— Я вчера вернулся очень поздно, и мы едва перемолвились словом сегодня утром. Но мне тоже нужно съездить в Дувр на следующей неделе. Я могу зайти к вам на чашку чая?
— Ещё как можете. Мистер Лаунс воображает себя заварочным чайником; он выгибает одну руку вот так, изображая ручку, другой представляет носик и говорит при этом: «Позвольте мне налить вам чашечку чаю». Так что лучшего места не найти. Но вам же надо будет и в город?
— Да. Я буду там с понедельника по четверг.
Она придержала свою лошадь, переведя её на шаг, и, поколебавшись, глядя почти застенчиво, что очень изменило её лицо, придав ей сходство с Софией, произнесла:
— Мэтьюрин, могу я попросить вас оказать мне любезность?
— Конечно, — ответил Стивен, посмотрев ей в глаза, но быстро отвёл взгляд, прочитав в них болезненную неловкость.
— Я полагаю, вы кое-что знаете о моём положении здесь. Вы не могли бы продать в городе вот это украшение? Мне нужно что-то надеть на бал.
— Что мне спросить за него?
— Они же сами что-то предложат, как вы думаете? Если я смогу получить за это десять фунтов, то буду счастлива. А если они и в самом деле дадут так много, может быть, вы будете ещё любезнее и скажете Гаррисону с Королевской Биржи немедля прислать мне всё вот по этому списку? Вот образец материи. Можно будет переслать это с почтовой каретой до Льюиса, а там посыльный заберёт. Мне нужно что-то надеть.
Что-то надеть. Распоротое, ушитое, выпущенное, сложенное и упакованное в шёлковую бумагу, оно лежало в дорожном сундуке, ожидавшем утром четырнадцатого в холле дома мистера Лаунса.
— К вам мистер Баббингтон, мэм, — доложил слуга.
Диана поспешила в гостиную. Её улыбка померкла. Она взглянула ещё раз, и там, гораздо ниже, чем она могла представить, оказалась фигура в накидке с тройной пелериной, пропищавшая:
— Миссис Вильерс, мэм? Баббингтон прибыл, если позволите, мэм.
— О, мистер Баббингтон, доброе утро. Как ваши дела? Капитан Обри сказал, что вы окажете мне любезность, доставив меня в Мэлбери-Лодж. Когда вам угодно отправиться? Мы не должны застудить вашу лошадь. У меня с собой только небольшой дорожный сундук, он возле входной двери. Вы выпьете бокал вина на дорогу, сэр? Или нет — думаю, вы, морские офицеры, предпочитаете ром?
— Чуток рому для согрева будет самое то. Вы составите мне компанию, мэм? На улице тот ещё колотун.
— Маленький стаканчик рому, и побольше воды туда, — шепнула Диана служанке. Но девушка была так сбита с толку видом странной двуколки на внутреннем дворе, что не разобрала слова «вода» и принесла наполненный до краёв тёмно-коричневый стакан, который мистер Баббингтон опустошил с большим самообладанием. Тревога Дианы усилилась при виде высокой беговой двуколки и нервной лошади с закаченными глазами и прижатыми ушами.
— А где ваш грум, сэр? — спросила она. — В кухне?
— В команде грума нет, мэм, — сказал Баббингтон, теперь глядевший на неё с откровенным восхищением. — Я сам держу курс. Позвольте вас подсадить. Поставьте ножку сюда, на эту маленькую ступеньку, и подтянитесь. Теперь меховая полость — пристропим её тут на корме. Всё в ажуре? Отчаливаем! — крикнул он садовнику, и они вылетели со двора, шарахнув по пути выкрашенный белой краской столб.
То, как мистер Баббингтон управлялся с поводьями и хлыстом, ещё больше усугубило тревогу Дианы; она выросла среди кавалеристов и никогда в жизни ничего подобного не видела. Она не могла взять в толк, как ему вообще удалось проделать весь путь от Арундела в целости. Она подумала о своём сундуке, привязанном сзади, и когда они свернули с главной дороги и принялись вилять по узкому просёлку, то заезжая на насыпь, то едва не сползая в канаву, сказала себе: «Так не пойдёт. Этого молодого человека надо отстранить».
Дорога поднималась всё выше и выше по холму, и Бог знает, какой головоломный спуск окажется на той стороне. Лошадь пошла шагом; её явно кормили бобами, судя по раздавшемуся вдруг громоподобному и продолжительному звуку.
— Прошу прощения, — произнёс мичман в наступившей тишине.
— О, ничего страшного, — сказала Диана холодно. — Я думала, это лошадь.
Быстрый взгляд, брошенный искоса на Баббингтона, показал, что тот просто уничтожен.
— Давайте я покажу вам, как мы это делаем в Индии, — сказала она, решительно отбирая у него поводья и хлыст. Но, установив контакт с лошадью и заставив её идти по дороге прямо, Диана задумалась о том, как вернуть благодушие и расположение мистера Баббингтона. Не объяснит ли он ей, чем различаются синяя, белая и красная эскадры? В чём преимущество наветренного положения? Не расскажет ли он ей о морской службе в целом? Это, должно быть, очень опасная и трудная служба, хотя, конечно, она пользуется большим и заслуженным почётом, это охрана страны. Неужели он вправду принимал участие в знаменитом бое с «Какафуэго»? Диана не могла припомнить другого столь разительного несоответствия сил. Капитан Обри, должно быть, очень похож на лорда Нельсона.
