Ким Ир Сен – «пожизненный президент страны», его место не может занять никто, он сам является местом, откуда происходит или, говоря словами средневекового философа Плотина, эманирует власть. Можно сказать и по-другому: Ким Ир Сен в массовом сознании, точнее – в сознании той части населения страны, которая не подвергает все это сомнению, похож на знаменитую кошку Шредингера: он жив и мертв одновременно. С одной стороны, он лежит в мавзолее, люди кланяются его памятникам – от молодоженов и пенсионеров до трехлетних детей; с другой стороны, правильная точка зрения та, что Ким Ир Сен не умер, он продолжает находиться здесь и сейчас, вместе со всеми. Он не может умереть. Примерно такой же статус и Ким Чен Ира, он, среди прочего, «отец народа» (인민의 어버이), «солнце нации»(민족의 태양), «солнце социализма»(사회주의 태양), который, как правило, всегда изображается со своим отцом, его забальзамированное тело тоже разместили в мемориальном мавзолее «Кымсусан», рядом с телом отца.
Ким Чен Ир – двуприроден, он принадлежит одновременно миру небесному и земному. Согласно официальной биографии, второй Ким родился на священной горе Пэктусан, а его появление на свет сопровождалось рядом чудесных явлений, как двойная радуга. После смерти первого и второго Кима массовая истерия скорби может быть сравнима только с ожиданием конца света в Европе в позднем Средневековье. Огромные толпы людей кидались на землю в плаче и реве, ревели дикторы телевидения в прямом эфире, плохо скорбящих наказывали. Похороны Сталина на этом фоне кажутся тихим семейным прощанием с любимым дедушкой.
Если проводить параллели (которые всегда чреваты неточностью), два Кима схожи с Отцом и Сыном в христианской традиции. Но вот проблема: третий, нынешний Ким Чен Ын, тоже обожествленный персонаж. Его появление на публике, в любом месте (пример со школой) вызывает религиозный экстаз, хотя этот последний Ким находится у власти не так давно. А стиль жизни, например, второго Кима был далек от христианского святого, как, впрочем, и любого другого. Он любил коньяк «Хеннеси», французские вина, чья огромная коллекция находилась в погребах его резиденций, черную икру, суп из акульих плавников, американские боевики, сладости, ночные попойки. К слову сказать, не случайно, что между третьим Кимом и Трампом, несмотря на предшествующий «трэш-ток», кажется, все же возникли определенные симпатии, пусть и эфемерные. У них, как ни странно, есть что-то общее даже на уровне эстетики – у обоих аляповатые прически, телесная грузность, открытый интерес к женщинам, известная кинемато-графичность в поведении. Известный поворот Ким Чен Ына в сторону публичности и личной политической эстетики заметили во время его апрельской речи в 2012 году под названием «С энтузиазмом пойдем к полной победе, высоко держа знамя Сонгуна» (선군의기치를더높이추켜들고최후승리를향하여힘차게싸워나가자), приуроченной к столетию его деда. В этой речи третий Ким позиционировал себя уже не как тень Кима 2, а человека со своим лицом, к которому следует побыстрее привыкнуть, и не только северокорейцам. Это лицо с ежиком отличалось от двух предыдущих тем, что устанавливало, кроме политической, эстетическую программу.
Ким 3 – главный герой сериала «КНДР», где зрители и остальные актеры суть одно и то же. Когда Дональд Трамп пришел в Белый дом, то Ким Чен Ын, надо думать, увидел в нем не только коллегу, но и партнера по мировой съемочной площадке. Не исключено тоже, что северокорейский руководитель видит в Трампе отца, которого он бы хотел иметь, и по-сыновьи называет его «слабоумным стариком».
В христианской традиции, на что обратил внимание историк Жак Ле Гофф, обожествление, канонизация человека при жизни была запрещена еще в средневековье. Основная причина заключалась в том, что никто при жизни не мог иметь абсолютного авторитета, живой человек не мог обладать сверхъестественными способностями, к которым Средневековье относилось всегда с определенным подозрением. Надо признать, что это было умное правило. В Северной Корее есть багровая бегония, которая называется «Кимченырия» и фиолетовая орхидея «Кимерсения» и, вероятно, скоро появятся и «Кимченыния». Обожествление властителей – отнюдь не новая практика, она существовала у многих народов и во многих царствах древности. Например, парфяне называли своих монархов «брат Солнца и Луны», что напоминает северокорейский солнечный культ Кимов. Портреты двух Кимов висят повсюду, в большинстве пхеньянских квартир этот диптих играет роль своеобразного алтаря, особенно в домах социально успешных граждан.
Ким Чен Ир был большим любителем и теоретиком кино, которым он увлекся еще в ранней молодости. Он сам писал сценарии, непосредственно участвовал в съемочном процессе, патронировал актеров, которые ему нравились, написал книгу «Об искусстве кинематографа» (1973) и даже выкрал (по одной версии) южнокорейскую актрису Чой Ын Хи и ее мужа Син Сан Ока, которые в течение восьми лет работали на северокорейскую киноиндустрию. Сан Ок снял несколько фильмов, продюсером которых стал Ким Чен Ир, самый успешный из них – «Пульгасари» (1985), вариант корейской «Годзиллы», картина о чудовище, помогающем батракам.
