ючительно по-флотски аккуратно и так, как должно быть на военном судне, каким-то показным совершенством он не отличался — в самом деле, ничего особенно выдающегося, если не считать длинных реев и белого манильского такелажа: корпус и крышки портов покрашены в тёмно-серый цвет, полоса между портами — в цвет охры, все тридцать восемь пушек — в шоколадно-коричневый, и единственной видимой бронзовой деталью был судовой колокол, сияющий, как полированное золото. И вряд ли из-за боевых качеств — хотя корабль вовсе не по своей вине ни разу не столкнулся с кем-то, способным потягаться с его длинными восемнадцатифунтовками. Возможно, это было из-за его невероятного состояния готовности. Он всегда был готов к сражению или почти готов: едва барабан начинал бить тревогу, фрегат мог практически сразу идти в бой, нужно было только убрать несколько переборок и минимум мебели; две квартердечные козы сами спускались вниз по трапу, клетки с курами исчезали благодаря хитроумному лотку, а пушки в капитанских каютах отвязывали, чего Джек раньше никогда не видел на учениях. На фрегате царил спартанский дух, но само по себе это ничего не объясняло, как и не имело причиной бедность: «Лайвли» был совсем не беден, его капитан недавно приобрел место в парламенте, офицеры имели личные средства ещё до удачного захвата призов, и Хэмонд всегда требовал от родителей своих мичманов порядочного содержания для них.
— Стивен, — сказал Джек, — как твои пчёлы?
— В полном порядке, благодарю, они демонстрируют активность, даже энтузиазм. Только, — добавил он, слегка поколебавшись, — мне кажется, я замечаю в них некоторое нежелание вернуться в улей.
— Ты что, хочешь сказать, что ты их выпустил? — воскликнул Джек. — Ты что, хочешь мне сказать, что у меня в каюте шестьдесят тысяч кровожадных пчёл?
— Нет-нет. О, нет. Не более чем половина этого количества, возможно даже меньше. И если ты не будешь их провоцировать, я убеждён, что ты можешь входить и выходить без малейших опасений, это же не дикие пчелы. К утру они обязательно вернутся домой, я в этом уверен, в ночную вахту я проберусь туда и закрою леток. Но, возможно, всё же будет лучше, если мы вместе посидим в этой каюте вечером, просто чтобы дать им привыкнуть к новой обстановке. В конце концов, определённое первоначальное волнение вполне понятно, и порицать за него нельзя.
Джек пчелой не был, и его первоначальное волнение было несколько иным. Ему было совершенно ясно, что «Лайвли» — закрытое, самодостаточное сообщество, цельный организм, для которого он чужак. Он и сам служил под командованием временных капитанов и знал, что к ним подчас относятся как к узурпаторам, что они могут вызвать недовольство, если станут много на себя брать. Разумеется, они обладали большой властью, но им хватало ума не пользоваться ею в полной мере. С другой стороны, ему, возможно, придётся повести корабль в бой; единоличная ответственность, шанс потерять репутацию или укрепить её — всё это касается только его, и хоть он здесь только временно и не настоящий хозяин, он не собирался играть роль Короля-Чурбана.
Действовать следует осторожно, но в то же время решительно… это трудный путь. Первый лейтенант со сложным характером мог испортить всё дело. Слава Богу, у него сейчас есть немного денег, и он пока что сможет прилично развлекать офицеров, хотя держать стол как у Хэмонда не получится, с его-то полудюжиной приглашённых к обеду каждый день. В скором времени можно надеяться на некоторый аванс от агента, но и сейчас нищим он выглядеть не будет. Есть какая-то латинская цитата на тему бедности и насмешек — нет, не вспомнить, в латыни он не силён. Он не должен быть смешным — для любого капитана это немыслимо.
— Стивен, дорогой мой друг, — сказал он компасу над койкой (поскольку находился в спальной каюте). — С чего тебе пришло в голову надеть эту дрянь? Что у тебя за исключительный дар — так надёжно скрывать свой талант под какой-нибудь чушью, которую к тому же не предугадаешь.
В констапельской, впрочем, звучало совсем иное.
— Нет, джентльмены, — сказал мистер Флорис, хирург. — Я уверяю вас, что это великий человек. Я просто до дыр зачитал его книгу — весьма яркое изложение, полное содержательных мыслей, кладезь впечатляющих изречений. Когда Главный медик флота инспектировал нас, он меня спросил, читал ли я её, и я с радостью показал ему мой экземпляр, весь в закладках и пометках, и сказал, что требую от своих помощников учить целые отрывки наизусть. Говорю вам — жду не дождусь, когда меня ему представят. И я очень хочу услышать его мнение по поводу бедняги Уоллеса.
На констапельскую это произвело впечатление — все они глубоко уважали учёность, и если бы не это неудачное замечание насчёт «индийца», были бы готовы признать шерстяное одеяние чудачеством философа — вроде вязаной диогеновой бочки.
— Но если он уже был на службе, — сказал мистер Симмонс, — то как нам следует понимать это замечание по поводу ост-индского корабля? Это очень похоже на оскорбление, и было произнесено с таким странным понимающим взглядом искоса.
