— О, да, мэм. Я прекрасно вас понимаю, — сказала Диана, оборачиваясь от окна. Вдали в свете лунной ночи смутно белела дорога между Полкэри и Бикон Даун, и всадники быстро продвигались по ней.
— Хотел бы я знать, — говорил Джек, — хоть один гусь в доме остался, или эти дьявольские отродья всё сожрали? Во всяком случае, омлет и бутылочка кларета у нас будут. Кларет. Ты когда-нибудь встречал женщину, которая хоть что-нибудь понимала бы в вине?
— Нет.
— С пудингом почти та же история, чёрт бы её побрал. Но какие очаровательные девушки! Ты видел, как старшая, мисс Уильямс, держала свой бокал и смотрела сквозь него на свечу? С таким изяществом… Какие линии запястья, и какая рука — длинные-длинные пальцы.
Стивен Мэтьюрин по-собачьи сосредоточенно чесался и не слушал. Но Джек всё же продолжил:
— А эта миссис Вильерс, как она красиво держит голову, и такой цвет лица. Может быть, не такой совершенный, как у её кузины — она, кажется, жила в Индии — но какие глубокие синие глаза! Сколько ей может быть лет, Стивен?
— Тридцати нет.
— Помню, как она хорошо держалась в седле... Боже, год или два назад я бы… Как человек меняется. Но всё же я люблю, когда вокруг девушки — они так отличаются от мужчин. Она сказала несколько приятных вещей про нашу службу, и довольно разумно — прекрасно понимает важность позиции с наветренной стороны. Должно быть, у неё есть родственники-моряки. Я так надеюсь, что мы снова с ней увидимся. Я надеюсь, что мы увидимся с ними со всеми.
Они увиделись с ней снова, и скорее, чем рассчитывали. Просто миссис Уильямс тоже совершенно случайно ехала мимо Мэлбери и велела Томасу повернуть на хорошо знакомую дорогу. Из-за дверей доносился глубокий, мощный голос, певший:
Уже подмокло снизу
У всех бордельных дам,
Ха-ха-ха-ха, ха-ха-хи-хи,
Я тот, кто нужен вам.
Однако дамы непоколебимо вошли в холл, поскольку никто из них, за исключением Дианы, не понял слов песни, а Диану было не так-то легко смутить. С глубоким удовлетворением дамы отметили, что хотя слуга, который впустил их, носит длинную, на полспины, косицу — маленькая гостиная, в которую он их провёл, на удивление аккуратна; можно подумать, только сегодня утром тут провели генеральную уборку, размышляла про себя миссис Уильямс, проводя пальцем по краю стеновой панели. Выбивались из образа обычной христианской гостиной разве что строго прямолинейное расположение стульев, выровненных относительно друг друга, как реи корабля, да шнурок звонка, сделанный из оклетнёванного троса длиной в три фатома[11], свисающий из блока с медными накладками.
Мощный голос умолк, и Диане представилось, как чьё-то лицо заливается краской; и в самом деле, оно было довольно красно, когда капитан Обри торопливо вошёл в комнату, но он не смутился и воскликнул:
— О, как это по-соседски — очень любезно — доброго вам дня, мэм. Миссис Вильерс, мисс Уильямс, ваш слуга; мисс Сесилия, мисс Фрэнсис, как я рад вас видеть. Прошу вас, пройдите…
— Мы просто проезжали мимо, — сказала миссис Уильямс. — И я подумала, что мы можем заглянуть к вам на минутку — спросить, хорошо ли у вас растёт жасмин.
— Жасмин? — воскликнул Джек.
— Да, — сказала миссис Уильямс, избегая смотреть в глаза дочерей.
— Ах, жасмин. Прошу вас, пройдите в гостиную. У нас с доктором Мэтьюрином там растоплен камин; а доктор — тот самый человек, который вам расскажет всё о жасмине.
Зимняя гостиная в Мэлбери-Лодж была красивой пятиугольной комнатой — две её стены выходили окнами в сад, а в дальнем углу стояло светлое фортепиано, вокруг которого и на котором во множестве валялись нотные листы. Из-за инструмента поднялся доктор Мэтьюрин, поклонился и остался стоять, молча глядя на посетительниц. На нём был чёрный сюртук, местами позеленевший от старости, и он дня три не брился: время от времени он проводил рукой по заросшему подбородку.
— О, я вижу, вы музицируете! — воскликнула миссис Уильямс. — Скрипки… виолончель! Как я люблю музыку! Симфонии, кантаты! Вы играете на фортепиано, сэр? — спросила она Стивена. Обычно она не замечала его, поскольку доктор Вайнинг объяснил, что флотские хирурги обычно имеют низкую квалификацию и платят им всегда плохо; но сегодня она была в хорошем расположении духа.
— Я просто наигрывал отрывки из пьесы, мэм, — сказал Стивен. — К сожалению, фортепиано расстроено.
— Не думаю, сэр, — возразила миссис Уильямс. — Это самый дорогой инструмент, какой только можно было найти — Клементи. Я помню, как его привезли сюда в фургоне — как будто это произошло вчера.
— Но фортепиано действительно может расстроиться, мама, — шепнула София.
— Только не Клементи, моя милая, — сказала миссис Уильямс с улыбкой. — В Лондоне они самые дорогие. Клементи — поставщики двора, — добавила она, глядя с укором, будто бы они проявили нелояльность к королевской фамилии. — И кроме того, сэр, — сказала она, оборачиваясь к Джеку, — ведь это моя старшая дочь расписала крышку! Картинки в китайском вкусе.
