нности? Верно я говорю? Его, конечно, нужно высадить на берег, чтобы он смог подлечиться на водах?
— Вовсе нет, — ответил Стивен. — Он замечательно быстро поправляется. Жидкая кашица доктора Рамиса творит чудеса, равно как и строгая диета. Как следует зафиксировать плечо — и он может подняться на палубу хоть завтра.
— О, — сказал Джек. — Не надо увольнения по болезни? Длительного отпуска? Может, там как-нибудь можно будет подлечить его слух, на водах? — он просительно заглянул в лицо Стивена, не питая, впрочем, особой надежды на успех: во всём, что касалось врачебного долга, Стивен Мэтьюрин не уступил бы ни Богу, ни чёрту. В делах такого рода на него не действовали никакие разумные доводы, ни даже дружеские отношения. Они ни разу не обсуждали офицеров, с которыми обедал Стивен, но желание Джека как-нибудь отделаться от своего первого лейтенанта, как и, собственно, его мнение о нём, было совершено ясно любому, кто знал его достаточно хорошо; тем не менее, Стивен лишь угрюмо взглянул на него, потянулся за скрипкой и проиграл гамму туда и обратно.
— Где ты её достал? — спросил он.
— Прихватил в ломбарде возле Салли-Порта. Она стоила двенадцать шиллингов шесть пенсов.
— Что ж, ты не прогадал, друг мой. Мне нравится её голос: очень тёплый, звучный. Ты всё же здорово разбираешься в скрипках. Давай, давай, не будем терять времени: у меня обход в семь склянок. Раз, два, три, — отсчитал он, отбивая ногой, и каюта наполнилась звучными руладами сонаты Корелли в обработке Боккерини, великолепной тканью музыки; скрипка вплетала свой высокий голос в переливы виолончели, и душа воспаряла куда-то, отрешаясь от работающих помп, от утомительного тявканья, от проблем командования — ввысь, ввысь — беседа двух инструментов: слияние, разделение, переплетение рулад, подъём на родные для них высоты.
Бледное, морозное утро в Даунсе: команда — за завтраком, Джек расхаживает взад-вперёд.
— Адмирал поднял наш номер, сэр, — сказал сигнальный мичман.
— Хорошо, — ответил Джек. — Гребцов в гичку.
Он ожидал этого с самой зари, когда доложил о прибытии; гичка уже стояла у борта, а парадный мундир лежал расправленный на койке. Он спустился к себе, надел его, снова поднялся на палубу и перелез через борт под свист боцманских дудок.
Море было восхитительно спокойным — было стояние прилива, и серая, холодная поверхность под свинцовым небом, казалось, замерла, чего-то ожидая — ни малейшей ряби, едва намёк на поднимающиеся ровные, спокойные волны. Позади, за уменьшающимся «Поликрестом», показался Диль, и далее за Дилем — Норт-Форлэнд. Прямо перед ним возвышался массивный корпус 74-пушечного «Камберленда» с синим вымпелом на бизань-мачте; затем, в двух кабельтовых от него, стояла «Мельпомена» — красавец-фрегат; за ней — два шлюпа и куттер, и далее, между эскадрой и Гудвиновыми мелями — вся вест-индская, турецкая, гвинейская и индийская торговля, сто сорок торговых судов, лес мачт, замерших в ожидании ветра и конвоя; в холодном воздухе все детали рангоута были отчётливо различимы — почти никакого цвета, только линии, но линии невероятно резкие и ясные.
Джек, собственно, разглядывал эту картину с самого утра, как только бледное солнце осветило её, и пока они плыли к флагману, мысли его приняли совсем другое направление: выражение его лица было очень серьёзным и даже замкнутым, покуда он поднимался по борту «Камберленда», салютовал квартердеку и приветствовал капитана, после чего его проводили в адмиральскую каюту.
Адмирал Харт ел копчёную рыбу и пил чай; на другом концом стола разместился его секретарь с ворохом бумаг. Харт разительно постарел с тех пор, как Джек видел его в последний раз; запавшие глаза, казалось, ближе придвинулись один к другому, отчего выражение его лица стало ещё более неискренним.
— Вот и вы, наконец, — вскричал он, впрочем с улыбкой, и протянул замасленную руку. — Вы, похоже, не очень-то торопились: я вас ожидал ещё три прилива назад, клянусь честью.
Честь адмирала была того же свойства, что и неторопливость Джека, и Джек лишь поклонился. Впрочем, Харт и не ждал ответа на своё замечание — просто машинальная придирка — и продолжал, неуклюже изображая фамильярность и дружеское расположение:
— Садитесь. Что это вы с собой сделали? Вы будто постарели лет на десять. Девчонки на задворках Портсмут-Пойнта, надо полагать? Хотите чашку чая?
Наибольшую радость в жизни Харту доставляли деньги, его главная страсть: на Средиземном море, где они вместе служили, Джеку необычайно везло по части призов, ему поручали крейсерство за крейсерством, и он положил в карман своего адмирала более десяти тысяч фунтов. Капитан Харт, в то время комендант Порт-Маона, к этому дележу, конечно, был непричастен, и его неприязнь к Джеку оставалась неизменной; но теперь он мог заработать на успехе Джека и старался выказать ему своё расположение.
Джек вернулся назад всё по той же тихой воде, но с немного просветлевшим взглядом. Он, правда, не понял, в чем причина благоволения Харта — это заставляло его нервничать, и тепловатому чаю тоже было неуютно у него в желудке; но, по крайней мере, его не встретили с открытой враждебностью, и ближайшее будущее было ему известно: «Поликрест» не шёл с конвоем, но должен был провести некоторое время в Даунсе для участия в укомплектовании команд эскадры и совершения беспокоящих атак на флотилию вторжения по другую сторону пролива.
