«Что же, — подумал он. — Всему своё время». И с облегчением обратился к насущной проблеме — переоснащению «Поликреста». Это безусловно будет сложным делом — у него странный корпус, и нужно рассчитать силы, которые на него воздействуют, но по сравнению с задачей создания команды военного корабля из сброда между Е и Я по списку это было ясно и просто, как пальцами щёлкнуть. И у него хорошие унтер-офицеры: мистер Грей, плотник, досконально знает своё дело; боцман, хотя и до сих пор слишком злоупотребляет тростью — деятельный, усердный и хорошо разбирающийся во всём, что касается такелажа; штурман отлично чувствует нрав судна. Теоретически адмиралтейские регламенты запрещали ему переносить бакштаги, но за него это сделал Бискайский залив; теперь у него есть свобода действий, ясная тихая погода, впереди длинный день — и он собирался выжать максимум из всего этого.
Для проформы он пригласил на обсуждение Паркера, но первый лейтенант был более озабочен покраской и сусальным золотом, чем увеличением скорости хода судна. Похоже было, что он не понимает, о чем идёт речь, и вскоре о его присутствии позабыли, хотя и вежливо выслушали его просьбу о больших анапутях, чтобы растянуть двойной тент — «На "Андромеде" принц Уильям всегда говорил, что её тент создает на квартердеке ощущение бальной залы». Покуда он говорил о размерах титанических распорок, на которых держался тент, и количестве пошедшей на сам тент парусины, Джек смотрел на него с любопытством. Это человек, участвовавший в сражении у островов Всех Святых и в великой битве Хау[93], и при всём этом для него чернение реев важнее, чем возможность идти на полрумба круче к ветру. «Сколько раз я ему говорил, что бесполезно устраивать соревнования между мачтами по взятию рифов на марселях, пока люди хотя бы не научатся подниматься на них — и как в пустоту.» И вслух:
— Что ж, джентльмены, давайте так и сделаем. Нельзя терять ни минуты. Лучшей погоды и желать нельзя, но кто знает, сколько она ещё продержится?
«Поликрест», только что вышедший с верфи, был хорошо снабжен боцманскими и плотницкими припасами; но в любом случае Джек намеревался скорее укорачивать, чем наращивать. Судно не отличалось остойчивостью и имело слишком высокие мачты, так что почти ложилось набок при лёгком порыве ветра, а из-за его первоначального назначения фок-мачта была слишком сдвинута назад, отчего «Поликрест» даже при убранной бизани рыскал и творил ещё множество других неприятных вещей. Несмотря на страстное желание, переставить мачту без официального разрешения и помощи верфи Джек не мог, но мог хотя бы усовершенствовать её, наклонив вперёд и по-новому установив штаги, кливера и стаксели. Остойчивость можно было улучшить, если укоротить стеньги, спустить брам-стеньги и поставить бентинки — треугольные нижние паруса, которые будут не так опускать нос и позволят сократить верхний рангоут и такелаж.
Это была работа, которую он понимал и любил. В кои веки ему не нужно было безумно спешить, и он расхаживал по палубе, наблюдая, как его план обретает форму, переходил от одной группы к другой, пока они готовили детали рангоута, такелаж и паруса. Плотник и его помощники работали на шкафуте, кучи стружек и опилок из-под их пил и топоров вырастали между священными орудиями — орудиями, которые сегодня оставили в покое впервые с того дня, как капитан поднял свой вымпел. Парусный мастер и две его команды заняли форкастель и значительную часть квартердека — парусина повсюду; боцман складировал в должном порядке бухты тросов и блоки и сверялся со списком, мечась между палубой и своей кладовой и не имея времени ни ударить кого-нибудь из матросов, ни хотя бы обложить их как следует — разве что машинальным, ничего не значащим и запоздалым ругательством.
Все работали размеренно и даже лучше, чем он ожидал: трое насильно завербованных портных сидели скрестив ноги, совсем как дома, и орудовали иглами и гардаманами с отчаянной быстротой, усвоенной ими в мастерских с их потогонной системой; безработный гвоздодел из Бирмингема демонстрировал невероятную ловкость в изготовлении железных колец в кузнечном горне оружейного мастера: «Скру-тись-и-ка-тись», поворот щипцов, три мастерских удара молотком — и раскалённое кольцо уже шипит в ведре.
Восемь склянок послеобеденной вахты; солнце заливало забитую палубу.
— Свистать к ужину, сэр? — спросил Пуллингс.
— Нет, мистер Пуллингс, — сказал Джек. — Сначала поднимем грот-стеньгу. Хороши же мы будем, если поблизости объявится какой-нибудь француз, — заметил он, оглядывая окружающую неразбериху. Фок-мачта уже была оснащена такелажем и парусами — неплохой набор, но их тяга будет недостаточной из-за отсутствия стакселей. Временная бизань-мачта всё ещё несла чудной маленький латинский парус, чтобы поддерживать минимально необходимую для управления скорость хода; но массивная грот-стеньга лежала поперек переходных мостков и вместе с остальными сваленными на палубе рангоутными деревами крайне затрудняла перемещение по судну, из-за чего быстрые манёвры становились невозможными. Места не хватало, хотя и шлюпки буксировались за кормой, и всё, что можно было убрать вниз, тоже исчезло. Корабль легко делал три узла при ветре с раковины, но в любой чрезвычайной ситуации оказался бы беспомощным.
