лько болезненна, что я даже не могу передать это словами. Она будто бы проявлялась и ранее — даже на том самом балу, но тогда она была или протестом, или же результатом своего рода приобретённых представлений — отражением вульгарности других, но теперь это не так. Результат её ненависти к Софии, быть может? Или это слишком просто? Если она будет расти — разрушит ли она её грацию? Может быть, однажды я увижу, что она рисуется, движется с искусственной небрежностью? Это бы убило меня. Вульгарность: в какой степени я ответственен за неё? В связи такого рода взаимовлияние неизбежно, до некоторой степени. Никто не может предоставить ей больше возможностей для проявления худших сторон её натуры, чем я. Но помимо этого, ещё очень и очень многое способствует взаимному разрушению. Мне вспоминается казначей, хотя связь тут довольно слабая. Перед тем, как мы достигли Даунса, он тайно пришёл ко мне и попросил какое-нибудь средство для подавления полового чувства.
Казначей Джонс: Я женатый человек, доктор.
С.М.: Да.
Джонс: Но миссис Дж. очень религиозная женщина, очень добродетельная. И ей не нравится это дело.
С.М.: Мне жаль это слышать.
Джонс: У неё мысли на другое направлены, сэр. Не то чтобы она не была нежной и любящей, или у что неё нет чувства долга, или она некрасива — у неё есть всё, чего только может пожелать мужчина. Ну и вот: я человек очень темпераментный, доктор. Мне всего тридцать пять, хотя так и не скажешь — лысый, пузатый и тому подобное. Иногда я всю ночь мечусь и горю, как сказано в Писании; но тщетно, и иногда я боюсь причинить ей вред, вот как. Вот почему я отправился в море, хотя я совсем непригоден к флотской жизни, как вы прекрасно знаете.
С.М.: Это очень плохо, мистер Джонс. А с миссис Джонс вы говорите об этом?
Джонс: О да, сэр. Она плачет и клянётся, что будет лучшей женой для меня — говорит, что не настолько неблагодарна — и да, день-другой она отвечает мне. Но это только долг, сэр, только долг. А потом всё опять становится как было. Мужчина не должен всё время просить; а то, о чем просишь, не даётся даром — это разные вещи, просто небо и земля. Мужчина не может делать собственную жену шлюхой.
Он бледнел, потел и был жалок в своей серьёзности. Сказал, что всегда радовался отплытию, хотя ненавидит море; что она едет в Диль, чтобы встретиться с ним; что раз существуют средства, обостряющие плотское желание, то он надеется, что есть и такие, которые его устраняют; я пропишу их ему, и они смогут быть просто возлюбленными. Он клялся, что лучше пусть его зарежут, чем продолжать в том же духе, и повторил, что "мужчина не может делать собственную жену шлюхой"».
Через несколько дней дневник продолжился.
«Со среды Дж.О. сам себе господин; и, я полагаю, он злоупотребляет своим положением. Насколько я понимаю, конвой был полностью сформирован ещё вчера, если даже не ранее: шкиперы явились на борт за инструкциями, ветер был благоприятным, отлив тоже; но выход в море был отложен. Он идёт на совершенно неразумный риск всякий раз, отправляясь на берег, а любое моё замечание на этот счёт будет казаться злонамеренным. Этим утром чёрт нашёптывал мне, что следует засадить его в тюрьму: я мог бы это сделать без особого труда. Чёрт выдвинул множество разумных доводов, преимущественно альтруистического характера — были упомянуты и честь, и долг; странно, что он не добавил к этому патриотизм. В какой-то степени Дж.О. догадывается о моих чувствах: явившись с её повторным приглашением на обед, он говорил что-то вроде «снова случайно с ней столкнулся», и так старательно принялся разглагольствовать о совпадениях, что заставил меня почувствовать нечто вроде приступа нежности к нему, несмотря на мою животную ревность. Он самый бесталанный лжец на свете — говорит проникновенно, путано, многоречиво, и просто виден насквозь. Обед был вполне приемлем; я нахожу, что, будучи подготовлен, я могу вынести куда больше, чем ранее предполагал. Мы вполне по-дружески беседовали о прежних временах, хорошо поели и сыграли — её кузен один из самых искусных флейтистов, которых я когда-либо слышал. Я мало знаю Д.В., но похоже, что её чувство гостеприимства (она замечательно щедра) приглушает все её прочие, запутанные чувства; и я также думаю, что она питает некоторый род привязанности к нам обоим; хотя как в этом случае она может требовать столь многого от Дж.О., просто недоступно моему пониманию. Она проявила себя с лучшей стороны; это был очаровательный вечер; но как же я жду завтрашнего дня и попутного ветра. Если ветер повернёт к югу и задержит отход ещё на неделю или дней на десять, он пропал: его арестуют».
ГЛАВА 9
«Поликрест» оставил конвой на 38°30’ N, 11 °W при юго-западном ветре; мыс Рока в 47 лигах по пеленгу 87 зюйд-ост. Он дал выстрел из пушки, обменялся сигналами с торговыми судами и медленно поворачивал через фордевинд, пока ветер не оказался на раковине левого борта, а нос не стал указывать на север.
