(смеется).
И в такого рода реактивации вся соль. Проще говоря, наше сознание всегда рвется наружу, оно всегда стремится за свои пределы, вернее не свои, а социальные, идеологические и т. п. К слову сказать, литература, искусство, кино – это те области, куда сознание вырывается из заданных рамок. Существуют другие способы побега или реактивации: йога, различного рода медитации или психоделические практики, особенно популярные в шестидесятые годы прошлого века. Возьмите, к примеру, диметилтриптамин (ДМТ), или, как его назвал американский психиатр Рик Страссман, «молекула духа». ДМТ – это алкалоид, сильнодействующее психоактивное вещество, один из принципиальных нейромедиаторов головного мозга млекопитающих.
Согласно исследованиям, проведенным в середине 1990-х Страссманом и его коллегами, ДМТ содержится в эпифизе, так называемом шишковидном теле, расположненном в самом центре нашего мозга (этой штукой интересовался, среди прочих, Декарт, сделав предположение, что именно в ней и заключена душа). ДМТ обладает способностью вызывать очень сильные энтеогенные переживания, в ходе которых фундаментально изменяется восприятие времени и пространства, человеческого «я», как и представление о реальном как таковом. Вообще говоря, энтеогены (от греч. svOeog и yevecOat, «превращение в божественное»), то есть растительные культуры, содержащие психоактивные вещества, как мне кажется, перспективная тема для исследований. Пионерами в этом были такие антропологи, как Карл Рак, Теренс Маккена и другие, писавшие о роли галлюциногенных растений в самых разных религиозных культах и шаманистских практиках.
Акцентирую на этом внимание: ДМТ реактивирует то, что уже есть в нас самих. Скажем так: он добавляет угля в топку. Интересно тут еще следующее: ДМТ-переживания сходны с сильнейшими религиозными переживаниями и видениями, множество раз описанными в литературе, как на Западе, так и на Востоке. Израильский психолог Бени Шанон предположил, что ветхозаветный Моисей, видевший горящий куст, мог использовать нечто похожее на диметилтриптамин. Как знать…
Древнеиндийские риши, потреблявшие сому, которую, если правы ботаники Этчисон и Казильбаш, готовили из эфедры (по Уоссону ее готовили из красного мухомора) для общения с богами – совершенно не стеснялись этого, напротив, они обожествляли свой напиток; Соме посвящена IX мандала Ригведы. Кстати, эфедра, под названием «кузьмичова трава», имела широкое медицинское применение в конце XIX века на юге России. Коренные жители бассейна Амазонки употребляют аяуаску (на языке кечуа: ay aw a ska – «лиана мертвых») – мощный галлюциноген, взрывающий сознание изнутри. Он оказывает удивительное действие, как бы подключая индивидуальное сознание к общей сети. Шаманы Амазонки потребляют аяуаску коллективно.
Впрочем, мы отвлеклись от темы. Возвращаюсь к своему вопросу: чего боятся власть имущие? Выхода сознания за пределы официальной реальности, сознания, которое не боится встретиться с чем-то большим, чем оно само, с иными формами жизни, возможно, со смертью в конце концов.
Что касается интернета (он прозвучал в Вашем вопросе): интернет, на мой взгляд, не только квази-бесконечная база данных, библиотека, архив и т. п., его также не следует сводить только к новому, очень скоростному, а значит максимально эффективному, способу коммуникации. С интернетом у нас появилось четвертое измерение, причем не столько физическое, сколько психофизическое. На Земле живут сотни миллионов людей, включая, наверное, и нас с Вами, с гипертекстовым мышлением, когда точка (слово, знак, картинка…) в (киберпространстве воспринимается как переход к другой такой же точке, и так до бесконечности. Существуют космологические гипотезы, согласно которым Вселенная построена именно таким образом, но проверить это пока невозможно.
И.В-Г. Выше Вы упомянули Жижека. Кажется, что именно он был одним из тех, кто определял интеллектуализм 1990-х. Теперь это влияние закончилось?
А.Н. Жижек был бесспорно интересен двадцать лет назад, когда написал свои лучшие книги, такие как «Уживаясь с негативным», «Метаморфозы наслаждения». В этих произведениях был не только смысл, но и гражданская позиция. И в них было меньше гуттаперчевого коммунизма, который он эксплуатирует сегодня. Дело не в том, что это очень слабо философски, и даже не в том, что его шоу вызывают смех у центральных жителей Империи, а в том, что он создает иллюзию сопротивления, но только иллюзию. Иллюзию равенства мнений центра и периферии, что, понятно, устраивает центр и успокаивает периферию. Понимает ли он сам, какая роль ему отводится – не ясно.
И.В-Г. Тем не менее Жижек отреагировал на суд над Pussy Riot и, на мой взгляд, вполне точно. Вот, например, он говорит: «Была ли акция Pussy Riot циничной? Есть две разновидности цинизма: горький цинизм угнетенных, разоблачающих лицемерие власть предержащих, и цинизм самих угнетателей, открыто нарушающих свои же собственные принципы. Цинизм Pussy Riot – первого типа, тогда как цинизм властей предержащих – почему бы не назвать их авторитарную брутальность Prick Riot? – принадлежит куда более зловещему второму типу».
