Штурман, Пуллингс, Россалл, старший помощник штурмана, боцман и главный канонир, однако, моряками были, как были ими и по крайней мере дюжина матросов. Баббингтон и Аллен, ещё один из мичманов постарше, подавали надежды; что же до прочих — они хотя бы уже разбирались, куда им следует бежать по команде. Это долгое ненастье, продолжавшееся неделю, в течение которой они дважды в день были на грани того, чтобы пойти ко дну (и всем это было известно), обеспечило команде неплохую практику за короткое время — короткое, если считать по календарю; для тех, кто ждал смерти, оно таким не казалось.
Они попрактиковались во всевозможных манёврах, но особенно в работе на помпах, которая, начавшись на второй день бури, с этого времени не прекращалась ни на минуту.
Теперь, когда они шли вверх по Ла-Маншу, проходя мимо Селси Билл с лёгким ветром на раковине, поставив брамсели, наконец растопили плиту на камбузе и наполнили желудки горячим обедом — теперь он думал, что, пожалуй, будет не так уж стыдно подойти на «Поликресте» к месту назначения; и был теперь уверен, что они его-таки достигнут, даже если всю дорогу придётся дрейфовать по течению, что было вполне вероятно, так как ветер всё слабел и слабел. Конечно, матросов и так не хватало, и в лазарете находилось семнадцать человек, двое — с грыжей, пятеро неудачно упавших с переломами, остальные — с обычными повреждениями от упавших рангоутных дерев и блоков или снастей, захлестнувших руку или ногу. Одного новичка — безработного перчаточника из Шептон Маллета — смыло за борт, а воришка из Винчестера помешался, когда проходили Уэссан — таращился бессмысленно и лаял. С другой стороны, морская болезнь большей частью прошла, и даже никогда прежде не видевшие моря бывшие тюремные сидельцы теперь уже могли пройти по палубе без особого вреда для себя и окружающих. Конечно, команда в целом выглядела неважно, но когда нашлось время попрактиковаться в стрельбе, Джеку всё же показалось, что сделать из «Поликреста» сносное военное судно не так уж невозможно. Они со штурманом (Джек проникся большим уважением к мистеру Гудриджу) выработали план парусности, который позволял наилучшим образом использовать возможности судна, а когда удастся сместить дифферент на нос и изменить наклон мачт — будет ещё лучше; но он не мог полюбить его. Это было подлое судно, глубоко порочное, строптивое, валкое, в высшей степени ненадёжное, и он не мог его любить. Оно уже столько раз разочаровывало его, когда даже лодка-долблёнка бы справилась, что его естественная как воздух потребность привязаться к судну под его командованием, полюбить его — на этот раз отказала. Джеку случалось плавать на громоздких старых корытах, в которых сторонний наблюдатель не увидел бы ничего хорошего — но ему всегда удавалось отыскать для них какое-нибудь оправдание, они всегда оказывались лучшими кораблями во всём флоте по какому-то определённому признаку — но такого как сейчас с ним прежде никогда не случалось. Ощущение это было таким необычным, чувство отторжения — таким неприятным и даже тревожным, что он некоторое время даже не хотел себе признаваться в нём, а когда, наконец, признался — он мерил квартердек шагами после обеда (обедал он в одиночестве) — ему стало так не по себе, что он повернулся к вахтенному мичману, стоявшему в обнимку с пиллерсом, и сказал:
— Мистер Парслоу, поищите в лазарете доктора…
— Сами его ищите, — ответил Парслоу.
Неужели он так и сказал? Джек даже запнулся на полшаге. По остекленевшим глазам рулевого, рулевого старшины и помощников канонира, что возились с кормовой карронадой левого борта, а также по безмолвным корчам мичманов на переходном мостке стало ясно, что да.
— Я тебе вот что скажу, Златовласка, — продолжил Парслоу, прикрыв один глаз, — ты тут не очень передо мной задавайся. Я личность, и я такого не потерплю. Сам его ищи.
— Помощника боцмана сюда, — сказал Джек. — Старшина, гамак мистера Парслоу, пожалуйста.
Прибежал помощник боцмана с линьком в руке.
— Привяжите этого молодого джентльмена к пушке в моей каюте.
Молодой джентльмен отцепился от пиллерса и теперь лежал на палубе, вопя, что его нельзя бить, что он заколет кортиком любого, кто только посмеет до него дотронуться — он, как-никак, офицер. Помощник боцмана поднял его с палубы за хлястик, часовой открыл и закрыл за ними дверь. Испуганный крик, потом визгливые ругательства, от которых расширились глаза у скалящих зубы на квартердеке, вперемешку с равномерными глухими ударами линька, и затем горько рыдающий мистер Парслоу был вытащен за руку наружу.
— Завяжите его в гамак, Роджерс, — велел Джек. — Мистер Пуллингс? Мистер Пуллингс, мичманам грог не выдавать до дальнейших распоряжений.
Вечером в каюте он сказал Стивену:
— Знаешь, что эти мерзавцы из мичманской берлоги сделали с юным Парслоу?
— Знаю, не знаю — всё равно ты мне сейчас расскажешь, — заметил Стивен, наливая себе ром.