Ким Чен Ир сменил стиль правления своего отца в том плане, что его политика во многом стала напоминать съемки фильма, а страна – съемочную площадку. У хорошего режиссера в фильме не бывает случайных кадров, актеры не могут нести отсебятину, все просчитано до самых мелочей, то же происходило в Корее второго Кима. Актеров, не справлявшихся со своей ролью, снимали со съемочной площадки и отправляли постигать собственные ошибки, как это однажды произошло даже с Сан Оком.
Если верить интервью, которые брали западные журналисты у простых корейцев, самая большая их мечта – это увидеть «великого маршалла (бойца)» (Я Я?! Ял^Я) в жизни, лицезреть его присутствие. А когда это случается, особенно, если человек находится в толпе, с ним и со всей толпой случается экстаз, похожий на тот, который испытывали средневековые монашки, когда им удавалось визуализировать Христа, или добропорядочные немки времен нацизма, когда видели фюрера. В таком квазирелигиозном экстазе есть что-то очень женское: желание отдаться объекту своего культа.
Тоталитаризм (если уж употребять это слово) в своей глубинной природе женственен. Воинственная маскулинность нацизма с его изображением атлетических тел, устрашающая символика СС, северокорейская военная эстетика с роботообразными солдатами, демонстрирующими мощь своей страны, и проч., все эти экстатические практики, весь этот эксгибиционизм имеет много общего (антропологически) с женским типом поведения, когда женщина, чтобы понравиться и спровоцировать мужчину на ее завоевание, показывает свою неприступность. В одном из павильонов, где проходила ежегодная национальная выставка цветов, одна из участниц сказала, что силу корейского оружия мы изобразили тысячами цветов.
Триллер как психоанализ. Заметки о южнокорейском кино
За последние двадцать лет кино в Южной Корее превратилось, по Ленину, в «самое важное из всех искусств». Первоклассное качество фильмов практически во всех жанрах, огромные инвестиции государства в киноиндустрию, блестящая игра актеров, уходящая корнями в классический корейский театр, как, к слову, и в России, вывело эту страну в авангард мирового кино сегодня. В этих заметках я хочу остановиться, очень кратко, только на одном жанре: кинотриллера.
В начале сформулирую несколько тезисов.
Тезис первый: любой триллер построен как цитата, он всегда отсылает к чему-то другому, выходит из себя. Триллер никогда не самодостаточен, как и человек, отсюда наш интерес к триллерному жанру.
Тезис второй: убийство – это тоже цитата или отсылка к иной реальности. Убийство (преступление) – это «клик» в гиперцитатном пространстве кинематографического сознания. То, что показывает триллер (его содержание) симметрично тому, что делает сам фильм-триллер – ищет разгадку самого себя (ищет себя как преступника) в референциальном поле жанра.
Тезис третий: больше касающийся Южной Кореи: триллер – это психоанализ без психоаналитика, виртуальная кушетка, на которую приглашается зритель.
Тезис четвертый: самоидентификация южнокорейской нации происходит через кино, а именно через триллер. Почему? Потому что фундаментальным (ментальным) состоянием южнокорейцев является поиск некоего метафизического преступника в самих себе, поиск своей глубинной, в том числе и политической, мотивации, своего подлинного «я», которое еще не явило себя миру в полной мере.
Фильм «Мать» (2009) реж. Пон Джунхо рассказывает историю непутевого парня, вернее даже аутиста или хикикомори[91] Юн Дочжуне (Вон Бин), мать (Ким Хе Чжа) которого постоянно выручает его изо всякого рода неприятностей. В конце концов он обвинен в убийстве школьницы, но мать начинает свое расследование. Мать, которая тоже, вероятно, не вполне адекватна (на что намекает первая сцена фильма с элементами сюрреализма), любит своего сына до боли и психического изнеможения, она готова не только начать собственное расследование, но и совершить любое преступление ради того, чтобы ее сын остался на свободе. Постепенная – впрочем, как посмотреть – метаморфоза матери из ангела в монстра, переходящего любые границы ради спасения сына – триллерная ситуация, в которой мастерски раскрывается «я» матери, такое ее «я», о котором мы не подозревали. Для зрителя сложность заключается в том, что картина одновременно дает ему право побыть и матерью, и сыном. И, как в хорошем психоаналитическом сеансе, зритель сам должен определить, кто он на самом деле. Впрочем, в одном из своих интервью режиссер дал подсказку: актриса Ким Хе Чжа, сказал он, у нас в стране – аллегория материнства. Критик Дарья Горячева верно провела параллель с «Подменой» (2008) К. Иствуда, однако, в отличие от американской ленты, в корейском триллере никто не стремится вернуть status quo, отдать матери ее ребенка.
Ответ ленте Пон Джунхо – филь