— Что ж, мэм, — сказал Джек, — мы в восторге от той чести, которую вы нам оказываете вашим обществом, и хотели бы, чтоб вы оставались с нами и после Портсмута. Если кто-то не может подвезти жену или сестру брата-офицера — это весьма печально. Хотя, полагаю, мы можем рассчитывать иметь удовольствие видеть вас достаточно долго, поскольку ветер поворачивает к югу, чёр... что весьма досадно.
— Дядя Джон, — сказал юный Бриджес. — Почему ты киваешь и подмигиваешь маме? Она не так уж долго говорит с капитаном и, думаю, сейчас закончит. А я вообще ни слова не сказал.
— Стивен, — сказал Джек, — могу я войти? Надеюсь, я тебя не разбудил? ты спал?
— Нет, — ответил Стивен. — Вовсе нет.
— Знаешь, в констапельской все изрядно обеспокоены. Похоже, около миллиона твоих гадов забрались сегодня утром в их сосуд с какао — приносили себя в жертву сотнями, проползая через носик. Мне сказали, что ещё один столь же беспокойный и тревожный завтрак — и им придется оставить службу.
— А они заметили точное время?
— О, конечно, не сомневаюсь. Я уверен, что в промежутках между уклонением от атак, поеданием завтрака и управлением кораблём они тут же спешили отметить точное время по штурманскому двойному хронометру. Ха-ха.
— Ты, конечно, иронизируешь. Но это же потрясающий пример разумности пчёл. Я прикормил их сиропом из сахара и какао. Они связали запах какао с кормлением. Они обнаружили новый источник запаха какао; деловито сообщили своим товарищам об этом открытии и его местоположении — вот так всё и получилось. Более удовлетворительного доказательства и желать нельзя. Завтра утром, я надеюсь, в констапельской всё же запишут время появления первых пчёл. Предлагаю поспорить на изрядную сумму, что это произойдет в семь склянок, плюс-минус десять минут — это время, когда их покормили в первый раз.
— Ты хочешь сказать, что они снова туда ворвутся?
— Пока констапельская будет пить сильно подслащённый какао — я не вижу причин, по которым они должны перестать. Будет интересно посмотреть, передадут ли пчёлы это знание следующим поколениям. Спасибо тебе, Джек, за это известие: вот уже много лет ни одно открытие не доставляло мне такого удовлетворения. Когда оно будет всесторонне проверено — это займёт несколько недель или месяцев — я сообщу о нём месье Юберу.
Его страдальческое восковое лицо светилось такой радостью, что у Джека не хватило духа исполнить обещание, данное им констапельской. Они могут законопатить переборки, замочные скважины, световые люки, пить чай или кофе, закутаться в сетки от комаров на день-другой — что такое небольшое неудобство на военной службе? Он сказал:
— А у меня для тебя приятный сюрприз, Стивен — хорошенькая молодая женщина к обеду! Сестра Дашвуда поднялась на борт сегодня утром, в самом деле прекрасная молодая женщина. Приятно посмотреть, и такая благовоспитанная: сразу прошла вниз и с тех пор её не видели.
— Увы, я должен просить извинить меня. Я жду только, когда подействуют мои опиаты, чтобы начать операцию. Мистер Флорис ждёт меня, а его помощники как раз точат бистури[119]. Я бы предпочел подождать, пока мы не придём в Хэзлар, но с таким ветром, как я понимаю, это займёт пару дней или около того, а пациент не может ждать. Все безмерно хотят посмотреть на операцию, а я столь же безмерно хочу удовлетворить их любопытство. Вот почему я сейчас даю отдых конечностям: грубая ошибка в такой демонстрации совершенно ни к чему. Кроме того, следует думать и о пациенте. О, разумеется. Он должен чувствовать уверенность от твёрдой руки, пока мы копаемся в его внутренностях своими инструментами, поскольку пройдёт какое-то время, прежде чем мы выберем и уложим снасти.
Пациент, несчастный Уоллес, может быть, и чувствовал уверенность от твёрдой руки, что вела, или скорее тащила его к скамье — одурманенного опиумом, накачанного ромом, воодушевляемого сообщениями о том, с каким знаменитым врачом он будет иметь дело; но, похоже, он чувствовал и что-то ещё, судя по его бледности и вытаращенным глазам. Друзья по обеденной группе привели его на место и закрепили по-моряцки: один прибензелевал косицу к рым-болту, другой дал закусить пулю, третий сказал, что он тут сэкономит по меньшей мере сотню гиней — никакой док с тростью с позолоченным набалдашником и не подумает вскрывать его за меньшие деньги.
— Джентльмены, — сказал Стивен, закатывая рукава, — сейчас вы сможете увидеть, как я начну от подвздошного гребня; затем вот так наискосок, и таким образом определю точку начала разреза.
А Джек в салоне занёс разделочный нож над ямкой на пироге с олениной и сказал:
— Позвольте мне отрезать вам немного этого пирога, мэм. Это одна из немногих вещей, нарезка которых мне удаётся. Когда у нас мясо с костями, я обычно призываю на помощь моего друга доктора Мэтьюрина, которого надеюсь представить вам сегодня. Он дока по части разрезания.
— Да, если вам нетрудно, сэр, — сказала миссис Миллер. — Выглядит очень аппетитно. Но мне как-то не верится, что вы плохо умеете резать. Вы только на днях оттяпали «Фанчуллу», а это был весьма неплохой кусочек.
