сно выглядит, и в целом тоже полна жизни. — Он мог бы добавить: «И неоправданного бессердечия».
Джек сказал:
— Я понятия не имел, что ты отправишься на Брутон-стрит.
Стивен не ответил, только наклонил голову.
— Много было народу?
— Трое армейских, индийский судья и мистер Каннинг.
— Да. Она говорила, что знакома с ним. А вот и утки. Замечательно выглядят, правда? — воскликнул он с внезапным оживлением. — Пожалуйста, разрежь их, Стивен. У тебя это ловко получается. Может, послать немного Скрайвену? Что ты, кстати, о нём думаешь?
— Человек не хуже прочих. Он мне чем-то симпатичен.
— Ты хочешь его оставить?
— Думаю, да. Положить тебе немного фарша?
— Да сколько угодно. Когда нам ещё случится поесть шалфея с луком? Когда он доест свою утку, как ты думаешь, можно его отправить взять места в дилижансе, пока мы будем укладываться в Хэмпстеде? Может, он ещё успеет занять те, что внутри.
— Лучше бы тебе уехать с почтой, Джек. В газетах пишут о приёме у леди Кейт, и твоё имя в «Кроникл», а может, и не только там; кредиторы наверняка обратили на это внимание. Их агенты в Портсмуте вполне способны встретить карету. Мистер Скрайвен хорошо знаком с их злобной дьявольской изобретательностью: говорит, что они так же бдительны и усердны, как охотники на воров. Ты должен заехать в почтовом экипаже прямо на верфь и подняться на борт. Я соберу твои вещи и отправлю их вслед за тобой в повозке.
— Разве ты не едешь, Стивен? — воскликнул Джек, отталкивая тарелку и совершенно ошеломлённо глядя на него через стол.
— Я не собирался в настоящий момент отправляться в море, — сказал Стивен. — Лорд Кейт предлагал мне место врача на флагмане, но я попросил его извинить меня. У меня много дел, которые требуют моего присутствия здесь, и я так давно не был в Ирландии…
— Но я считал совершенно само собой разумеющимся, что мы вместе отправимся в море, Стивен, — закричал Джек. — И я так был рад передать тебе этот приказ. Что я буду…
Он взял себя в руки и сказал уже потише:
— Но, конечно, у меня не было ни малейшего права решать за тебя. Извини меня, пожалуйста, я сам всё объясню в Адмиралтействе, это только моя вина. Ещё и флагман, Боже мой! Ты меньшего и не заслуживаешь. Боюсь, я был слишком самонадеян.
— Нет-нет-нет, дружище, — воскликнул Стивен. — Флагман тут ни при чём. Плевать я хотел на флагман. Выкинь его из головы. Я скорее предпочту бриг или фрегат. Нет. Я просто не думал отправляться в плавание прямо сейчас. Впрочем, пусть всё остаётся как есть. На самом деле я бы не хотел, чтобы меня в Адмиралтейском совете называли ни то ни сё, ни тпру ни ну, или барышней жеманной, — сказал он с улыбкой. — Не волнуйся, расслабься: меня просто сбила с толку неожиданность — я более рассудочен в своих поступках, чем вы, сангвинические морские создания. Я занят до конца недели, затем я либо напишу, либо прибуду к тебе со своим рундуком в понедельник. Давай, пей своё вино — восхитительное вино для такого маленького кабачка, и закажем ещё бутылку. И до того, как ты взойдешь на борт экипажа, я тебе расскажу то, что знаю об английском долговом законе.
ГЛАВА 7
«Дорогой сэр,
Сим уведомляю вас, что я прибыл в Портсмут на день раньше, чем рассчитывал; испрашиваю позволения не являться на борт до вечера и надеюсь, что вы доставите мне удовольствие отобедать со мной.
Остаюсь, дорогой сэр,
ваш преданный покорный слуга,
Стивен Мэтьюрин.»
Он сложил записку, надписал «Капитану Обри, шлюп его величества «Поликрест», запечатал и позвонил в колокольчик.
— Вы знаете, где стоит «Поликрест»? — спросил он.
— О да, сэр, — сказал слуга с понимающей улыбкой. — Он сейчас принимает пушки в арсенале, и уж было с ним веселья в прошлый прилив.
— В таком случае, будьте добры, доставьте вот эту записку на борт судна немедленно. А эти письма следует передать на почту.
