— В хибаре контрабандиста в Диле.
— Какой вы милый, Стивен, и какой отходчивый. А запах! Словно в гареме Великих Моголов. Я думала, что больше никогда вас не увижу. Мне жаль, что я так дурно вела себя в Лондоне. Как вы узнали, что я здесь? И где вы теперь? Что вы делали? Выглядите вы неплохо. Какой потрясающий синий мундир.
— Я приехал из Мейпса. Там мне сказали, что вы здесь.
— Вам рассказали о нашем сражении с Софи?
— Я понял, что вы повздорили.
— Она меня вывела из себя своими мечтательными блужданиями вокруг озера и трагическим видом — если он ей нужен, что ж она его не удержала, когда могла это сделать? Терпеть не могу нерешительности, просто ненавижу — ни туда ни сюда. И вообще, у неё теперь самый подходящий воздыхатель — евангелический святоша, весь в благочестивых деяниях, а ещё хорошие связи и денег куча. Наверняка станет епископом. Но, честное слово, Мэтьюрин, я не ожидала от неё такого присутствия духа! Она набросилась на меня, как тигр, вся пылая от гнева, а я её всего-то подразнила Джеком Обри. Та-ак на меня налетела! Мы просто орали друг на друга возле маленького каменного мостика — её кобыла, что стояла тут привязанная, знай на нас таращилась и шарахалась. Даже не знаю, сколько времени это продолжалось — добрых пятнадцать раундов. Теперь бы вы посмеялись. Мы ведь так были серьёзны, и сколько огня! Я потом на неделю охрипла. Но она меня превзошла — визжала как свинья недорезанная, и за словом в карман не лезла, жутко разошлась. Но вот что я вам скажу, Мэтьюрин — если вы действительно хотите испугать женщину, пригрозите ей, что вытянете её хлыстом по лицу, и чтобы было видно, что вы именно так и собираетесь поступить. Я прямо даже обрадовалась, когда появилась тётушка Уильямс, голося и завывая так, что заглушила нас обеих. И рада же она была от меня отделаться — уж очень беспокоится за пастора; а я на него даже и глядеть не собиралась, очень мне он нужен, жирный боров. И вот я снова здесь — вроде сиделки или экономки Заварочного Чайника. Выпьете хереса его высокородия? Вы что-то помрачнели, Мэтьюрин. Ну, не будьте таким букой — вот, так хорошо. Я вам ни одной неприятности не сказала, с самого вашего прихода, теперь ваш черёд быть любезным и весёлым. Хотя, оглядываясь назад, я даже рада была убраться оттуда с целым личиком — это всё моё состояние, вы знаете. Вы мне ещё ни одного комплимента не сказали, хотя я с вами так мила. Успокойте меня, Мэтьюрин — мне ведь скоро тридцать, и я уже не доверяю своему зеркалу.
— Хорошее лицо, — сказал Стивен, пристально глядя на неё. Она как всегда высоко держала голову, и теперь, в резком холодном свете зимнего солнца, он впервые увидел перед собой женщину средних лет: Индия была немилосердна к её цвету лица: красивый цвет, но никакого сравнения с кожей Софии; эти едва наметившиеся тонкие линии от уголочков её глаз скоро станут заметнее, а лицо со временем ещё более осунется, и через несколько лет все увидят, как сильно Софи хлестнула по нему. Это открытие, впрочем, осталось надёжно спрятано за самоконтролем и притворством, в которых он весьма преуспел, и он продолжил:
— Потрясающее лицо. Чертовски хорошее носовое украшение, как говорим мы на флоте. И по меньшей мере один корабль для него уже спущен.
— Чертовски хорошее носовое украшение, — горько сказала она.
«Сейчас раз — и я без глаз», — подумал он.
— И вообще, — продолжила она, разливая вино. — Почему вы меня так преследуете? Я вас не поощряю. И никогда не поощряла. Я вам совершенно ясно сказала на Брутон-стрит, что вы мне нравитесь как друг, но как любовник вы меня не интересуете. Зачем вы мне докучаете? Чего вы хотите от меня? Если вы хотите взять меня измором — вы поторопились с выводами; и даже если бы вам это удалось, вы бы об этом пожалели. Вы меня совсем не знаете, всё это доказывает.
— Мне надо идти, — сказал он, вставая.
Она взволнованно ходила по комнате туда и обратно.
— Так идите, — крикнула она. — И скажите вашему господину и повелителю, что я его больше не хочу видеть, никогда. Он трус.
В гостиную вошёл мистер Лаунс. Он был высоким, дородным, приветливым на вид джентльменом лет шестидесяти, одетым в развевающийся шёлковый халат, незастёгнутые возле колен бриджи; грелка для чайника занимала место, которое обычно предназначено для парика или ночного колпака: он поднял грелку и поклонился.
— Доктор Мэтьюрин — мистер Лаунс, — сказала Диана, бросая на Стивена умоляющий взгляд: на её лице отразились протест, озабоченность, досада и остатки злости.
— Очень рад вас видеть, сэр, это честь для меня: не думаю, что мы раньше встречались, — сказал мистер Лаунс, пристально оглядывая Стивена. — По вашему костюму я вижу, что вы не тот доктор, что лечит умалишённых? Или же это невинный обман?
— Вовсе нет, сэр. Я флотский хирург.
— Это очень хорошо: вы на воде, но не в ней: вы не сторонник холодных купаний. Море, море! Что бы мы делали без моря? Ссохлись бы, скукожились, нас иссушил бы самум, ужасающий самум. Доктору Мэтьюрину хорошо бы чашечку чая против иссушения. Позвольте предложить вам превосходную чашку чая, сэр.