Мистер Флорис посмотрел в свою тарелку, но оправдания там не нашёл. Капеллан кашлянул и сказал, что, пожалуй, не следует судить по внешним признакам — возможно, джентльмен в тот момент просто растерялся — возможно, он имел в виду, что корабль Ост-Индской компании это самый что ни на есть образец роскошного судна, и оно так и есть; с точки зрения комфорта благоустроенный «индиец» предпочтительнее корабля первого ранга.
— Это ещё хуже, — заметил третий лейтенант, аскетичный молодой человек, такой длинный и тощий, что невозможно было вообразить, где он мог спать, вытянувшись во весь рост — разве что в канатном ящике.
— Ну, что до меня, — сказал пожилой морской пехотинец, поставлявший провизию к офицерскому столу, — я выпью за его здоровье и благополучие бокал этого превосходного «Марго», здорового напитка, что бы там ни говорил пастор. Примера подобного мужества, а именно — явиться на борт как карнавальный Нептун, с рогом нарвала в одной руке и зеленым зонтиком в другой — никогда ещё не представало перед моим взором. Благослови его Господь.
Констапельская присоединилась к благословению, но без особого убеждения (кроме мистера Флориса), и они перешли к обсуждению здоровья Кассандры, последнего из гиббонов «Лайвли», последнего представителя многочисленного зверинца, который они вывезли с Явы и более отдалённых островов восточных морей. Они совсем не обсуждали своего временного капитана: он прибыл к ним с репутацией хорошего моряка и бойца, повесы и протеже лорда Мелвилла. Капитан Хэмонд был сторонником лорда Сент-Винсента и отправился в парламент, чтобы голосовать вместе с его друзьями. А лорд Сент-Винсент, который терпеть не мог Питта и его министерство, прилагал все усилия, чтобы обвинить лорда Мелвилла в растрате секретных фондов и вышибить его из Адмиралтейства. Офицеры «Лайвли» разделяли взгляды своего капитана, будучи все как один убеждёнными вигами.
Завтрак стал своего рода разочарованием. Капитан Хэмонд всегда пил какао, сначала — чтобы вдохновить на это же команду, а потом — потому что ему понравилось; в то время как ни Джек, ни Стивен не чувствовали себя людьми, пока не осушали первый кофейник горячего крепкого кофе.
— Киллик, — сказал Джек, — вылей эти свинячьи помои за борт и немедленно принеси нам кофе.
— Прошу пардону, сэр, — откликнулся Киллик, очень встревоженный. — Я забыл зёрна, а у кока нету.
— Тогда беги к стюарду казначея, к коку констапельской, в лазарет — куда хочешь, и достань немного, или не быть тебе больше Бережёным, это я тебе обещаю. Ну, быстро. Чёртов растяпа — забыть наш кофе! — сказал он Стивену с живейшим негодованием.
— Небольшое ожидание лишь сделает его более желанным, — заметил Стивен и, чтобы отвлечь друга, взял пчелу и сказал:
— Будь добр взглянуть на мою пчелу. — Он опустил её на край блюдечка, в котором перед этим смешал сироп из какао и сахара; пчела попробовала сироп, всосала разумное количество, взлетела, зависла над блюдечком и вернулась в улей.
— Теперь, сэр, — продолжил Стивен, заметив время, — узрите чудо.
Через двадцать пять секунд появились две пчелы и зависли над блюдцем, издавая особенное, высокое и пронзительное жужжание. Они присели на край, пососали сиропа и вернулись домой. Через такое же время появилось уже четыре пчелы, затем — шестнадцать, затем двести пятьдесят шесть; однако через четыре минуты эта прогрессия была нарушена первыми пчёлами, которые знали дорогу и которым не надо было указывать ни на сироп, ни на улей.
— Ну вот, — вскричал Стивен из тучи пчёл. — Теперь ты не сомневаешься в их способности передавать друг другу местоположение? Как они это делают? Какой используют сигнал? Это пеленги по компасу? Джек, я тебя умоляю, не приставай к этой пчеле. Как не стыдно. Она же просто отдыхает.
— Прошу прощения, сэр, но кофе на этом корыте нет ни капли. О Господь всемогущий, — воскликнул Киллик.
— Стивен, я пойду пройдусь, — произнёс Джек, ловким волнообразным движением выскользнул из-за стола и, вжав голову в плечи, вылетел за дверь.
— И почему этот фрегат называют образцовым, — проговорил он чуть позже, опрокидывая стакан воды в своей каюте. — Никак не пойму: двести шестьдесят человек, и ни капли кофе.
Объяснение явилось пару часов спустя, когда командир порта дал «Лайвли» сигнал выходить в море.
— Подтвердите, — велел Джек, когда ему доложили об этом. — Мистер Симмонс, будьте любезны: мы снимаемся с якоря.
На снятие с якоря было приятно посмотреть. По сигналу «Все наверх, с якоря сниматься» люди скорее потекли, чем побежали на свои места; никакой давки на переходных мостках, никто не налетал друг на друга, пытаясь увернуться от конца каната; насколько он мог судить, не было никакого лишнего волнения и определённо было очень мало шума. Вымбовки установили на шпиль и обнесли свистовом, за них встали морские пехотинцы и ютовые, дудка визгливо грянула «Капли бренди», и один канат пополз на борт, в то время как другой вытравливался. Мичман на форкастеле доложил, что правый становой якорь взят на кат; первый лейтенант передал это Джеку, который сказал: