— Мне было бы очень приятно, если бы вы составили нам компанию.
— Спасибочки, сэр, спасибочки. Но я через полчаса отправляюсь на баркасе к Уайту. «Лорд Монингтон», ост-индиец, прошёл Старт-Пойнт в четверг, и я надеюсь забрать с него с полдюжины хороших матросов.
— Думаете, крейсирующие фрегаты и плимутские тендеры вам что-нибудь оставили?
— Господь с вами, сэр! Я на нём два плавания прошёл. Там такие нычки под галф-деком, о которых вы в жизни не догадаетесь, если только сами не помогали прятать там людей. С полдюжины людей-то я с него добуду, или можете мне сказать — «Гроша ты ломаного не стоишь, Том Пуллингс». Лейтенант Том Пуллингс, — добавил он вполголоса.
— Значит, у нас не хватает людей?
— Да, и это довольно скверно, конечно. Тридцати двух недостаёт до полной команды, но она даже не столько неполная, сколько малопригодная. С брандвахты нам прислали восемнадцать человек от лорд-мэра и двадцать с чем-то по разнарядкам из Хаунтингдауншира и Ратленда — этих ребят по папертям насобирали да по тюрьмам — они в жизни моря не видели. Так что не хватает именно моряков. Хотя у нас есть несколько первоклассных матросов, и среди них два человека с «Софи» — старый Аллен, баковый, и Джон Лейки, грот-марсовый. Помните его? Вы его так ловко зашили, в самый первый раз, как вышли с нами в море, и мы сцепились с алжирцами. Он клянётся, что вы спасли его… его причиндалы, сэр, и он вам страшно признателен, без них прямо никчёмным стариком бы себя чувствовал, говорит. О, капитан Обри из них людей сделает, я точно уверен. А ещё мистер Паркер, похоже, изрядно строг, да и мы с Баббингтоном шкуру спустим с любого ублюдка, что станет манкировать своими обязанностями, за это капитан может быть спокоен.
— А что другие офицеры?
— Ну, сэр, у меня, по чести, и времени-то не было с ними толком познакомиться — только не при этом светопреставлении, в этой суматохе с оснащением: казначей на продовольственных складах, главный канонир — в арсенале; штурман в трюме… то есть, там, где был бы трюм, если б он у нас вообще был, но его-то у нас как раз и нету.
— Как я понимаю, корабль сконструирован по каким-то новым принципам?
— О, сэр, я надеюсь, что он сконструирован так, что сможет плавать, и всё. Никому бы такого не сказал, сэр — только сослуживцу, но я никогда ничего подобного не видел, ни на Жемчужной реке, ни на Хью или побережье Гвинеи. И даже сразу не скажешь, вперёд он идёт или назад. Но всё же не совсем беда, зато покрасивее обычных кораблей, — добавил он, будто засовестившись от проявленной нелояльности. — Мистер Паркер позаботился — сусальное золото, куча полированных медяшек, патентованное чернение для реев, стропы блоков из красной кожи. Вы когда-нибудь присутствовали при оснащении, сэр?
— Я — нет.
— Чисто старый Бедлам, — сказал Пуллингс, мотая головой и смеясь. — Под ногами путаются работяги с верфи; рангоут, такелаж, припасы и прочий груз разбросаны по всей палубе, новички бродят как неприкаянные души, никто не знает, кто есть кто или куда ему идти — чисто старый Бедлам, и командир порта каждые пять минут посылает узнать, почему мы не готовы выйти в море, уж не блюдут ли все шаббат на борту «Поликреста», ха-ха-ха! — от большой веселости Пуллингс пропел:
Мы скажем прямо, старый пёс -
Чтоб чёрт тебя в свой порт унёс!
— Я даже не раздевался с тех пор, как мы ввели судно в строй, — заметил он. — Капитан Обри является на заре — с почтой ехал всю ночь — сам зачитывает приказы мне, Паркеру, морской пехоте и полудюжине этих лопухов — всё, что у нас на тот момент было — и поднимает вымпел. И, не успев ещё дочитать последние слова — «За невыполнение приказа ответишь по всей строгости закона» — «Мистер Пуллингс, этот марса-шкот-блок следует пристропить способом "пёс и сука", будьте любезны» — точно так и сказал. Но, Господи Боже, надо было вам слышать, как он поносил такелажников, когда обнаружил, что они нам всучивают тросы из обрезков — им даже пришлось позвать старшего кладовщика, чтобы он унялся хоть немного. Потом говорит — «Не терять ни минуты»; всех нас запряг, хотя мы уже с ног валились — весёлый был, как сверчок. Как он смеялся, когда половина людей побежала на корму, подумав, что это нос, и наоборот! Так что, сэр, он будет рад пообедать, я уверен: с тех пор, как я прибыл на борт, я не видел, чтоб у него в руках было хоть что-нибудь, кроме кусочка хлеба и холодной говядины. А теперь мне пора. Он сказал, что глазной зуб отдаст за шлюпку, полную опытных матросов.
Стивен вернулся к окну, провожая глазами гибкую молодую фигуру Томаса Пуллингса, который протолкался сквозь уличную толчею, перешёл на другую сторону и поспешил прочь своей лёгкой, свободной, раскачивающейся походкой в сторону Пойнта, к долгому ночному ожиданию в открытой шлюпке далеко в проливе. «Преданность — прекрасная вещь и трогательная, — размышлял он. — Но что получит этот милый молодой человек в награду за своё рвение? Какие удары, проклятия, оскорбления и грубости?»
