я). У абелам (Новая Гвинея) женщинам запрещено приближаться к амбарам с ямсом; считается, что это может принести неурожай. Женщины также не могут полоть и убирать ямс, поскольку, как объясняется, «женщина плоха, она – вульва». Женщина отводится от сакрального продукта, ее биологическая недостаточность маркируется серией запретов. У абелам и ряда других папуасских народов нечистоплотных женщин содержат в «менструальных хижинах», где их месячные менее опасны для окружающих. У нага воины стремятся захватить женские головы вражеского племени, считая, что это принесет им удачу и плодородный сезон. Женщина плоха, но одновременно она обеспечивает процветание племени. Ей нужно многое запретить, и тогда она принесет пользу.
В любой культуре существует бесчисленное количество ограничений, особенно для женского тела и его сексуального поведения, которые, по моему мнению, направлены на сохранение каузальной структуры мира. У турок беременная женщина не может убить змею (табуированный объект), поскольку ее будущий ребенок обязательно родится с непомерно длинным языком. Женщина во время менструаций не может совершать жертвоприношения, – практически универсальное правило, – поскольку жертвенный объект не будет ритуально чистым (в Ветхом Завете это правило сообщается левитам, а его нарушение может вызвать катастрофы). У африканских бамбара женщина во время регул не имеет права готовить пищу для мужа, в противном случае он рискует отравиться. Ашанти считают, что прикоснувшись к нечистой женщине, мужчина рискует погибнуть на войне. У игбо западного берега Нигера женщине запрещалось накапывать корни ямса (похожий запрет, как мы видели, у папуасов), ей следовало обратиться за помощью к соседке.
Если женщина избежит насилия со стороны социума, ее настигнет кара небесная. Такова позиция цивилизованного общества. В Житии новгородских святых Иоанна и Лонгина сообщается, как некую женщину поразила молния за то, что она во время месячных решилась переступить через их могилу. Христианство, однако, религия прощения, и стоило незадачливой бабе покаяться в содеянном, она тут же была излечена. В нечистоте нельзя было заходить в церковь, – ее место в притворе. Нарушение этого правила влекло достаточно суровые наказания: от ста до шестисот земных поклонов в течение месяца; за принятие причастия во время регул полагался пост, как правило, от одного до трех лет.
Любопытно, что менструирующее тело таким образом приравнивалось к первому классу кающихся – «плачущим» (из четырех названых – stationes penitentiales), согласно канонической классификации Григория Неокессарийского. «Плачущими» были объявлены грешники, которым не разрешалось входить в храм, которые должны были проливать слезы на улице, прося входящих молиться за их грехи. В Белоруссии женщина старалась не смотреть на обнаженные тела, так как менструальная нечистота могла вызвать у другого сыпь. Входя в баню, женщина в период регул должна себя маркировать каким-нибудь восклицанием или фразой (типа «Мое при мне, а ваше при вас!»), чтобы не заразить окружающих. И несть таким примерам числа.
Архаическая структура мира (и не только архаическая) сохранится в будущем при том условии, что люди наложат строгие ограничения на свое поведение в настоящем. Насилие над женским телом, как и над мужским, оказывается каузально необходимым. А раз так, то насилие в мире мифов и ритуалов не есть то же самое, что насилие на улицах Нью-Йорка или Москвы. Наше цивилизованное сообщество, дополнил бы я Ваши рассуждения, наказывает насильников не столько потому, что они плохо себя ведут per se, сколько потому, что их насильственные действия над другим не имеют каузальных оснований.
На мой взгляд, насилие над непосвященным, о чем Вы тоже упоминаете, того же плана, что и насилие над женщиной. Непосвященный потому и непосвященный, что не подвергся насилию, которого он ждет и которое сделает его «настоящим человеком», членом сообщества. У многих народов, например у Йоруба, страшным наказанием является отсрочка инициации в состояние взрослого, особенно для мужской части населения. Как известно, невзрослым, то есть еще не «изнасилованным», запрещено потребление многих видов пищи, участие в тех или иных ритуальных представлениях и проч, (прежде всего военных), что компенсируется разрешением всяких вольностей, настрого запрещенных инициированным (игры с гениталиями, которых у детей как бы нет).
Строго говоря, устанавливается баланс между строгостью культуры, без которой никакой социум не выживет, и волей к жизни, волей биологической (отдадим должное Шопенгауэру). В ком больше биологии, тот строже ограничен в правах на культуру, и наоборот. На этом балансе держится другой (частный) экономический принцип: каждый социум стремится к установлению в своих границах определенного объема удовольствия и способов его потребления. Удовольствия в социуме должно быть столько, чтобы каждый его член был вынужден его зарабатывать. В этом смысле вполне уместно сравнить сексуальное насилие с производством фальшивых денег; оба действия наказуемы, и настолько серьезно, именно потому, что они несут в себе опасность превращения человека из уже культурного в биологического, возвращая его в состояние биологической вольности и потребления незаработанного им удовольствия. Не случайно в цивилизованном мире изнасилование малолетними не наказывается (или почти не наказывается), а изнасилование малолетних наказывается вдвойне. Насилуя девочку или мальчика, культурный человек не только отказывается от культурности, но еще оказывается тунеядцем, потребляющим не им заработанное.