А.Н. Нет, то, что написал Жижек – фантазии человека, плохо понимающего ситуацию в России. В деле Pussy Riot задействованы более сложные механизмы, возможно именно российские механизмы. Я не стану их описывать, это потребует отдельного долгого разговора. Скажу только, что некоторые мои друзья считают, что это месть Путина, я с этим категорически не согласен. Они зашли на территорию, которая по большому счету слишком открытая, чтобы не сказать ничейная, а на таких территориях революции не делаются.
И.В-Г. Каков интеллектуальный климат сейчас во Франции?
А.Н. В целом его можно определить двумя словами: интеллектуальный надзор, очень похожий на тот, что был при высоком брежневизме, когда за инакомыслие не расстреливали, но старались уничтожить социально (снимали с работы, отправляли в психбольницу или в лучшем случае выгоняли за границу). Сегодня во Франции вы можете потерять работу за публичное высказывание против ислама. Подчеркиваю – не оскорбления, а именно высказывания.
При этом все общество трещит по швам. Пусть мне кто-нибудь объяснит, почему в стране «равенства и братства» акушерка, которая часто работает по ночам, зарабатывает две тысячи евро, из которых четверть отдает налогам, а функционер ЮНЕСКО, который может появиться на работе три часа в неделю, чтобы выпить кофе и позвонить приятелям, получает семь-восемь тысяч евро и не платит налогов?
В Европе (и не только, возьмите Грецию, Кипр…) кредит доверия к правительствам исчерпан, власти произносят какие-то слова, которым верит все меньшее количество людей. Но, как еще говорили легисты (древнекитайские теоретики государства, да и сам Гунсунь Ян – известный правитель-легист), государство проигрывает, если народ объединяется общей идеей и начинает ощущать себя как единое целое. Как ни стараются европейские правительства разъединить людей потерявшими всякий смысл речами об общем доме, о равенстве и т. п., воспринимающих это серьезно становится все меньше. Люди элементарно устали, устали не в меньшей степени, чем советские люди доперестроечной поры – от постоянной политической лжи, цензуры, от разрыва между болтовней официальной пропаганды и своей каждодневной реальностью.
Тут есть еще один парадокс: эпоха позднего Брежнева помнит целые сообщества ментальных путешественников, если не сказать эмигрантов. Поскольку выезжать из страны было нельзя (или крайне сложно), люди уезжали в древнюю Грецию и Рим, кто-то в Египет к фараонам, кто-то в Индию, Китай, Японию и т. д. Это было спасением от ненавистной идеологии. И в этом нет ничего специфически советского. Человек всегда искал лучший мир и лучшие времена. Сегодня никаких административных преград нет. Вы берете билет и летите, куда хотите. Эта свобода передвижения сняла то ментальное (творческое) напряжение, когда человек, физически живя в советском городе, проживал большую часть жизни в совершенно иных пространствах и временах. И он был в известной степени более свободным, чем нынешний средний европеец.
И.В-Г. А как же демонстрация против легализации гомосексуальных браков? Не проявление ли это политического сознания?
А.Н. Да, это был крик отчаяния, в чем-то похожий на протест восьмерых смельчаков против введения советских войск в Чехословакию. В Париже их было не восемь, а полтора миллиона. Результат тот же.
Дело не только в самих гомосексуальных браках, а в общем протесте против произвола властей. Они делают, что хотят. Им плевать на мнение людей; для них люди давно стали инструментом статистики. На французов надели намордник, и многим это уже начинает не нравиться. Вас могут оштрафовать или уволить с работы, если вы, скажем, по радио выскажетесь против построения очередной мечети. Если вам не нравится «халяльное мясо», вы не можете об этом сказать публично. Вас тут же обвинят в расизме. Уже не говоря о том, что разрешение этого варварства в христианской стране – само по себе преступление.
Мое сравнение с брежневскими временами не случайно, настроение в обществе (у думающей его части, разумеется) действительно сходно. Это касается даже президентских выборов, когда, по существу, выбирать не из кого. Правые и левые во Франции схлопнулись на сегодняшний день в политическую черную дыру. Саркози отличается от Олланда любовью к спорту и своей маме, которая сама вырастила его с братьями.
И.В-Г. Что тогда происходит на самом деле? Как государство решает эту проблему кризиса доверия?
А.Н. Классическим способом: создает новый класс рабов, закупая их оптом, где только можно. В крупных городах чуть ли не все неквалифицированные работы (кассира, грузчика, уборщика и т. п.) заняты людьми, которые прибыли в эту страну на заработки (официально, как правило, для воссоединения семьи). Практика, изобретенная в 1973-ем правительством Жискар д’Эстена для вливания рабочей силы во французскую экономику. Сейчас во Франции происходит то, что описывал английский экономист Джозеф Кей в своей книге «Социальное положение народа в Англии и Европ