец-то что-то вроде тихого счастья.
Стивен явился с рассветом. Он приостановился в дверях, внимательно вглядываясь в спящего Джека и в дикие глаза человека, привязанного к резному деревянному стулу.
— Доброе утро, сэр, — сказал Стивен, сдержанно кивнув.
— Доброе утро, сэр. О, сэр, будьте добры…
— А, Стивен, вот и ты, — воскликнул Джек. — Я за тебя так беспокоился.
— Да? — сказал Стивен, выкладывая на стол свёрток из капустного листа и вынимая из кармана яйцо, а из-за пазухи — краюшку хлеба. — Я принёс стейк, чтобы тебе подкрепить силы перед аудиенцией, и то, что в этих краях идёт под именем хлеба. Настоятельно тебе рекомендую раздеться и целиком обтереться губкой — вода из кухонного котла великолепно подойдёт — и прилечь в постель на час. Отдохнувший, выбритый, заправленный кофе и стейком — ты станешь другим человеком. Рекомендую тебе это ещё более настоятельно, потому что по твоему воротнику ползёт вошь — pediculus vestimenti, стремящаяся получить повышение до p. capitis[68] — а там, где мы наблюдаем одну, мы можем с большой долей вероятности предположить скрытое наличие пары десятков других.
— Фу! — воскликнул Джек, сдирая с себя сюртук. — Вот что получается, когда таскаешь на себе всяких вшивых оборванцев. Чёрт бы вас побрал, сэр.
— Я глубоко сожалею, сэр; мне очень, очень стыдно, — сказал грабитель, повесив голову.
— Стивен, можешь на него взглянуть? — сказал Джек. — Я ему в ухо дал. Пойду растоплю котёл и потом на боковую. Разбудишь меня, Стивен?
— Славный удар, — сказал Стивен, смывая кровь и ощупывая голову грабителя. — Честное слово, славный удар. Так болит?
— Не более чем всё остальное, сэр. Это так благородно с вашей стороны, что вы берёте на себя труд заниматься мною, сэр… но, сэр, пожалуйста, не могли бы вы развязать мне руки? У меня всё невыносимо чешется.
— Надо полагать, — сказал Стивен, разрезая узел кухонным ножом. — Вы необычайно завшивлены. А это что за отметины? Они появились явно раньше, чем сегодня ночью.
— О, это всего лишь кровоподтёки, сэр, с вашего позволения. Я попытался отобрать кошелёк возле Хайгейта на прошлой неделе. Какой-то тип с девкой, которая как будто определённо мне... Но он меня жестоко избил и бросил в пруд.
— Возможно, ваши способности не вполне подходят для профессии грабителя: диета точно нет.
— Как раз моя диета — или, вернее сказать, отсутствие диеты — это-то и привело меня в Хит. Я последние пять дней ничего не ел.
— И что, вам так и не удалось преуспеть? — спросил Стивен, разбивая яйцо в стакан с молоком. Он добавил сахара, остатки рома, взбил всё это и начал кормить грабителя с ложки.
— Нет, сэр. О, как я благодарен вам: амброзия. Нет, сэр. Тёмный пудинг, который я отобрал у мальчишки на Фласк-лэйн, стал моим лучшим достижением. Нектар. Нет, сэр. Я вот уверен, что если бы ко мне подошли ночью с дубинкой и потребовали кошелёк, я бы его немедленно отдал. Но мои жертвы, сэр, они ничего подобного не делали: они либо колотили меня, либо говорили, что у них нет денег, или просто не обращали внимания и проходили мимо, пока я им кричал: «Стой, а то хуже будет», или начинали укорять меня — почему я не работаю? И как мне не стыдно. Может, мне решительности не хватает, представительности, возможно, если б мне удалось раздобыть пистолет… Это не будет большой вольностью с моей стороны, если я попрошу у вас кусочек хлеба? Самый маленький кусочек? У меня прямо тигр в кишках, хоть на вид я и не тигр.
— Только пережуйте как следует. Что вы отвечали на подобные советы?
— Про работу, сэр? Да я бы счастлив был работать, я бы взялся за любую работу, какую бы удалось найти: я очень трудолюбивое создание, сэр. Умоляю вас, можно мне ещё кусочек? Осмелюсь добавить, что именно работа стала причиной моих бедствий.
— В самом деле?
— Будет ли уместно, если я расскажу вам о себе, сэр?
— Короткий рассказ о причинах ваших бедствий будет вполне уместен.