Пока они обменивались любезностями, «Лайвли» направлялся через Ла-Манш круто к свежеющему юго-западному ветру с обрасопленными на левый борт нижними парусами, под брамселями и впечатляющим набором стакселей.
— Однако, мистер Симмонс, — сказал Джек, появляясь на палубе. — Это же просто здорово, правда? Как ему по душе идти на булинях[120]!
Был ясный, тёплый день, небольшие облака бежали по небу, и ослепительные паруса фрегата и его белый такелаж великолепно сияли на его фоне, когда корабль кренился от ветра. Он ничуть не был похож на яхту, окраска его была строго утилитарна и даже некрасива; но один лишь этот снежно-белый такелаж, редкие манильские тросы, которые они привезли с Филиппин, вознесли его до выдающегося уровня красоты; это и ещё, конечно, его восхитительные мореходные качества. С юга шли длинные, ровные волны; от поверхностной ряби, плескавшейся о наветренную скулу, иногда над шкафутом пролетали брызги, в которых на мгновение вспыхивали радуги. Прекрасный день и вечер для упражнений в стрельбе.
— Скажите мне, мистер Симмонс, — сказал он. — Как у вас с практической стрельбой из пушек?
— Видите ли, сэр, — ответил первый лейтенант. — В начале плавания мы стреляли раз в неделю, но Адмиралтейский совет так выговорил капитану Хэмонду за перерасход пороха и ядер, что он пал духом.
Джек кивнул: он тоже, бывало, получал эти раздражённые, возмущённые, негодующие письма, которые, как ни странно, заканчивались словами «Ваши преданные друзья».
— Так что теперь мы стреляем отдельными батареями только раз в месяц. Хотя, конечно, мы их вкатываем и выкатываем по меньшей мере раз в неделю при общем сборе.
Джек прошёлся по наветренной стороне квартердека. Прогрохотать туда-сюда пушками — это, конечно, очень хорошо, но не то же самое, что пострелять из них. Совершенно ничего похожего. При этом бортовой залп с «Лайвли» обойдётся в десять гиней. Он поразмышлял, прокручивая всё это в уме, потом прошёл в штурманскую каюту взглянуть на карты и послал за главным канониром, который вручил ему рапорт о заполненных картузах и наличии пороха и охарактеризовал каждое орудие. Четыре длинноствольных девятифунтовки были его любимицами, и в основном на «Лайвли» стреляли именно они; и занимался с ними он сам, его помощники и командиры орудий.
Горизонт слева по носу теперь нарушала ломаная линия французского побережья, и «Лайвли» повернул на другой галс. Как же прекрасно он управляется! Он плавно пересёк линию ветра, увалился и снова наполнил паруса на протяжении какого-то кабельтова, едва ли вообще сбавив ход. Несмотря на весь набор парусов, со всеми стаксель-шкотами, которые нужно было перебросить, прошла едва ли четверть часа между сигналом «Все наверх к повороту» и тем моментом, когда матросы начали укладывать концы снастей в спиральные бухты и наводить красоту, покуда Франция исчезала из виду за кормой.
Как же приятно управлять этим кораблём — ни шума, ни суеты, ни тени сомнения относительно того, повернёт он оверштаг или нет. Он уже делает восемь узлов: он мог бы забрать ветер у какого угодно корабля с прямым парусным вооружением. Но что в этом проку, если он не сможет ударить по противнику, когда его догонит?
— Пойдём короткими галсами, мистер Норри, — сказал он штурману, который теперь нёс вахту. — И будьте любезны, мне нужно, чтобы судно оказалось в полумиле от Бальбека под марселями.
— Стивен, — спросил он несколько минут спустя. — Как прошла операция?
— Очень мило, спасибо, — ответил Стивен. — Самая восхитительная демонстрация моего метода, какой только можно пожелать: превосходный случай для немедленного хирургического вмешательства, хорошее освещение, полно места. И пациент выжил.
— Прекрасно, прекрасно! Слушай, Стивен, ты мне не окажешь любезность?
— Может быть, — сказал Стивен сварливым тоном.
— Нужно всего лишь убрать твоих тварей в галерею на раковине. В каюте будут стрелять пушки, и, возможно, грохот им повредит. Кроме того, мне не нужен ещё один мятеж.
— О, конечно. Я перенесу улей, а ты закрепишь карданов подвес. Займёмся этим прямо сейчас.
Когда Джек вернулся, всё ещё дрожа и обливаясь потом, пришло время бить общий сбор. Пробил барабан, и матросы «Лайвли», как обычно, поспешили на свои места; но они прекрасно понимали, что на сей раз привычным ритуалом дело не ограничится — не только из-за необычной активности и многозначительных взглядов главного канонира, но и потому, что миссис Миллер попросили пройти вниз в сопровождении мичмана с охапкой подушек в руках: её также спросили, не обеспокоит ли её пушечная пальба, на что она ответила «О нет, я это обожаю».
Фрегат теперь скользил под одними марселями в полумиле от берега — так близко, что на фоне зеленой травы можно было даже различить отдельных овец из стада, сгрудившегося вокруг пастуха, который смотрел в море; и матросы «Лайвли» не удивились, когда после доклада «Все в сборе и трезвы, сэр» услышали приказ «Дульные пробки долой».