— Тогда сомнений никаких, мэм, — воскликнул Джек. — Такой бы это был неблагодарный инструмент, чтоб уклоняться от курса, будучи расписанным мисс Уильямс! Мы вот только сегодня утром восхищались пейзажем с пагодой, правда, Стивен?
— Да, — сказал Стивен, убирая с крышки адажио сонаты ре-мажор Гуммеля[12]. — Нам особенно понравились мост, дерево и пагода.
Это действительно была очень милая картинка, размером с чайный поднос, — ясные, чистые линии, приглушенные, спокойные цвета, какие бывают в свете молодой луны.
София, не в первый раз почувствовав неловкость от резкого голоса и слов матери и к тому же смущённая всеобщим вниманием, опустила голову; затем, с самообладанием, которого она вовсе не чувствовала и даже не пыталась почувствовать, она сказала:
— Вы вот это играли, сэр? Мистер Тиндалл заставлял меня проиграть это много-много раз.
Она отошла от фортепиано, не выпуская из рук нотных листов; в гостиной в этот момент закипела суета. Миссис Уильямс возражала против предложения присесть и выпить что-нибудь освежающее; Бережёный Киллик и Джон Остряк, матросы первого класса, вносили столы, подносы, вазы и ещё угля; Фрэнсис прошептала «Эй-хо, корабельный сухарь и кружку рома», отчего Сесилия захихикала; а Джек начал потихоньку выпроваживать миссис Уильямс и Стивена через французское окно в сад, в направлении того, что он считал жасмином.
Настоящий жасмин, однако, обнаружился у стены библиотеки, и через её окна Джек и Стивен услышали знакомую мелодию адажио, серебристую и отдалённую, словно из музыкальной шкатулки. Было даже странно, насколько оказались похожи стили игры и рисунка: та же лёгкость, эфемерность, изящество. Стивен скривился, заслышав в первой вариации ля-бемоль и пронзительное «до», и покосился на Джека, проверяя, не покоробила ли и его ошибка в музыкальной фразе. Однако Джек, казалось, был целиком и полностью поглощён рассуждениями миссис Уильямс по поводу посадки кустарников и всего, что с этим связано.
Теперь за клавиатурой оказалась другая рука. Адажио вольно полилось на зимнюю лужайку с пожухлой травой — звенящее, не вполне верное, но уверенное и свободное; в трагической первой вариации присутствовала суровость — в игре чувствовалось понимание.
— Как хорошо играет моя дорогая София, — сказала миссис Уильямс, наклоняя голову набок. — И какая замечательная мелодия.
— Но это же не мисс Уильямс, мэм? — воскликнул Стивен.
— Это несомненно она, сэр, — сказала миссис Уильямс. — Никто из её сестер кроме гамм ничего не играет, и я точно знаю, что миссис Вильерс не знает ни единой ноты. Она избегает монотонного труда.
И, пока они шли по грязи обратно к дому, миссис Уильямс поведала всё, что им следовало знать об упорном труде, вкусе и прилежании.
Миссис Вильерс вскочила из-за фортепиано, но недостаточно быстро, чтобы избежать негодующего взгляда миссис Уильямс — настолько негодующего, что выражение это не исчезало из её глаз до конца визита. Его не изменили даже объявление Джека о бале в память сражения возле мыса Сент-Винсент[13] и честь быть первыми приглашёнными гостями.
— Помните, сэр Джон Джервис дал сражение у мыса Сент-Винсент, мэм? Четырнадцатого февраля, в девяносто седьмом. В день святого Валентина.
— Конечно, помню, сэр, но… — она жеманно улыбнулась — конечно, мои девочки ещё слишком молоды, чтобы помнить это. Скажите, а мы победили?
— Конечно, мама, — прошептали девочки.
— Конечно, победили, — сказала миссис Уильямс. — Скажите, сэр, а вы там были — присутствовали там?
— Да, мэм, — ответил Джек. — Я служил третьим лейтенантом на «Орионе». Так что я всегда праздную годовщину этого сражения со всеми друзьями и сослуживцами, которых мне удаётся собрать. И, увидев, что здесь есть бальная зала…
— Можете быть уверены, мои милые, — сказала миссис Уильямс по пути домой, — что этот бал даётся в нашу честь — в мою и моих дочерей; и я не сомневаюсь, что откроют его Софи и капитан Обри. День Святого Валентина, ха! Фрэнки, у тебя всё лицо вымазано шоколадом; если ты будешь есть столько сдобной выпечки, тебя разнесёт, и что тогда? Ни один мужчина на тебя даже не взглянет. В том маленьком кексе должно быть не менее полдюжины яиц и не менее полфунта масла — я поражена как никогда в жизни.
Диану Вильерс тоже решили взять на бал после некоторого колебания — отчасти потому, что оставить её было бы совсем некрасиво, а отчасти потому, что миссис Уильямс полагала, что в любом случае не может быть никакого сравнения между женщиной с десятью тысячами фунтов и женщиной без десяти тысяч фунтов; однако дальнейшие размышления, а также соображения по поводу некоторых перехваченных взглядов навели миссис Уильямс на мысль, что на джентльменов с военного флота нельзя положиться в той же степени, что на местных сквайров и их твердолобых отпрысков.