Офицеры стояли на борту «Поликреста», встречая его; гамаки были сложены со всей тщательностью; палубы надраены, концы уложены в спиральные бухты, морские пехотинцы построены в строгом геометрическом порядке, с ружьями на караул, все офицеры отдают честь; но при всём этом что-то явно было неладно. Странный румянец на щеках Паркера, угрюмое упрямство, явственно читаемое на лице Стивена, озабоченные лица Пуллингса, Гудриджа и Макдональда — всё это объяснилось пять минут спустя, когда первый лейтенант вошёл в его каюту и сказал:
— Я с величайшим прискорбием должен доложить о вопиющем нарушении дисциплины, сэр.
Вскоре после завтрака, когда Джек был на борту флагмана, Стивен вышел на палубу; первое, что он там увидел, был человек, бегущий по палубе в сторону кормы и преследуемый помощником боцмана, который хлестал его по спине: зрелище не такое уж необычное на борту военного корабля. Но этому человеку вставили в рот тяжёлую железную свайку, привязанную шкимушкой, и когда он кричал, кровь стекала по обеим сторонам его рта. Добежав до квартердека, он остановился, и Стивен, вынув из жилетного кармана ланцет, перерезал шкимушку, вынул свайку и выбросил её в море.
— Я попытался образумить его, сэр, я сказал ему, что наказание применено по моему приказу, однако он яростно набросился на меня.
— Физически?
— Нет, сэр. Словесно. Он обвинил меня в трусости и усомнился в моей способности исполнять свои обязанности. Мне, конечно, следовало принять решительные меры, но я знал, что вы скоро вернётесь, и напомнил себе, что он — ваш друг. Я намекнул, что ему следует пройти к себе в каюту, но он отказался повиноваться и остался на квартердеке, у правого борта, хотя до его сведения было доведено, что в отсутствие на борту капитана занимать это место — моя прерогатива.
— Моя дружба с доктором Мэтьюрином не имеет к делу отношения, мистер Паркер: я удивлён, что вы вообще упомянули её. Вы должны понимать, что доктор — ирландец, джентльмен, весьма искушённый в своей профессии, но мало или, вернее сказать, почти ничего не смыслящий в морской службе, и к тому же терпеть не может, когда его разыгрывают — и он не всегда понимает, когда мы серьёзны, а когда — нет. Думаю, в этом случае имело место недопонимание. Я помню, как он очень даже резко набросился на штурмана «Софи», когда решил, что стал жертвой розыгрыша по поводу трисель-мачты.
— Штурман — это не лейтенант.
— Эй, сэр, вы собираетесь меня учить табели о рангах? Может, вы хотите просветить меня в том, что известно любому желторотому мичману? — Джек не повысил голос, но побледнел от гнева — не только из-за тупого упрямства Паркера, но ещё больше — из-за всей этой ситуации и всего, что из неё проистекало. — Позвольте мне заметить, сэр, что ваши дисциплинарные меры мне не по душе, я хотел, чтоб вы их пересмотрели, и полагал, что моего указания на совершенную незаконность вашего наказания для Айзека Барроу будет достаточно, чтобы вы уловили намёк. И другие возможности понять это у вас тоже были. Давайте внесём ясность, мистер Паркер. Я не любитель спускать шкуру с моих людей: у меня будет дисциплинированная команда, и я буду пороть, если понадобится, но бессмысленной жестокости у меня не будет. Как имя человека, которого вы прогнали по палубе с кляпом?
— Простите, сэр, я сейчас не припомню его имени. Новобранец, сэр — шкафутовый, вахта левого борта.
— Хороший первый лейтенант Королевского флота обычно помнит имена людей. Вы меня очень обяжете, если напряжёте свою память.
— Уильям Эдвардс, сэр, — сказал Паркер через несколько секунд.
— Уильям Эдвардс. Ясно. Старьёвщик из Ратленда, поступил добровольцем ради денег. В жизни прежде не видел ни моря, ни флотских офицеров, никаких представлений о дисциплине. Пререкания, полагаю?
— Да, сэр. Он сказал: «Я пришёл, как только смог, а вы-то кто?» — когда ему сделали выговор за медлительность.
— А с чего всё началось?
— Он покинул свой пост без дозволения и отправился в отхожее место.
— Послушайте, мистер Паркер, нужно делать скидку новичкам. Когда он пробудет на борту достаточно, чтобы изучить свои обязанности, запомнить всех офицеров, и когда его все будут знать — а я повторяю, офицер обязан знать своих людей — тогда вы можете применить к нему достаточно жёсткое наказание за пререкание. Если, конечно, такое вообще случится — редкое событие на хорошем корабле. И то же относится ко всей остальной команде — бесполезно и даже губительно в нашем деле бить их, пока они не знают своих обязанностей. Вы, опытный офицер, не разобрались с поведением Эдвардса: вы вообразили, что он намеренно проявил неуважение. В высшей степени вероятно, что доктор Мэтьюрин, человек совершенно неопытный, не понял ваших прерогатив и намерений. Будьте добры, покажите мне ваш список подлежащих наказанию. Так не пойдёт, мистер Паркер. Глэйв, Браун, Стиндалл, Бёрнет — все новобранцы, и так далее, список по длине достоин линейного корабля первого ранга, причем дурно управляемого. Об этом мы ещё поговорим. Позовите доктора Мэтьюрина.