Я помню, как на одном из уроков этики семейной жизни преподаватель нашей школы поучал нас, что оральный секс есть буржуазное извращение, неуместное в советской семье. Я даже готов с этим согласиться, поставив, однако, вопрос: почему? Ответил бы я так: советское общество и советская семья в частности были метакультурны. Советское общество было культурно по отношению к буржуазной культуре; другими словами, культуру буржуазную оно воспринимало как свое биологическое (историческое) прошлое. Отсюда и запрет на сексуальные практики этого прошлого.
Легко возразить: в старые времена на Руси запретов на неконвенциональное сексуальное поведение было не меньше. Достаточно вспомнить церковный памятник XIV в. – «Правила о верующих в гады», – где автор гневно осуждает тех мужей, которые позволяют женам на свой вкус менять коитальные позиции, либо отдаваться иным «пагубным» практикам любви. За нарушение чистоплотного коитуса супруги наказывались длительной епитимьей.
Покаянная литература вплоть до нового времени осуждает фелляцио и куннилингус, хотя предпочитает о них говорить редко; онанизм воспринимался как нечто гадкое и противоестественное, кажется, до петровских времен, а содомиты преследовались беспощадно во все без исключения эпохи. Как мне видится, все это лишь подтверждает высказанную выше мысль: культура в настоящем выстраивается через биологизацию прошлого, что эквивалентно «плохому и нечистому» культурному поведению. Хорошая культура та, где предшествующие свободы ограничены, а интимное поведение субъектов получило общественную огласку.
Одним словом, изнасилование (к нему же – извращение), не инспирированное властью, наказуемо, помимо прочего, потому, что оно нивелирует огромные усилия любого общества по созданию строгих культурных лимитаций, защищающих его от природы и безмерного гедонизма.
Один из механизмов жесткого контроля над удовольствием распространен вплоть до сегодняшнего дня в той же Африке, я говорю о клиторидэктомии и инфибуляции, которые ментально и физически подготавливают женщину к браку. Американский феминизм объявил этот ритуал чудовищным, его практика (в Сьерра-Леоне, к примеру)[73]была приравнена к геноциду. Женщина лишается права на оргазм, ее тело редуцируется к чистой функции. Культура в таких социумах строится хирургически, вырезаются, казалось бы, ее биологические основания. Жительницы Сьерра-Леоне одним своим существованием спорят с Райхом, показывая, что человек достигает апогея культуры без оргазма. Это интересный момент, поскольку, как мне представляется, Райх прав в том, что в западной цивилизации такой вид наслаждения во многом определяет ее культурную историю. Вспомним ренессансную Англию хотя бы, где оргазм был метонимическим замещением короля.
Можно ли называть клиторидэктомию, а вместе с ней и обрезание насилием над женским (и мужским) телом? Как человек неафриканский, эмоционально я готов присоединиться даже к феминисткам, но тогда нам нужно признать, что создание культурных ценностей в любом случае требует изнасилования тела (хлысты создавали альтернативную версию христианства, оскопляя себя). Если мы согласимся с тем, что культура создается таким образом, а причина ее создания есть нежелание человека мириться со своим прошлым, то африканка культурна так же, как культурен русский хлыст, как культурен монах на Шри-Ланке, отказавшийся от сексуальных забав, и многие прочие, вплоть до героев де Сада, которые культурны в том, что отказались от самой идеи наслаждения. Северин у Мазоха тогда получается совсем биологическим существом, отказываясь от функции взрослого мужчины. Вы могли бы возразить, указав мне на то, что во всех обществах культура строится из своего рода прибавочных действий, в нашем обществе это уже давно обсессия (косметический ремонт лица, тела, татуировки, маникюр, похудание, проч.). Причем, если продолжить тему изнасилования, то как раз все это вполне есть сознательная или нет провокация потенциального насильника.
Отчасти так. Но дело еще и в другом: все эти легитимные манипуляции с телом заменяют современному человеку отсутствие несравненно более жестких способов контроля над ним (рабский труд, самоистязание, паломничество, концлагеря, телесные наказания и т. п.). Иными словами, косметическая работа с телом есть смягченный вариант его экономического (культурного) принуждения и приспособления к социумным требованиям. Лучший пример, тело Майкла Джексона, которое он переделывает и отбеливает на протяжении всей своей карьеры. Тут дело отнюдь не в недовольстве собой или желании понравиться еще больше. Джексон насилует самого себя, напоминая всем остальным о том, что наш мир продолжает испытывать культурную недостаточность.