— Они напоили его до поросячьего визга и затем отправили на палубу. В первый же день, когда можно отдохнуть от постоянных вахт и уже не надо стоять по колено в воде — им больше заняться нечем, кроме как подпоить мальчишку. Однако на этом их шутки кончены. Я запретил давать им грог.
— Ещё бы лучше было, если б ты запретил раздавать грог всей команде. В высшей степени пагубный обычай, потакание природной приверженности в чудовищных размерах: полпинты рома, вот уж да! Четверть людей, что теперь находятся в моих руках, в лазарете, не попали бы туда вовсе, если бы не этот твой гнусный ром. Их тащат ко мне вниз со сломанными ногами-руками, ребрами и ключицами, потому что они попадали с рангоута по пьяной лавочке — крепкие, ловкие, внимательные люди, которые бы никогда не свалились оттуда, будучи трезвыми. Слушай, давай его тихонько выльем весь за борт.
— И получим мятеж? Благодарю покорно. Нет, уж пусть они лучше путаются в парусах, но в целом худо-бедно занимаются своим делом. Мятеж. Кровь стынет в жилах, как подумаешь об этом. Люди, с которыми ты вроде сработался, вдруг становятся скрытными и холодными; никаких шуток, пения, посиделок; все делятся на два лагеря, а те, кто ещё не решился, не знают что делать и мечутся между ними. А потом они начинают катать ядра по ночам.
— Катать ядра?
— Они катают ядра вдоль палубы в ночные вахты, чтобы дать тебе понять, что задумали, и, может, ещё для того, чтоб попасть по ногам офицеру.
— Что касается мятежей в целом, — сказал Стивен, — то я их одобряю. Люди, оторванные от дома, от привычных своих занятий, помещённые в невыносимые условия, на нездоровой пище, попавшие в тираническую зависимость от помощников боцмана и подвергающиеся невообразимым опасностям; да даже своей скверной еды они недополучают; оплата тоже низкая, и жёсткие рамки дисциплины — они лишены всего, кроме этого вашего чёртова рома. Будь я в Спитхеде — я бы точно присоединился к мятежникам. Да в самом деле, я вообще удивляюсь их сдержанности.
— Прошу тебя, Стивен, не говори так, не говори столь лестно о службе, я ужасно этого не люблю. Я знаю, что всё в мире далеко от совершенства, но я не могу одновременно заниматься его переустройством и командовать военным кораблем. И не будь пристрастен — вспомни «Софи», вспомни любой другой довольный корабль.
— Ну да, встречаются и такие, но и там всё зависит от прихотей, пищеварения и порядочности одного-двух человек, и это просто чудовищно. Я вообще против всякой власти, этого источника бед и угнетения, и главным образом по причине того, что эта власть делает с теми, кто держит её в руках.
— Ну, — сказал Джек. — Мне она ничего хорошего не принесла. Днём мне нахамил мичман, а теперь меня изводит мой собственный хирург. Послушай, Стивен, давай лучше выпьем и сыграем что-нибудь.
Но вместо того, чтобы взяться за скрипку, он протянул руку дальше за неё и сказал:
— Вот тут кое-что, что может тебя заинтересовать. Ты когда-нибудь слыхал о болтах-обманках?
— Нет.
— Вот один из них. — Он протянул Стивену короткий, прочный на вид медный цилиндр с большой головкой на одном конце. — Как ты знаешь, болты служат для соединения между собой частей корпуса, проходят насквозь через тимберсы, и лучшие болты — медные, они не подвергаются коррозии. Они дорогие: полагаю, двух фунтов меди, небольшой части болта, хватило бы, чтобы оплатить день работы плотника. И если ты чёртов негодяй, то ты просто отрезаешь середину, концы вставляешь на свои места и кладёшь в карман деньги за ту медь, что должна быть между ними. И никто ничего не заподозрит, покуда шпангоут не разойдётся; а это может случиться на другом конце света. И тогда корабль может просто потонуть, и все свидетели с ним вместе.
— Когда ты об этом узнал?
— Подозревал с самого начала. Я знал, что от Хикмана кроме дряни ждать нечего, да ещё эти субъекты с верфи как-то очень уж неискренне и развязно себя вели. Но удостоверился я только на днях. Теперь, когда судно немного побыло в море, можно быть уверенным. Я вытащил этот болт своими собственными руками.
— Ты разве не мог доложить об этом куда следует?
— Мог. Я мог попросить провести осмотр и ждать в порту месяц или два — и где бы я теперь был? Тут дело в верфи, и много ходит странных слухов о том, как корабли проходят проверку независимо от своего состояния, а всякие мелкие служащие заводят себе кареты. Нет уж. Я предпочёл вывести «Поликрест» в море, и ведь, в конце-то концов, он выдержал неплохой шторм. Я хочу заняться кренгованием, как только смогу — если будет время, или если он уже не сможет держаться на плаву без этого.
Они некоторое время сидели молча, и до них отчётливо доносились мерные звуки работающих помп и почти непрерывное тявканье сумасшедшего.
— Мне следует дать ему ещё моего лауданума, — пробормотал Стивен себе под нос.
Мысли Джека были по-прежнему заняты болтами, тимберсами и прочими силами, что удерживали его корабль, не давая ему рассыпаться.
— Что ты можешь сказать про плечо Паркера? — спросил он. — Он, должно быть, долго будет неспособен выполнять свои обяза