— Доктор Мэтьюрин пьёт херес, кузен Эдвард.
— Ему бы лучше выпить чашечку чаю, — сказал мистер Лаунс с выражением крайней досады. — Но, конечно, я не собираюсь указывать моим гостям, — добавил он, повесив голову.
— Я буду очень рад выпить чаю, как только допью вино, — сказал Стивен.
— Да, да! — вскричал мистер Лаунс, сразу просветлев. — И обязательно берите с собой чайник во все ваши странствия. Молли, Сью, Диана, пожалуйста, заварите чай в маленьком круглом чайнике, что подарила моей бабушке королева Анна, в нём получается лучший чай во всём доме. А пока его готовят, сэр, я вам прочитаю небольшое стихотворение — вы ведь понимаете в словесности, я знаю, — сказал он, делая несколько танцевальных па и кланяясь направо и налево.
Дворецкий принёс поднос и перевёл вопросительный взгляд с мистера Лаунса на Диану: она чуть заметно покачала головой, усадила кузена в кресло, оправила на нём халат, повязала ему вокруг шеи салфетку, и когда чайник закипел на спиртовке, отмерила и заварила чай.
— Теперь моё стихотворение, — сказал мистер Лаунс. — Внемлите! Внемлите! Anna virumque cano, etc.[83] …Ну как, разве не здорово?
— Восхитительно, сэр. Очень вам благодарен.
— Ха-ха-ха! — воскликнул мистер Лаунс, запихивая в рот кекс и краснея от удовольствия. — Я знал, что вы человек исключительно тонко чувствующий. Возьмите булочку!
Он запустил маленьким круглым кексом Стивену в голову и добавил:
— У меня склонность к поэзии. Иногда я больше склоняюсь к сапфической строфе, иногда — к усечённой гликонической и ферекратианской — размер Приапа, дорогой мой сэр. Вы владеете греческим? Вы хотели бы послушать одну из моих од, написанную размером Приапа?
— По-гречески, сэр?
— Нет, сэр, по-английски.
— Возможно, в другой раз, сэр, когда мы будем одни, без леди — это доставит мне большое удовольствие.
— А, так вы заметили эту молодую леди, да? Востроглазый, а? Но конечно, вы же молоды, сэр. Я тоже был когда-то молод. А скажите, как доктор, вы действительно считаете, что инцест настолько нежелателен?
— Кузен Эдвард, пора принимать ванну, — вмешалась Диана. Кузен Эдвард расстроился и растерялся: он был уверен, что этого типа вряд ли стоит оставлять наедине с ценным заварочным чайником, но, конечно, он был слишком хорошо воспитан, чтобы сказать об этом; его прозрачный намек на «этот ужасный самум» остался не понятым; и у неё ушло целых пять минут, чтобы уговорить его покинуть комнату.
— Что новенького в Мейпсе, соплаватель? — спросил Джек.
— Что? Я ни слова не слышу из-за всего этого скрежета и грохота.
— Ты хуже Паркера, — сказал Джек и, высунув голову в дверь каюты, крикнул:
— Хватит двигать кормовые карронады, мистер Пуллингс. Пусть эти люди теперь займутся взятием рифов на марселях. Я сказал — что нового в Мейпсе?
— Да чего там только нет. Я видел одну Софи: они с Дианой разругались и Диана уехала. Она приглядывает за своим кузеном в Дувре. Я заглянул к ней. Она пригласила нас отобедать у неё в пятницу, будет дуврский палтус. Я дал согласие, но сказал, что не могу ответить за тебя: я не знаю, сочтёшь ли ты возможным сойти на берег.
— Она меня пригласила? — вскричал Джек. — Ты уверен?.. Что там, Баббингтон?
— Прошу прощения, сэр. Флагман дал сигнал всем капитанам.
— Очень хорошо. Скажите мне, когда спустят барку «Мельпомены». Стивен, передай мне бриджи, будь любезен. — Джек был в рабочей одежде: парусиновые штаны, шерстяная фуфайка, жакет из толстой шерсти; когда он снял жакет и фуфайку, стали видны многочисленные перекрещивающиеся, проходящие поверх один другого шрамы, оставленные различными видами оружия: пули, осколки, шпаги, абордажный топор; и недавняя, ещё не побледневшая рана — от пики.
— Полдюйма левее — если б эта пика прошла на полдюйма левее — ты был бы покойником, — заметил Стивен.
— Боже, — сказал Джек, — иногда я жалею… впрочем, я не должен жаловаться.
Из-под чистой рубашки он спросил:
— А как Софи?
— Очень грустна. Ей приходится терпеть ухаживания одного состоятельного пастора.
Ответа нет. Голова из-под рубашки тоже не показывается. Он продолжил:
— Я также заглянул в Мэлбери: всё спокойно, хотя вокруг болтались судейские. Бережёный Киллик спрашивает — можно ему к тебе на корабль? Я взял на себя смелость ответить ему, что он должен явиться сюда сам и спросить тебя. Мне кажется, такой опытный слуга будет тебе очень кстати. Сложный перелом бедра я оставил в госпитале — ногу можно спасти, нашего умалишённого тоже оставил там, вместе с успокоительным отваром. Ещё я купил нитки, нотную бумагу и струны — всё это я раздобыл в Фолкстоуне.
— Спасибо, Стивен. Я тебе очень обязан. Ты, должно быть, проделал сегодня верхом немалый путь. В самом деле: ты выглядишь вымотанным, уста