Когда он спустился вниз, это впечатление только окрепло. Его помощник, мистер Томпсон, возможно, не был слишком умелым или опытным — его попытка сделать Чеслдону литотомию[99] зловеще запахла гангреной — но он не казался ни грубым, ни просто нелюбезным. Тем не менее, во время их обхода пациентов никто даже не улыбнулся: вежливые ответы, но никаких разговоров, никакого дружелюбия — разве что со стороны бывшего матроса с «Софи», поляка по имени Якруцкий, которого опять беспокоила грыжа. И даже его странная речь (он плохо говорил по-английски) была стеснённой, неестественной и зажатой. На соседней койке лежал человек с забинтованной головой. Gummata[100], последствия травмы, симуляция? Желая наглядно объяснить свой диагноз, Томпсон устремил указующий перст к голове лежащего, и тот бессознательным защитным жестом вскинул руку.
К тому времени, как Стивен закончил обход и прошёл к себе в каюту, «Поликрест» встал на якорь. Джек уехал докладываться, и на корабль снизошло что-то вроде покоя. Слышен был только однообразный стук помп, да ещё приглушённо гавкал первый лейтенант, добивавшийся того, чтобы нижние прямые паруса и марсели свернули по-якорному, аккуратно, как для королевского смотра.
Стивен прошёл в констапельскую, которая была пуста, если не считать офицера морской пехоты. Тот развалился на двух стульях, положив ноги на стол. Он вытянул шею и воскликнул:
— А, вы, должно быть, местный костоправ — вернулись? Рад вас видеть. Меня зовут Смизерс. Извините, что не встаю: я прямо из сил выбился, пока вставали на якорь.
— Я заметил, что вы очень активно действовали.
— Шустренько, шустренько. Я люблю, когда мои люди твёрдо знают, кто есть кто и что есть что, да пошевеливаются, а не то я их кой-чем пошевелю — улавливаете? Мне сказали, что вы ловко управляетесь с виолончелью. Нам надо сыграть как-нибудь вечерком. Я играю на немецкой флейте.
— Должно быть, неплохо играете?
— Шустренько, шустренько. Не люблю хвастаться, но полагаю, что в своё время я был лучшим в Итоне по этой части. Если б я профессионально занялся этим, то теперь получал бы вдвое больше, чем мне платят за участие в войнах Его Королевского Величества — хотя, собственно, мне на это начхать. Как-то тухло на этом корабле, не находите? Поговорить не с кем, только вист по полпенни да конвойная служба, да присматривай за французскими прамами. Что вы скажете насчёт перекинуться в картишки?
— Капитан вернулся, вы не знаете?
— Нет. Его ещё долго не будет. У нас куча времени. Давайте в пикет.
— Я редко играю.
— Да не бойтесь вы его. В Дувр грести против отлива — дело небыстрое, а там у него сладкая такая штучка — несколько часов уж точно проторчит. Лакомый кусочек, право слово, мне б такую. Не будь он моим капитаном, я бы подумал, не отбить ли её: не поверите, как на женщин действует красный мундир. Думаю, у меня бы получилось: она приглашала всех офицеров на прошлой неделе и так на меня глядела…
— Вы случайно не имеете в виду миссис Вильерс, сэр?
— Хорошенькая молодая вдова — да, верно. Вы её знаете?
— Да, сэр: и я был бы очень огорчён, доведись мне услышать, что о ней говорят без должного уважения.
— О, ну, сэр, если вы её друг, — воскликнул Смизерс, понимающе подмигнув ему, — это дело другое. Я ничего не говорил. Рот на замок. Так что насчёт картишек?
— Вы хорошо играете?
— Я родился с колодой карт в руках.
— Должен вас предупредить, что я никогда не играю по маленькой: это скучно.
— О, я вас нисколько не боюсь. Я играл у Уайта, я играл у Элмека с моим другом лордом Крэйвеном до самого рассвета. Что скажете на это?
Прочие офицеры спустились посмотреть на игру: они следили молча до конца шестого кона, когда Стивен выложил октет, а за ним — большой кварт, и сидевший позади Пуллингс, который до желудочной колики болел за него, выпалил: «Ха-ха, зря вы связались с доктором».
— Не могли б вы помолчать, когда джентльмены играют, а? Ещё и курите эту вонючую трубку в констапельской — сидим, как в дешёвом кабаке. Как можно сосредоточиться в таком шуме? Из-за вас я сбился со счёта. Что у вас получилось, доктор?
— С репикой и капотом — сто тридцать, и, поскольку у вас не хватает двух очков до сотни — полагаю, я должен прибавить ваш счёт к своему.
— Вы не возьмёте чек?
— Мы договорились на наличные, если помните.
— Тогда мне придётся сходить за ними. Ну и обчистили вы меня. Но вы должны дать мне отыграться.
— Капитан возвращается на борт, джентльмены, — сказал старшина, заглядывая в каюту. И, снова появившись мигом позже: — С левого борта, джентльмены.
Все расслабились: капитан возвращался без церемоний.
— Я должен вас оставить, — сказал Стивен. — Благодарю за игру.
— Но не можете же вы уйти, когда выиграли все деньги, — воскликнул Смизерс.
— Напротив, — возразил Стивен. — Это самый лучший момент, чтобы уйти.
— Ну, это как-то не принято — всё, что я могу сказать. Не принято.
