Крушение критской цивилизации, пожалуй, самой блестящей из всех в этом регионе, синхронизировано с разрушением Хараппы и Мохенджо-Даро – лучшее, что было в индском мире. Тогда же исчезают шумеры, давшие миру слоговое письмо, а в Китае, напротив, возникают зачатки государственности. Вообще, чем больше размышляешь над историей, тем больше становится очевидным, что эпохальные мировые события синхронизированы, и это вряд ли можно назвать случайностью. Скажем, послевоенные США и СССР развивались примерно с одинаковой скоростью. Кризис Римской Империи совпал с ослаблением мероитского царства; последний известный эпизод мирных отношений между Римом и Мероэ – посольство, отправленное царем Текеридеамани в третий год правления Требониана Галла, то есть в 253 году. А упадок III века, охвативший весь средиземноморский мир, потряс не только Рим и его владения, в том числе Египет, но даже Куш, когда племена блеммиев и нобатов заполнили Северную Нубию, города которой пришли в запустение. И если посмотреть на все эти события глазами интернета или на масштабе, позволяющем их увидеть одновременно, то это не может не завораживать.
Мы садимся в самолет и за несколько часов преодолеваем расстояние, которое охотники палеолита могли бы преодолеть только за долгие годы. Это дает нам ощущение, что мир лежит у нас в кармане, однако происходит нечто противоположное, я бы назвал это гравитацией истории. Под ее воздействием обыденное сознание все больше и больше скручивается в безвременную сингулярность. Это и есть прямой путь в утопию или самоутопию. Когда говорят: «у меня нет времени», «у меня мало времени», это означает, что мир говорящего продолжает скручиваться в точку.
И.В-Г. И все же, какие, на Ваш взгляд, именно социальные утопии существуют сегодня, если о таковых вообще можно говорить? Ну, например, исламизм – утопия, политика или вообще что-то иное… искусство?
А.Н. Искусство, а что же еще… Что касается ислама, то, как и христианство, он всегда был экспансивен и утопические элементы ему никогда не были чужды. Но это отдельная и сложная тема, и я не хотел бы ее здесь касаться. Не существует никакого исламизма, если под ним понимать бунт неевропейского человека против Европы, которую ему очень хочется в себя интегрировать; это скорее продолжение Запада другими средствами. «Исламизм» – европейское словцо для описания того, что Запад практиковал столетиями, а теперь, якобы с удивлением, наблюдает эту активность у другого.
Напомню, что в XII веке – в том же самом, когда Европу охватил панический страх перед концом света, – когда ассасины подрывали сельджукскую империю, они это делали из тех же самых соображений, что и сегодняшние «исламисты», воюющие с Западом: закончить историю, но на свой лад. Строго говоря, все глобальные войны ведутся ради того, кому закончить историю. Таковой была, между прочим, и Холодная война, и США решили, что это удалось-таки им. Христианству в форме коммунизма, еще одной эсхатологии, недавно казалось, что это удастся именно ему.
Честно говоря, пусть лучше утопические проекты остаются на бумаге и принадлежат литературе. Достаточно того, что человеческое сознание фундаментально утопично, и с этим нам предстоит жить и дальше. Когда утопию, пусть даже на локальном уровне, пытаются реализовать, то ничего кроме трагедии не происходит. Пример из недавнего прошлого: колония «Дигнидад», созданная в 1961 году сбежавшим в Чили медиком вермахта Паулем Шефером. Эта колония представляла военный лагерь, раскинутый на достаточно большой территории, обнесенной колючей проволокой. На нее не распространялась юрисдикция чилийского правительства, по крайней мере, официально; как в утопии Мора, у колонистов не было денег и документов. Шефер, впоследствии все же осужденный за свои преступления, был абсолютным диктатором «Дигнидада». По сути, колония больше напоминала платоновское государство, чем то, что предлагал Мор. Шефер играл роль духовного наставника и мудрого правителя, воспитывающего и охраняющего высокую христианскую мораль своих подопечных, а на деле туда попадали либо диссиденты времен Пиночета, либо потерянные люди, не находившие себе успокоения в обычном мире. По свидетельствам очевидцев, физическое и моральное унижение в колонии было обычным делом, как и пытки и сексуальное насилие над детьми, возникавшими там, опять же, по сценарию, придуманному Платоном. Не исключено, что в качестве модели Шефер взял парагвайские (и не только) колонии, которые в XVII–XVIII веках создавали иезуиты из местного населения, приобщая его к христианской вере, в том числе и принудительным трудом. Но это только мои догадки.
И.В-Г. Вполне убедительно, хотя, наверное, не все утопии заканчиваются таким образом.