Сигналы были вежливы, но кратки; они пожелали друг другу благополучного путешествия и с тем и расстались, без тех длинных и часто неточных сигналов, которые некоторые признательные подконвойные суда порой держали поднятыми, пока корабль конвоя не скрывала земная кривизна. И, хотя предыдущий день был ясным и тихим, с небольшой волной и легким тёплым ветерком то с юга, то с запада, капитаны торговых судов не пригласили королевских офицеров на обед: это был неблагодарный конвой, да и благодарить ему по сути было не за что. Из-за «Поликреста» они припозднились с отходом, упустили отлив и в значительной степени — благоприятный ветер; он задерживал их всю дорогу — не только из-за медлительности, но и из-за неисправимого сноса под ветер, так что этим судам, не отличавшимся подобным недостатком, приходилось приспосабливаться к нему. Кроме того, как-то ночью, когда они лежали в дрейфе у мыса Лизард, «Поликрест» навалился на «Трэйдс Инкриз» и снёс ему бушприт; а когда в Бискайском заливе они встретились с сильным юго-западным ветром, у него от качки рухнула за борт бизань-мачта, а вместе с ней и грот-стеньга, так что всем пришлось останавливаться и ждать, пока установят временный рангоут. И никто им не угрожал, не считая люггера где-то на горизонте, и у «Поликреста» не было случая ни встать на их защиту, ни даже просто показать зубы. Они отвернули от него с чувством неприязни и продолжили свой путь самостоятельно и куда быстрее, поставив, наконец, брамсели и бом-брамсели.
Однако «Поликресту» некогда было ждать, пока конвой скроется из виду: был четверг, и следовало провести перекличку команды. Едва судно легло на новый курс, как пробило пять склянок утренней вахты и рассыпался дробью барабан: команда поспешила к корме и сгрудилась за грот-мачтой по левому борту. Они все уже прослужили какое-то время, и перекличка проводилась то и дело; но некоторые были настолько тупы, что товарищам приходилось заталкивать их на положенные места. Однако теперь они, по крайней мере, были все прилично одеты в выданные казначеем синие рубахи и белые штаны; на лицах уже не было нездоровой бледности, вызванной тюремным прошлым или морской болезнью, а кроме того, вынужденная чистоплотность, морской воздух и недавнее солнце придали им здоровый вид. Пища тоже могла сыграть в этом роль — по крайней мере, она была не хуже той, которой многие из них питались всю свою жизнь, и куда более обильна. Так вышло, что большинство настоящих моряков «Поликреста» относилось к первой части алфавита. Среди них было несколько нескладных и звероподобных типов, вроде беззубого Болтона, но большинство были справные ребята, с уверенными лицами, длинными руками, ногами враскоряку и косицами; они отзывались на своё имя «Здесь, сэр», дотрагивались до лба и бодро шагали мимо капитана к правому борту. До некоторой степени это даже напомнило «Софи» — самый что ни на есть счастливый и боеспособный корабль, где даже шкафутовые могли сворачивать паруса, брать рифы и стоять на руле… а как ему тогда повезло с лейтенантом. Но Боже, как мало таких матросов! После буквы Е — едва ли двое из всех названных. По большей части — мелкие тощие создания, немногим крупнее мальчиков. И либо угрюмые, либо боязливые, либо и то и другое — ни тени улыбки, когда они откликались на своё имя и переходили к другому борту. Слишком много было порки и тычков: но что ещё сделаешь в чрезвычайной ситуации? Квэйли, Олдфилд, Парсонс, Понд… мрачные мелкие субъекты; первый склонен к доносам, его уже дважды выгоняли из обеденной группы. И это ещё не самый отстой.
Восемьдесят семь мужчин и мальчиков — не более: недокомплект по-прежнему составлял тридцать три человека. Возможно, человек до тридцати из общего числа знают свои обязанности, а некоторые учатся; на самом деле большинство уже хоть чему-то научилось, больше не было сцен совершенной бестолковости, которые составляли кошмар самых первых дней. Он уже запомнил все лица; некоторые поправились почти до неузнаваемости; некоторые наоборот увяли — слишком много неведомых прежде мук: тупые мозги, непривычные к учению, вынуждены учиться сложным вещам в лихорадочной спешке. Три категории: верхняя четверть — настоящие первоклассные матросы; посредине где-то половина — такие, которые могут стать лучше или хуже, в зависимости от обстановки на корабле и от того, как ими управляют; и затем нижняя четверть, среди которых есть несколько тяжёлых случаев — скоты, глупцы или даже махровые уголовники. Последние имена ввергли его в ещё большее уныние: Уайт, Уилсон и Янг — это было самое дно. Люди вроде этих часто оказывались на борту военных кораблей в моменты массовой насильственной вербовки, и налаженный организм корабля мог принять некоторое количество таких людей без особого вреда. Но «Поликрест» — это не налаженный организм, и в любом случае процент слишком высок.
Писарь закрыл свою книгу, первый лейтенант доложил, что перекличка закончена, и Джек, прежде чем отпустить всех на свои места, ещё раз взглянул на них, взглянул задумчиво: это были люди, которых он мог завтра повести на палубу французского военного корабля. Многие ли последуют за ним?