— Раньше я жил на Холиуэлл-стрит, сэр, и был литератором. Нас таких много было, не обученных торговле или ремеслу, но с начатками образования и у кого денег хватало, чтобы приобрести перья и пачку бумаги; и вот все начали творить и обосновались в этой части города. Просто удивительно, сколько среди нас было незаконнорожденных; говорят, что мой отец был судьёй — очень даже может быть: кто-то же послал меня учиться в школу неподалеку от Слау — там я провёл какое-то время. Немногие отличались хоть какой-то оригинальностью; думаю, у меня действительно были задатки к стихосложению, но это было самое подножие Геликона, сэр, такие авторы пишут «Универсальные инструкции по ловле крыс живьём», или «Несчастное рождение, злополучная жизнь и печальная кончина вероломного апостола Иуды Искариота» и, конечно, памфлеты — «Размышления дворянина о нынешнем кризисе» или «Новый способ покрытия государственного долга». Я же занялся переводами для книготорговцев.
— С какого языка?
— О, с каких угодно, сэр. Если это был восточный или классический язык, то можно было быть уверенным, что нас уже опередил какой-нибудь француз, а если итальянский или испанский — то к концу мне удавалось разгадать, о чём речь. И с верхненемецким то же: я вполне овладел верхненемецким к тому времени, как одолел «Утончённые развлечения» Фляйшхакера и «Прямую дорогу на небеса» Штрумпфа. И жилось мне в целом неплохо, сэр, я редко голодал или оставался без крова, поскольку я не пил, был аккуратен, пунктуален и, как я уже упоминал, трудолюбив: всегда сдавал работу в оговоренные сроки, печатники могли разобрать мой почерк, и я правил корректурные листы сразу, как только они поступали. Но затем некий книготорговец по имени… но тс-с-с, лучше не называть имён… мистер Г. — послал за мной и предложил перевести «Южные моря» Бурсико. Я с радостью согласился, поскольку на рынке имело место затишье, и мне пришлось целый месяц жить на «Беспристрастные размышления по поводу друидов» — небольшую статейку в журнале «Дамский наперсник», а друидов хватало только на хлеб да молоко. Мы договорились по полгинеи за лист, и я не осмелился запросить больше, хотя он был напечатан очень мелким шрифтом, а примечания и вовсе перлом[69].
— И сколько это могло составить в смысле недельного дохода?
— Ну, сэр, если сглаживать сложные места и работать по двенадцать часов в день, то могло выйти даже двадцать пять шиллингов! Я ликовал, поскольку после аббата Прево у Бурсико самое большое известное мне собрание путешествий на французском, самая продолжительная работа из тех, какие мне когда-либо предлагали; и я посчитал, что жизнь моя обеспечена надолго. Кредит мой вырос, и я переехал ниже, в большую комнату на третьем этаже окнами на улицу, чтобы было посветлее, купил кое-какую мебель и несколько книг, которые мне могли понадобиться, среди них несколько очень дорогих словарей.
— Вам требовался французский словарь, сэр?
— Нет, сэр: у меня он был. Я купил «Морской толковник» Блэнкли и словарь Дюамеля, Обена и Саверьена, чтобы понимать сложные термины, касающиеся манёвров и кораблекрушений, ну и чем вообще занимаются путешественники. Он мне очень помог при переводе для уразумения текста, сэр; я всегда отдаю ему предпочтение. Так я и трудился в своей замечательной комнате, отказался от двух-трёх предложений от других книготорговцев, обедал в харчевне дважды в неделю, пока однажды мистер Г. не прислал мне своего помощника сказать, что он передумал переводить Бурсико — что его компаньоны предполагают, что цена за печать будет слишком высокой, и что при текущем состоянии рынка на подобные сочинения нет спроса.
— Вы подписывали контракт?
— Нет, сэр: это было то, что книготорговцы называют джентльменским соглашением.
— То есть никакой надежды?..
— Совершенно никакой. Я пытался, конечно, но за все мои старания меня просто выставили за дверь. Он разозлился на меня за то, что я его беспокоил, и порассказал всем прочим книготорговцам, что я стал слишком дерзким — последнее, что они готовы терпеть от литературного подёнщика. Он даже постарался, чтобы мой маленький безобидный перевод разнесли в «Литературном обозрении». Работы я больше не мог найти. Мои вещи забрали за долги, и мои кредиторы до меня тоже бы добрались, если бы я не наловчился от них ускользать.
— То есть вам известно, что такое судебные приставы, арест за долги, судебная процедура?
— Уж что-что, а это мне знакомо, сэр. Я родился в долговой тюрьме и провёл годы во Флите и Маршалси. Я написал «Основы сельского хозяйства» и «Программу образования молодых аристократов и мелкопоместных дворян» в Кингз Бенч[70].
— Будьте так добры, обрисуйте мне вкратце, каковы на сегодняшний день законы, касающиеся должников.