А.Н. Не все. Однако для других результатов нужна добрая воля, и правитель должен заниматься не устроением некоего идеального блага как такового, которое в одночасье может обернуться крайним злом, а создавать условия в первую очередь для свободного интеллектуального поиска. Европе однажды повезло, она знала одного такого правителя – Рудольф II, король Богемии, затем император Священной Римской Империи. Он получил изрядное образование при испанском дворе Филиппа II, был умен, чуток к политической ситуации, но уникальная черта Рудольфа, благодаря которой время его правления – последняя треть XVI – начало XVII века – и впрямь можно назвать реализованной утопией, заключалась в том, что он не науку и искусства заставил служить государству, как это было практически всегда до него, а государство поставил во служение науки.
Перебравшись в 1583 году в Прагу, король начал собирать вокруг себя интеллектуалов, ученых, художников, алхимиков, людей свободного ума со всего света, искавших истину. В короткий срок Прага превратилась в настоящий Axis mundi; сам будучи любознательным человеком, Рудольф создал огромную по тем временам коллекцию книг и рукописей. Например, в библиотеке находился «Пикатрикс», или Гайят аль-Хаким («Конечная цель мудреца») – средневековый манускрипт на арабском языке, своего рода энциклопедия по магии, астрологии и талисманам, переведенный сначала на испанский, а затем на латынь и иврит. Одно время автором текста, скорее всего, ошибочно, считался андалузский ученый X века Маслама аль-Маджрити. Интересно, что в «Пикатриксе» нашлось место и для утопии. Описывается некий идеальный город аль-Ашмунаин, в котором без труда угадывается Гермополь, или Хемену – один из важных религиозных центров, располагавшийся на границе между Нижним и Верхним Египтом. Город с крепостью в центре был спроектирован никем иным, как Гермесом Трисмегистом, строителем Храма Солнца, и соответствовал последним достижениям астрологии.
В «Городе Солнца» (1602) Кампанеллы есть похожее описание крепости, а если еще учитывать имеющиеся там астрологические выкладки, то нельзя исключать влияние на это произведение знаний, собранных в Праге. К слову, город как пространство утопии занимал не только Кампанеллу. Напомню, что Яков Брюс, ближайший соратник и в чем-то антипод Петра I, даже после переноса столицы государства в Петербург, рассматривал именно Москву в качестве центра мира, будучи уверенным, что рано или поздно она снова станет столицей. Брюс работал над «астрологической географией» Москвы, расчерчивая ее по энергетическим зонам, которые он помечал знаками зодиака. Позже картами Брюса пользовался один из лучших архитекторов XX века Константин Мельников, автор знаменитой «Махорки» и первого саркофага Ленина.
Но вернемся к Рудольфу. Он учредил одну из первых Кунсткамер, перестроил город, но главное, он освободил таких людей, как Тихо Браге, Иоганн Кеплер, Джон Ди, Бавор Родовский или Бартоломей Шпрангер, от забот о хлебе насущном, предоставив им полную свободу творчества и, представьте, не требуя взамен ничего, кроме интеллектуального общения. В философских терминах, предложенных Исайей Берлином, Рудольф предоставил мыслителям «негативную свободу», это когда человек, ею обладающий, не скован ничем, кроме условия не посягать на такую же свободу у остальных. Мне кажется очевидным, что без Рудольфа II не было бы никакой европейской науки Нового времени, никакого Ньютона и многих прочих, да и само это «Новое время» могло не наступить.
Биографы отмечали, что король был меланхоличен и страдал от депрессий, и что якобы поэтому особенно приблизил к себе оккультистов, того же Ди, что в конце концов вредно сказалось на его психическом состоянии. Трудно утверждать наверняка, но я не думаю, что общение с Ди, которому он давал защиту от слежек инквизиции, было столь уж вредоносным. Тяга к оккультным знаниям, а в ту пору это имело иное значение, чем сегодня, у Рудольфа проявилась рано, и тут важно не путать причину и следствие. На протяжении всей жизни его интересовали секреты мироздания, тайна бессмертия и устройство Вселенной значительно больше, чем дела мирские, хотя, повторю, он знал в них толк. Ко двору пришелся и Джордано Бруно, как раз за год до прибытия Рудольфа в Прагу опубликовавший трактат «О тенях идей», где разделил мир на светлое и темное начало. А через два года, в 1584 году, в трактате «О бесконечности, Вселенной и мирах» Бруно выступил с революционной идеей: смерти нет, все находится в постоянном движении и изменении. Фактически, он отменял Создателя, который вернется в научную картину мира только с Ньютоном, и что, понятно, было неслыханой ересью. Рудольф же не только принял с интересом такое толкование мира, но и встретился с самим автором-еретиком, который пытался убедить короля стать новым Гермесом Трисмегистом. Бруно прожил в Праге шесть месяцев, в течение которых опубликовал две свои важные работы, и мало сомнений в том, что это был один из самых плодотворных моментов в его жизни.
И.В-Г. Такое уже вряд ли когда-нибудь повторится… А что касается литературы, какие примеры литературных утопий у нас есть сегодня? Выше Вы упомянули Бульвер-Литтона, можно так же вспомнить Хаксли, Уэллса, Зозулю… Но это все вчерашний и позавчерашний день.