Сцена теперь изменилась: церковная служба закончилась, и респектабельная часть города скрылась за дверями в аромате баранины; теперь туда-сюда бродили группы моряков — с оглядкой, как крестьяне в Лондоне; а между ними мелкие хитроватые торговцы, всякий сброд, разносчики, толстые местные девушки и шлюхи. Нестройный шум, что-то среднее между весельем и закипающей сварой, и отпущенные в увольнение матросы с «Импрегнебла», в выходной одежде, с рассованными по карманам призовыми деньгами, враскачку проходили по мостовой в окружении стаи шлюх; перед ними, пятясь задом, наигрывал скрипач, вокруг носились, подобно пастушьим собакам, мальчишки. Некоторые из шлюх были пожилые, другие — в рваных платьях, из-под которых виднелась жёлтая кожа, у всех — сильно завитые крашеные волосы, и все выглядели замёрзшими.
Ощущение счастья и теплоты от радости молодого Пуллингса развеялось.
«Все порты, в которых я бывал, очень похожи между собой», — размышлял Стивен. «Все места, где скапливаются моряки. Я не думаю, однако, что это отражает их природу — скорее, природу суши». Он погрузился в размышления — как определить натуру человека? Есть ли постоянные факторы, определяющие личность? Что даёт утверждение «Я есть я» — и вынырнул из них, заметив Джека, который неторопливо шёл, пользуясь радостями воскресной свободы — с поднятой головой и не бросая тревожных взглядов через плечо. На улице было много народу, но в глаза Стивену бросились двое, державшиеся ярдах в пятидесяти позади Джека; крепкие парни, чем занимаются — по виду не поймёшь, и что-то в них было странное — они как будто были сосредоточены и не бросали взглядов по сторонам, что и заставило Стивена присмотреться к ним; он немного отступил от окна и не сводил с них глаз, пока они не поравнялись с «Георгом».
— Джек, — сказал он, — за тобой следят два человека. Иди сюда и выгляни, только осторожно. Вон они, стоят на ступенях особняка командира порта.
— Да, — сказал Джек. — Я знаю того, со сломанным носом. Он на днях пытался попасть к нам на борт; не попал, конечно, я его разом раскусил. Я думаю, он другого натаскивает, прагматичный ублюдок. А, пошли они к чёрту, — сказал он, возвращаясь к огню. — Стивен, как насчёт выпить? Я провёл всё утро на фор-марсе и продрог до костей.
— Немного бренди, думаю, будет как раз кстати — стакан настоящего нантского. В самом деле, у тебя усталый вид. Выпей это, и перейдём в столовую. Я заказал палтуса в анчоусах, баранину и пирог с дичью — простое островное меню.
Лицо Джека Обри просветлело, его нездоровый серый цвет сменился розовым, и казалось, он вновь заполнил собой мундир.
— Насколько же лучше чувствует себя человек, если его соединить с палтусом, бараньей ногой и косулей, — сказал он, поигрывая куском стилтонского сыра. — Ты куда лучший хозяин, чем я, Стивен, — заметил он. — Именно обо всём этом я и мечтал, только определения не мог подобрать. Я помню тот неудачный обед, на который пригласил тебя в Маоне — самый первый раз, когда мы обедали вместе. И они всё поняли неправильно, потому что не знали испанского — моего испанского.
— Это был прекрасный обед, и пришёлся очень кстати, — сказал Стивен. — Я превосходно его помню. Чай мы будем пить наверху? Я хотел бы послушать про «Поликрест».
Большую залу почти сплошь заполняли синие мундиры, с вкраплениями то тут то там морских пехотинцев, и разговор здесь был бы ненамного более приватным, чем сигналы в открытом море.
— Я не сомневаюсь, что у нас с ним всё получится, как только мы немного попривыкнем к его поведению, — сказал Джек. — Он, возможно, странновато выглядит для предубеждённого глаза; но на плаву он держится, и это — главное, понимаешь? Он плавает — это плавучая батарея, и вряд ли я видал подобную ему! Нам только доставить его куда надо, а там мы пустим в ход двадцать четыре тридцатидвухфунтовки. Карронады, скажешь ты — да, но тридцатидвухфунтовые карронады! С ними мы можем взять любой французский шлюп — это воистину сокрушительные орудия; можем даже потягаться с тридцатишестипушечным фрегатом, если только получится подойти к нему достаточно близко.
— Ну, по этой логике ты можешь замахнуться и на трёхпалубник первого ранга — с шести дюймов; а то и два, если сумеешь вклиниться между ними и стрелять с обоих бортов. Только поверь мне, дорогой мой, это порочная логика, Боже упаси. Как далеко эти твои карронады швыряют свои чудовищно огромные снаряды?
— Ну, если ты хочешь попасть туда, куда их нацелил — надо подойти на пистолетный выстрел, но если встать нок к ноку — о, они проломят любую дубовую обшивку!
— А что делает противник со своими длинноствольными пушками, пока ты изо всех сил стараешься приблизиться? Но, конечно, я не собираюсь учить тебя твоему ремеслу.
— Приблизиться… — повторил Джек. — В этом загвоздка. Для манёвров мне нужны матросы. Нам не хватает тридцати двух человек — и никакой надежды на новую вербовку. Да ещё ты, полагаю, отсеешь кого-то из бездомных и увечных, что нам прислали с брандвахты — убогие мелкие вороватые создания. Мне нужны люди, а время утекает