— О да, мэм! — воскликнул Баббингтон. — Хотя я сомневаюсь, что даже Нельсону удалось бы так красиво провести это дело. Он удивительный человек. Хотя на берегу, знаете, он совсем другой. Его можно принять за самого обычного человека — никакой холодности и высокомерия. Знаете, он приехал в наши места, чтобы помочь моему дяде с выборами, и был весёлый, как сверчок — отлупил пару вигов тростью. Они словно кегли разлетелись! А вообще они еще те жулики и методисты. О, это было весело! А в Мэлбери он позволил мне и старине Пуллингсу выбрать лошадей и проскакать с ним наперегонки. Три круга вокруг загона и потом наверх по лестнице в библиотеку. Кто победит — получает с остальных по гинее и бутылку вина. О, мы все его любим, мэм, хотя в море он очень строгий.
— И кто победил?
— Ну, понимаете, — сказал Баббингтон, — мы все падали, кто больше, кто меньше, в разное время. Но я думаю, мэм, что он делал это нарочно, чтобы не брать наши деньги.
Они остановились перекусить в кабачке, и, поглотив еду и пинту эля, Баббингтон сказал:
— Вы самая хорошенькая девушка, какую я когда-либо встречал. Вы перед балом будете переодеваться в моей комнате, и я теперь так рад этому; знай я, что это будете вы, я бы купил вам подушечку для булавок и большой флакон духов.
— Вы тоже очень видный мужчина, сэр, — сказала Диана. — Я так рада, что путешествую под вашей защитой.
Дух Баббингтона воспарил до угрожающих высот; он вырос на службе, где предприимчивость решала всё; и теперь стало необходимо занять его внимание лошадью. Диана собиралась лишь позволить ему выехать на дорогу, но на деле он не выпускал поводья из рук от Ньютон Прайорс до самых дверей Мэлбери-Лодж, где торжественно помог ей сойти на землю под восхищёнными взглядами пары дюжин моряцких глаз.
В Диане таилось нечто, какая-то пиратская удаль и прямота, что необыкновенно привлекало морских офицеров; но их так же привлекали и кукольная миловидность двух мисс Симмонс, и старание Фрэнсис, отсчитывавшей ритм танца, высунув кончик языка, и незатейливая, но дышащая здоровьем внешность Сесилии, и прочие прелести, представшие в свете свечей в длинной красивой бальной зале. И, конечно, они были потрясены обаянием Софии, когда та открывала бал вместе с капитаном Обри. На ней было розовое платье с золотым поясом, и Диана сказала Стивену Мэтьюрину:
— Она так хороша. Ни одна женщина здесь с ней не сравнится. Это самый опасный в мире цвет, но с её цветом лица он превосходен. Я бы глазной зуб отдала за такую кожу.
— Золото и жемчуг тоже способствуют, — сказал Стивен, — Одно гармонирует с её волосами, другое — с зубами. Я вам скажу кое-что про женщин. Они превосходят мужчин в том, что могут непритворно, беспристрастно и искренне восхищаться тем, как выглядит другая женщина — получать удовольствие от её красоты. Ваше платье тоже весьма элегантно: другие женщины восхищаются им, я заметил. Не только по их взглядам, но и более определённо — стоя у них за спинами и слушая их разговоры.
Это было красивое платье; светлый, разбавленный оттенок флотского синего, с белой отделкой — никакого чёрного, никаких уступок миссис Уильямс; очевидно, что на балу каждая женщина имеет право показать себя в лучшем виде; и всё же при одинаковых вкусе, фигуре и осанке женщина, которая может позволить себе платье за пятьдесят гиней, будет выглядеть лучше, чем та, что может истратить только десять.
— Мы должны занять места, — сказала Диана, немного повысив голос, потому что вступили вторые скрипки и зала наполнилась музыкой. Это было прекрасное зрелище — стены, на флотский манер увешанные сигнальными флагами, значение которых оставалось понятно только морякам («вступить с противником в ближний бой» — среди прочих), сияние свечей и натёртого воском паркета; толпа до самых дверей и ряд танцующих фигур: красивые платья, изящные мундиры, белые перчатки — всё это отражалось во французских окнах и в высоком зеркале позади оркестра. Здесь собрались все соседи и множество новых лиц из Портсмута, Чатэма, Лондона — или в каком ещё месте они оказались выброшены на берег после заключения мира. Все облачились во всё лучшее, твёрдо намеревались получить удовольствие и, следовательно, легко поддавались чувству восхищения. Все были довольны — не только оттого, что бал вообще сам по себередкость (не более трёх за сезон, не считая Ассамблеи), но и тем, как пышно и необыкновенно он был устроен: матросы в синих куртках и с длинными косицами так не походили на обычных слащавых наёмных официантов, и в кои-то веки мужчин оказалось больше, чем женщин — множество мужчин, и все жаждали танцевать.
Миссис Уильямс сидела вместе с другими родителями и компаньонками у ведущих в столовую двойных дверей, откуда она могла простреливать продольным огнём всю шеренгу танцующих; раскрасневшись, она кивала и улыбалась — многозначительные улыбки и выразительные кивки — и рассказывала кузине Симмонс, что это именно она стала вдохновительницей всей этой затеи с самого начала. В промежутке между танцами Диана увидела её торжествующее лицо; а следующее лицо, оказавшееся прямо перед нею, принадлежало Джеку — он приблизился, чтобы взять её за талию.