Тёмная высокая фигура капитана, казавшаяся ещё шире из-за штормового обмундирования, стояла на наветренной стороне квартердека. Звук бросаемого лага, крики «Переворачивай!» и «Стоп!», глухой удар: лаг снова оказался на палубе — тогда он обернулся.
— Что у вас, мистер Баббингтон? — крикнул он.
— Два узла три фатома, если вам угодно, сэр.
Джек кивнул. Где-то там в темноте слева по носу должен быть Селси Билл, и сейчас, возможно, придётся сменить галс: места пока предостаточно — с подветренной стороны доносилось с прибрежных рыбачьих лодок настырное завывание рожков, и они были в доброй миле от них. Со стороны же моря каждые несколько минут стреляла пушка: конечно, военный корабль, возвращающийся в Портсмут, на противоположном галсе; и носовая карронада «Поликреста» регулярно отвечала четвертью заряда. «Ну, по крайней мере, к утру у меня будут четыре человека, которые умеют стрелять из пушки», — подумал Джек.
В некотором смысле было неудачно, что первое знакомство с кораблём происходит в то время, когда не видно горизонта и невозможно отличить море от неба; но Джек о том не слишком жалел: в конечном итоге, это давало ему дополнительно несколько часов; Госпорт с его убожеством и возможными осложнениями остался далеко за кормой, и в любом случае, с того самого момента, как он увидел «Поликрест», ему страшно не терпелось узнать, как он поведёт себя в открытом море. Корабль шёл странно, как-то нервно приподнимаясь на волне и дрожа, словно лошадь, что вот-вот шарахнется в сторону, с какими-то вывертами при бортовой качке — Джек с таким никогда раньше не сталкивался.
Мистера Гудриджа, штурмана, было видно в свете фонаря нактоуза, он стоял позади старшего рулевого, что был за штурвалом. Этот замкнутый пожилой человек с богатым опытом был штурманом линейного корабля, но снят с должности за драку с капелланом и лишь недавно снова занесен в Список, и ему так же не терпелось ознакомиться с поведением «Поликреста», как и его капитану.
— Как вам судно, мистер Гудридж? — спросил Джек, приблизившись к штурвалу.
— Что ж, сэр, что касается рыскания — столь настойчивого никогда не видел.
Джек взялся за штурвал, и в самом деле, даже при такой скорости он чувствовал какое-то сильное постоянное сопротивление — «Поликресту» хотелось направить нос в самый глаз ветра. Он позволил кораблю податься в сторону, и тогда, за миг до того как заполоскали паруса, поворот вдруг прекратился, штурвал будто умер под его руками, и ритм неприятных спиралевидных движений полностью изменился. Джек не мог понять, что случилось, он был в растерянности; затем осторожно вернул «Поликрест» на прежний курс. Как будто у судна две оси вращения, если не три; очевидно, кливер, фок и риф на крюйселе в какой-то мере помогут удерживать его от рыскания, но это не объясняло другую проблему: малую чувствительность руля, внезапное отсутствие его отклика.
— Три дюйма в льяле, сэр, — доложил помощник плотника.
— Три дюйма в льяле, если вам угодно, сэр, — повторил штурман.
— Угу, — сказал Джек. Это ничего не значило: корабль по-настоящему никто не испытывал, он ещё не был в шторме; но, по крайней мере, это доказывало, что эти странные выдвижные кили и прочие, ещё не обнаружившие себя особенности наспех сработанного судна не привели к тому, что оно напрямую набирает воду: успокоительное размышление, поскольку у Джека были некоторые опасения.
— Без сомнения, мы выясним, какой дифферент для него предпочтительнее, — заметил он, обращаясь к штурману, и вернулся к фальшборту, почти неосознанно воспроизводя тот шаг, которым мерил квартердек маленькой «Софи», в то время как его мысли, ранее занятые пирушкой Пуллингса, затянувшейся суматохой отплытия — вознёй с запутавшимся канатом — и опасениями, связанными с набором хода на битком набитом рейде, теперь снова обратились к проблеме различных сил, воздействующих на судно.
Растопленная в первый раз печка камбуза выпустила дымок, который стало сносить ветром назад вместе с запахом овсянки; и в тот же самый миг он услышал, как принялись за работу баковые помпы. Под монотонную качку Джек, заложив руки за спину и спрятав подбородок в григо[77] от пронизывающего ветра, продолжал исследовать реакцию судна на незаметное действие течения, на боковые порывы ветра, водовороты там, в глубине, под его странно расположенными рулями: силуэт «Поликреста» ясно стоял у него перед глазами, словно был моделью под светом лампы.
Ютовые кропили квартердек из вёдер, старательно избегая попадаться ему на пути, потом появились матросы с песчаником. Боцман был на палубе — Мэллок, невысокий, с какой-то бычьей внешностью молодой человек, он был помощником боцмана на образцовом «Иксионе». Джек услышал его окрик и резкий удар трости: он отчитывал кого-то на баке. И всё это время с регулярными интервалами делала выстрелы карронада; стреляла, уже в отдалении, пушка с военного судна, рожки звучали уже со стороны порта, и равномерный речитатив человека, бросавшего лот с русленей — «отметка девять… хо-йо, хо-йо… восемь и три четверти».