— Эй, мистер Мэллок! Перлинь на шпиле?
— Всё готово, сэр.
— Тогда людей на шпиль. Эй, там, впереди, готовы?
— Так точно, сэр.
— Тишина везде. Поднимай. Поднимай помалу.
Шпиль начал вращаться, перлинь натянулся. Он шёл от шпиля через блок на палубе к другому блоку на топе грот-мачты, оттуда к топу стеньги, далее на шкив[94] в её пятке и обратно к топу, где и был закреплён; к стеньге его прижимали стопора из шкимушгара, поставленные через определённые промежутки, так что по мере натяжения перлиня топ стеньги начал приподниматься. Стеньга — огромная деревянная колонна футов сорок длиной, стянутая железными бугелями — висела поперек шкафута, оба её конца торчали далеко наружу по обоим бортам; по мере того, как топ поднимался выше, Джек отправил группу людей, чтобы они осторожно перенесли шпор через поручень фальшборта, приноравливая каждое усилие к бортовой качке.
— Взять на пал. Стоять на вымбовках. Поднимай. Поднимай и перетаскивай. На пал.
Стеньга встала торчком, всё ближе и ближе к вертикали. Теперь она уже не свешивалась за борт и не была перекошена, а выпрямилась, раскачиваясь в такт бортовой качке как огромный грозный маятник, несмотря на удерживающие её оттяжки. Её топ был нацелен на блок наверху на мачте и на лонга-салинги; матросы на марсе провели его между ними, вращение шпиля приподняло стеньгу ещё и приостановилось, когда шпор оказался в нескольких футах над палубой — нужно было установить эзельгофт. Снова подъём; когда первый стопор достиг блока, его обрезали. Эзельгофт надели квадратной дырой на топ грот-мачты и стали забивать деревянной кувалдой на место. «Тук-тук-тук» разносилось по всему притихшему и сосредоточенному кораблю.
— Должно быть, эзельгофт устанавливают, — сказал Стивену пациент лазарета, молодой марсовый. — Ох, сэр, как бы я хотел быть там! Потом наверняка пойдут сплеснивать грота-брас[95] — было восемь склянок ночной вахты, когда вы спустились.
— Ты скоро там будешь, — ответил Стивен. — Но никаких грота-брасов, никакого мерзкого грога, друг мой, пока ты не научишься избегать женщин из Портсмут-Пойнта и саллипортских брандеров. Никаких тебе крепких напитков. Ни капли, пока не вылечишься. И даже после тебе будет лучше ограничиваться некрепким сладким какао и овсянкой.
— А ведь говорила, что девочка, — с досадой произнёс матрос вполголоса.
Стеньга поднималась всё выше и выше, шлагтовная дыра всё ближе к марсу по мере перерезания стопоров. Перлинь сменился стень-вынтрепом; на топ стеньги наложили стень-ванты, штаги и фордуны, и теперь её поднимали стень-вынтреп-талями — плавное, ровное движение, прерываемое только боковой качкой судна. Любая заминка в эту минуту — разрыв стень-вынтрепа или поломка оси шкива в блоке — могла стать роковой. Ещё шесть дюймов, осторожно — и шлагтовная дыра показалась над лонга-салингами. Марсовый старшина помахал рукой.
— Шлагтуй, — крикнул Джек. Марсовый старшина забил на место длинный железный шлагтов, закричал «Опускай» — и дело было сделано. Теперь стеньга уже не могла рухнуть гигантской стрелой вниз сквозь палубу, пробить днище судна и отправить их всех к праотцам. Стень-вынтреп потравили, и стеньга с негромким скрипом утвердилась на шлагтове, прочно закреплённая снизу, спереди, сзади и по обоим бортам.
Джек облегчённо вздохнул, а когда Пуллингс доложил: «Грот-стеньга поднята, сэр» — улыбнулся.
— Очень хорошо, мистер Пуллингс, — сказал он. — Пусть как следует смажут жиром и натуго обтянут талрепы, и потом свистать к ужину. Люди хорошо поработали, и я думаю, мы можем сплеснить грота-брас.
— Как приятно видеть солнце, — произнёс он позже, перегибаясь через гакаборт.
— А? — переспросил Стивен, отрываясь от трубы, глубоко погружённой в воду.
— Я говорю, как приятно снова видеть солнце, — повторил Джек, улыбаясь сидящему в баркасе Стивену с бездумным благоволением. Он отогревался после месяцев английской мороси — тёплый ветерок ласкал его через открытый ворот рубашки и старые холщовые штаны; за его спиной работа ещё продолжалась, но это уже была работа для опытных людей — боцмана, его помощников, старшин и баковых; снасти в целом обтянули, команда собралась на носу, негромко и весело переговариваясь — день разумного труда, без уборки, тычков и грубых окриков изменил настроение на борту. Чудесная погода и дополнительная порция рома тоже, без сомнения, этому поспособствовали.
— Да, — сказал Стивен. — Это верно. На глубине двух футов термометр Фаренгейта показывает не менее шестидесяти восьми градусов[96]