— Нет? Тогда, как положите деньги на стол, по карте наугад по двойной ставке, или расходимся. Но теперь уже sans revanche[101], а?
Смизерс вернулся с двумя столбиками золотых гиней, завёрнутыми в бумагу, и распечатанным третьим.
— Дело не в деньгах, — сказал он. — Дело в принципе.
— Туз, — сказал Стивен, нетерпеливо глядя на часы. — Прошу.
Сердце упало — бубновый валет.
— Теперь вам придётся взять чек на остальное, — сказал Смизерс.
— Джек, — сказал Стивен, — можно войти?
— Входи, входи, дружище, входи, — воскликнул Джек, бросаясь вперёд, чтобы проводить его к стулу. — Я тебя ещё толком и не видел — и как же я рад тебя видеть! Передать тебе не могу, что за тоска тут была без тебя! Как ты загорел!
Несмотря на почти физическую боль, которую он испытал, уловив приставший к мундиру Джека аромат — вот же неудачный подарок — Стивен почувствовал, как у него потеплело на душе. Лицо его, однако, приобрело требовательное профессиональное выражение, и он сказал:
— Джек, ты что с собой сделал? Ты побледнел, посерел — у тебя несомненно запор. Потерял не меньше двух стоунов, под глазами нездоровая желтизна. Тебя беспокоит та пулевая рана? Ну-ка, сними рубашку. Я и тогда ещё думал, что вытащил не весь свинец: всё казалось, что зонд скребёт обо что-то.
— Нет-нет. Она практически зажила. Я прекрасно себя чувствую. Это просто от недосыпа. Дёргаюсь, ворочаюсь, не могу заснуть, потом дурные сны, и я иногда просыпаюсь в ночную вахту и не могу опять заснуть — а потом весь день дурной. И чертовски не в духе, Стивен; выбираю все снасти втугую из-за пустяков, а потом жалею. Может, это печень? Вчера… нет, позавчера — был чертовски неприятный сюрприз. Я брился и думал о чем-то постороннем; а Киллик повесил зеркало позади люка, вместо обычного места. Так что я вдруг на мгновение поймал в зеркале своё отражение, как будто кто-то заглядывает со стороны. Когда я понял, что это я, то сказал себе: «С каких пор у меня такая отвратительная капральская рожа, чёрт бы её побрал?» и твёрдо решил, что впредь никогда не буду так выглядеть — это мне напомнило об этом несчастном Пиготе с «Гермионы». А этим утром она снова смотрела на меня из зеркала. Это ещё одна причина, по которой я так рад тебя видеть — ты мне дашь какую-нибудь из своих липких микстур с тройным зарядом, чтобы я мог уснуть. Не спать — страшное дело. Неудивительно, что выглядишь как капрал. И эти сны… тебе снятся сны, Стивен?
— Никак нет.
— Я так и думал. У тебя такая голова… а я вот видел один сон несколько ночей назад — про твоего нарвала, и Софи там была примешана каким-то образом. Глупо звучит, но он был настолько глубоко грустным, что я проснулся в слезах, как ребёнок. Вот, кстати.
Он потянулся назад и передал ему длинную, сужающуюся к концу костяную спираль.
Глаза Стивена заблестели; он принял её и начал медленно вертеть в руках.
— О, спасибо, спасибо, Джек, — вскричал он. — Какое совершенство — это просто зубной апофеоз.
— Там были и подлиннее, больше фатома, только без кончиков, а я подумал, что зачем тебе бесконечный рог, ха-ха-ха. — Что-то в нём промелькнуло от прежних дурачеств, и он какое-то время похрюкивал и посмеивался; глаза его стали такими же ясными и весёлыми, какими были когда-то — море веселья из мельчайшей капли остроумия.
— Это в высшей степени чудесный феномен, — сказал Стивен, лелея рог нарвала в руках. — Сколько я тебе должен, Джек?
Он сунул руку в карман и вытащил сначала носовой платок, который положил на стол; затем пригоршню золотых монет, затем ещё одну, и стал выскребать оставшиеся, подумав про себя, что глупо носить их россыпью: нужно, наверное, завернуть в бумагу.
— Господь всемогущий, — сказал Джек, уставившись на них. — Откуда это у тебя? Захватил корабль с сокровищами? В жизни никогда столько денег за раз не видел.
— Обчистил одного наглеца — он меня вывел из себя. Молодой задавака, самодовольный хлыщ в красном мундире. Лобстер, как вы выражаетесь.
— Смизерс. Но это уже азартная игра, Стивен, а не просто так.
— Ну да. Кажется, он расстроился: весь вспотел. Но у него вид состоятельного человека — всё это заносчивое высокомерие…
— У него есть частные сбережения, я знаю; но ты, должно быть, всё равно оставил его на мели: здесь же больше, чем его годовое жалование.
— Так ещё лучше. Я хотел, чтобы он пострадал.
— Стивен, я должен тебя просить больше так не делать. Он — невоспитанный щенок, я с этим я охотно соглашусь, не знаю, как он вообще попал в морскую пехоту — они же такие все из себя особенные; да только корабль и так достаточно плох, без азартных игр. Ты не дашь ему отыграться?
— Не дам. Но, поскольку ты так хочешь, я с ним больше не буду играть. Так сколько я тебе должен, друг мой?
— О, ничего, ничего. Доставь мне удовольствие, прими это как подарок. Пожалуйста. Он очень маленький, и приз его вполне покрыл.