…Конечно, прежде всего стоит заняться наклоном мачт. Джек был хорошим моряком благодаря скорее интуиции, чем науке и расчётам, и в его представлении ему рисовался силуэт «Поликреста» с бакштагами, которые натягивают до тех пор, пока мачты не встанут под правильным углом, и его внутренний голос не скажет ему «Вот так закрепить». Палубу тем временем уже скребли песчаником; она была просто ни на что не похожа после суматохи поспешного оснащения. Эти запахи и звуки были настолько знакомы, все эти бесчисленные сложности составляли такую значительную часть мира, который он знал с детства, что Джек ощутил, что вернулся в свою родную среду обитания. Не то чтобы он не любил сушу — знатное место, столько развлечений, столько веселья — но всякие трудности и сложности были там какими-то невнятными, неопределёнными, и настигали одна за другой, без конца: и — ничего, за что можно надёжно зацепиться. Здесь же, хотя жизнь во всех смыслах была достаточно непроста, он мог по меньшей мере попытаться справиться с тем, с чем пришлось столкнуться. В море жизнь имела то огромное преимущество, что...
Что-то было не так. Он попытался определить, где именно, бросая острые взгляды в сторону носа и кормы, в серость зарождающегося дня. Рыбачьи лодки, шедшие прежде параллельным курсом, теперь остались за кормой: их меланхоличный плач доносился почти что из кильватерного следа «Поликреста». Билл должен быть не так далеко прямо по курсу. Пора менять галс. Чертовски неподходящий момент — люди заняты, и он бы предпочёл подождать, пока на палубу не поднимется вахта, что сейчас внизу; но судно могло снести куда сильнее, чем можно было себе позволить, и надо быть дураком, чтобы рисковать ради чистых палуб.
— Мы повернём оверштаг, мистер Гудридж, — сказал он.
Боцман задудел сигнал. Щётки, вёдра, скребки, ящики с песком, тряпки для чистки меди — всё мигом исчезло в укромных местах, в то время как помощники боцмана завывали в люки «Все наверх к повороту!» — и затем скрывались внизу, чтобы растолкать всё ещё спящих, тех, кто был настолько вымотан тяжёлой работой, морской болезнью или отчаянием, что мог оставаться в забытьи, несмотря на выстрелы карронады и работу скребков. Десятка два или около того настоящих моряков находились на своих местах уже десять минут (Пуллингс и боцман — на форкастеле, главный канонир и его помощники — у грота-галса, плотник — у фока-шкота, морские пехотинцы — у грота-шкота, грот-марсовые и квартердечные матросы — на квартердеке, при брасах), когда последний запыхавшийся, с диким взглядом новичок был выдернут из гамака, полуодетым вытащен наверх и загнан пинками на своё место.
— Увалиться под ветер, — сказал Джек рулевому, выжидая, пока этот балаган закончится. Помощник боцмана обрабатывал бывшего пристава своим средством для убеждения, чтобы помочь ему уразуметь разницу между штагом и булинем. Когда, наконец, Джек увидел, что на палубе шлюпа установилось что-то вроде порядка и счёл момент подходящим, то произнёс:
— К повороту оверштаг.
— Есть к повороту оверштаг, сэр, — прозвучал ответ.
— Помалу к ветру, — вполголоса сказал он человеку, стоявшему за штурвалом, и затем, громко и чётко:
— Руль под ветром. Фор-марса-шкот, фор-марса-булинь, стаксель-шкот отдать.
Выпуклые пуза верхних парусов сдулись и опали; «Поликрест» пошёл по длинной гладкой дуге, выходя на линию ветра.
— Отдать галсы и шкоты.
Всё было готово для того, чтобы отдать приказ перебрасопить реи; всё было таким же спокойным и неторопливым, как та медленная дуга, которую шлюп прочерчивал через серый, неверный, бесформенный мир; время потекло ровно. И слава Богу, подумал он, глядя, как переносят шкоты поверх штагов.
Скорость судна понемногу замедлялась; и теперь волны всё больше и больше били в правую скулу, против хода. Медленно, медленно, всё ближе к ветру: два румба, полтора, и слова «Пошёл грота-брасы» уже давно были приготовлены и вот-вот должны были сорваться с его губ, когда он вдруг понял, что постоянный низкий гул, доносившийся слева из-за кормы, гул, который раздался особенно ясно и громко в напряжённой тишине ожидания — это прибой у Селси Билл. Судно снесло раза в два или три сильнее, чем они со штурманом рассчитывали. В тот же миг он почувствовал, как изменился характер движения судна — оно как будто омертвело, и всё шло к тому, что линию ветра оно не пресечёт. Судно не собиралось завершать поворот, пройдя носом линию ветра и дальше за неё — так, чтобы паруса на перебрасопленных реях наполнились ветром на левом галсе и увели его от берега.
Судно, которое не может повернуть оверштаг, поворачивает через фордевинд: оно уваливается под ветер, прямо туда, откуда только что пришло и даже ещё дальше, описывая большую петлю в подветренную сторону, пока не встанет кормой к ветру, а потом ещё и ещё, пока ветер наконец не окажется по другому борту, а нос — в нужном направлении. Это большой, очень большой круг; а в данном случае, с таким течением, с таким волнением и ветром «Поликресту» понадобится целая миля, чтобы завершить его — миля с подветренной стороны — покуда он сможет круто обрасопить реи и направиться к выходу в Ла-Манш.