Он снова сел за стол и, открыв свой дневник, стал писать:
«Я подписался его преданным слугой — да, именно преданность привела меня сюда, без сомнения. Даже холодному, самодостаточному человеку необходим такого рода взаимообмен, если он не хочет превратиться в неодушевлённое тело: натурфилософия, музыка, мысли уже умерших людей — всего этого недостаточно. Мне хочется думать, и я на самом деле так думаю, что Дж.О. тоже ко мне привязан — настолько, насколько это сообразно его легкомысленной, общительной натуре; моя же привязанность к нему мне известна — я помню, как огорчили меня его несчастья; но как долго эта привязанность сможет выстоять против ежедневного безмолвного противостояния? Его расположение ко мне не удержит его от преследования Дианы. А чего он не хочет видеть — того не видит. Я не предполагаю сознательное лицемерие, просто «quod volunt credere»[73] подходит ему как никому на свете. Что же до неё — тут я теряюсь: сама любезность, а следом отвращение, как к врагу. Как будто, играя с Дж.О., она запуталась сама. (К тому же — оставит ли она свои амбиции? Нет, конечно. А он ещё менее подходит для брака, чем я. Ещё менее оправданный приз. Может быть, это порочные наклонности? Дж.О., хотя по моим меркам и не Адонис, недурно выглядит, чего не скажешь обо мне). Как будто этот его смехотворный рассказ о моём богатстве, пропущенный через пустую голову миссис Уильямс и обретший благодаря её убеждению силу в этой пустоте, превратил меня из союзника, друга, даже сообщника — в противника. Это как если бы… о, тысячи диких возможностей. Я теряюсь, и мне не по себе. Но всё же я думаю, что могу излечиться — это всего лишь лихорадка крови, её охладит лауданум, её охладит расстояние, и то же сделают труды и боевые действия. Чего я действительно боюсь — это противоположного разжигающего воздействия ревности: я никогда не испытывал ревности прежде, и хотя всё знание мира, весь опыт, литература, история, житейские наблюдения твердили мне о её силе, я не имел ни малейшего представления о её истинной природе. Gnosce te ipsum[74] — мои грёзы ужасают меня. Сегодня утром, когда я шагал рядом с экипажем, с трудом взбиравшимся на холм Портс Даун, и добрался до вершины — вся Портсмутская гавань вдруг раскинулась передо мной, а также Госпорт, Спитхед; а там блистала, наверное, половина ла-маншского флота — мощная эскадра уходила за Хэзлар в кильватерной колонне, поставив все лисели — и я неожиданно ощутил тоску по морю. В нём великая чистота. Порою всё, что находится на суше, кажется мне неискренним, мрачным и убогим; хотя, конечно же, убожества хватает и на военных кораблях.
Не знаю точно, в какой степени Дж.О. злоупотребил жадным легковерием миссис Уильямс — должно быть, в немалой, судя по тому, как угодливо она меня встретила. Это возымело любопытный эффект: Дж.О. почти на столько же поднялся в её глазах, как и я. Она не имела бы ничего против него, если бы не его долги. И уж конечно, Софи тоже. Я всё же уверен, что это милое дитя так твёрдо в принципах, которым её научили, что предпочтёт остаться старой девой, нежели ослушаться мать — выйти замуж без её дозволения. Никакой Гретны Грин[75]. Она милое и доброе дитя, и одно из тех редких созданий, в ком принципы не истребили весёлости нрава. Сейчас, разумеется, не время для бурной радости, но я хорошо помню, как много раз замечал в Мейпс её спокойное, сдержанное веселье. Это такая редкость в женщине (включая Диану — разве что она ценит остроумие и время от времени способна сама сказать остроту) — они обычно так торжественны, словно совы, и в то же время подвержены приступам шумного веселья. Как глубоко я буду сожалеть, даже более чем сожалеть, если она привыкнет быть несчастной: и уже заметны первые признаки этого. Черты её лица меняются».
Он встал и выглянул в окно. Было ясное морозное утро, и убогий город выглядел не так мерзко, как обычно. Офицеры входили в особняк командира порта, что находился прямо напротив гостиницы, и выходили из него; на тротуаре теснились мундиры, синие и красные, офицерские жены, направлявшиеся в церковь в прелестных манто — тут и там мелькали подбитые мехом накидки; чисто отмытые дети с воскресными лицами.
— Вас хочет видеть какой-то джентльмен, сэр, — сказал официант. — Лейтенант.
— Лейтенант? — переспросил Стивен и добавил после паузы:
— Пригласите его подняться.
Топот каблуков по лестнице — будто кто-то впустил быка; распахнулась дверь, и ворвался Пуллингс, озарив комнату сиянием счастья и новеньким синим мундиром.
— Меня утвердили в чине, сэр, — закричал он, стискивая руку Стивена. — Наконец-то! Моё назначение прибыло с почтой! О, поздравьте меня!
— Что ж, поздравляю, — сказал Стивен, сморщившись от железной хватки. — Если только моё поздравление не переполнит окончательно чашу вашей радости. Вы что, выпили, лейтенант Пуллингс? Прошу вас, сядьте в кресло, как разумное существо, и не прыгайте по комнате.
— О, скажите это снова, сэр, — сказал лейтенант, усаживаясь и глядя на Стивена с обожанием. — Ни капли.
— Значит, вы пьяны от счастья. Что ж. Очень, очень за вас рад.
— Ха-ха-ха! Вот и Паркер точно так же сказал. «Очень за вас рад», — говорит, только этак завистливо — старая жаба. Ну да ладно, пожалуй, и я бы малость прокис или протух на его месте — тридцать пять лет без своего корабля, да ещё столько мучений с оснащением. Но я уверен — он человек что надо, подходящий… хотя пока не прибыл капитан, он явно малость не в себе был.
— Лейтенант, может быть, выпьете стакан вина или хереса?
— Вы опять это сказали! — воскликнул Пуллингс, просияв снова. («Можно поклясться, что его лицо и впрямь излучает свет» — подумал Стивен). — Вы очень любезны. Самую капельку, пожалуйста. Я не хочу напиваться до завтрашнего вечера, моего праздника. Как вы думаете, будет ли уместно мне выразить чувства? Тогда тост за капитана Обри — я так его люблю — и пусть сбудутся все его сокровенные желания. До дна! Без него я бы никогда не получил свой чин. Это мне напомнило о моём поручении. Капитан Обри передаёт поклоны доктору Мэтьюрину, поздравляет его с благополучным прибытием и будет счастлив пообедать с ним в «Георге» сегодня в три часа; он просит извинить за неформальность ответа: нам ещё не доставили на борт бумагу, перья и чернила.