Налоговая политика в Казахстане неэффективна. Система налогообложения действует вслепую. Индивидуальный подоходный налог (ИПН), который уходит с фонда оплаты труда каждого официально работающего, перечисляется без привязки к индивидуальному идентификационному номеру налогоплательщика. Проще говоря, человек не знает, куда и на что уходят его налоги, он не собственник своих налогов, и государство действует в отношении него как рэкетир.
Причиной политической нестабильности назарбаевского «местного падежа», после ухода Елбасы с поста президента, стало двоевластие. Вероятно, Назарбаев посчитал, что после трех десятилетий своего правления, которые в целом прошли спокойно – все же ситуация в Казахстане была далека от соседнего Туркменистана или Северной Кореи, – если не считать точечных вспышек недовольства, как в Жанаозене, опасность не может исходить от человека, который обязан ему как своей политической карьерой, так и личным благополучием. Однако двоевластие, как неоднократно показывала история, никогда не может длиться долго.
Антропология власти такова, что сохранить баланс и условные договоренности между двумя высшими суверенами никогда не удается, и даже не потому, что один так или иначе предает другого (это следствие), или один оказывается хуже, аморальнее другого, а потому что у верховной власти не может быть альтернативы – антропологического конкурента. Именно этим объясняется идея «власти от Бога» или от мифического предка, которая активно эксплуатировалась не только в Древнем мире и Средневековье, но используется и в наши дни. На глубинном уровне, особенно в традиционных обществах, как Казахстан, обладание верховной властью означает охрану социума, в том числе и от власти, не данной свыше – от анти-власти.
Помимо этой антропологической составляющей и объективных, экономических причин, частично упомянутых выше, Назарбаев не учел фактор неумолимой смены поколений, о чем писал немецкий социолог Карл Манхейм, играющей подчас критическую роль. Как бы ни почитали старцев в Средней Азии, их почитают именно как старцев, аксакалов, принадлежащих истории или ритуалу, они – хранители памяти социума, но не его управленцы. Поколение выросшее (политически) при Назарбаеве, которым сегодня между пятьюдесятью-шестьюдесятью (сам Токаев чуть старше), потребовало власти по причинам также биологическим – если не сейчас, то никогда. Эти структурные факторы, среди прочих, привели к сбою в казахстанской системе власти и управления, а не непременное превращение в авторитарном государстве правителя в «кочующего бандита»[101], как считал Мансур Олсон, «обещаниям которого никогда нельзя полностью верить»[102]. Верить, как оказалось, нельзя и демократическим правителям, в частности, президенту США Дж. Бушу-старшему и его госсекретарю Дж. Бейкеру, которые 10 февраля 1990 года в беседе с Михаилом Горбачевым пообещали ему, что НАТО, функционирующий как «механизм для обеспечения американского присутствия в Европе»[103], расширяться на Восток не будет.
В Казахстане живет чуть больше 19 млн человек, половина из них – трудоспособное население, 20 % – молодежь до тридцати лет. Что же касается обычных людей, далеких от политики, а таковых подавляющее большинство, то их основная задача – оставаться незамеченными властью, так, чтобы последняя не вмешивалась в их повседневную жизнь. И здесь, пожалуй, кроется еще одна причина долголетия казахстанской системы: люди были готовы идти на многое и соблюдать назарбаевский общественный договор, с его отнюдь не бесспорной социальной справедливостью и низкими зарплатами рабочих, как бы не замечать концентрацию огромных денег в руках близких клану людей и т. п. до тех пор, пока власть гарантировала им определенное будущее. Относительная бедность, или скромное благополучие[104], которое все же имела значительная часть казахстанского населения, во многом благодаря природным ресурсам страны и до какого-то момента удачному экономическому менеджменту, должна была как минимум оставаться не только в своем status quo, но и обеспечивать желающим, в первую очередь из числа молодежи, пусть сложный, но тем не менее выход на более высокий уровень. Это как в старой компьютерной игре Doom: если ты прошел начальный этаж и победил всех монстров, ты имеешь право подняться на этаж выше.
Помимо этого, Казахстан, пользуясь выражением американского антрополога Роберта Карниеро, является страной с «очерченной средой» (environmentally circumscribed)[105], где выставленные самой природной средой границы, будь это моря, пустыня, горы или все сразу, задает достаточную прочность и стабильность государства, в этих условиях возникшего. И это случай назарбаевского Казахстана: власть не стремилась к краткосрочным проектам, чтобы как можно скорее получить прибыль, которой завтра может не быть. Напротив, Назарбаев вкладывал большие деньги в урбанистику и другие национальные проекты, привлекал иностранные инвестиции, примерно 50 % которых приходится на страны Евросоюза, 20 % – на США, 8 % – на Китай (по данным Евразийского банка развития, китайские инвестиции в Казахстан превышают инвестиции в Россию в десять раз). Высшее образование ориентировано на западные стандарты, и пока цены на нефть держались на высоте, довольно бодро шло увеличение доли в экономике малого и среднего бизнеса.
Так или иначе, пока власть удерживала доходы населения от падения в отрицательную величину, не заставляла людей работать исключительно для выживания, система работала. Однако последние два года оказались поворотными – в худшую сторону, доходы населения стали падать. Даже официальные цифры инфляции рисуют невеселую картину: в 2020-ом она составила 7,5 %, а в 2021-м уже 8,9 %. Продовольственная инфляция оказалась еще выше – 11,3 % в 2020-м и 10,9 % в 2021-м году. Люди начали брать кредиты, которые по сравнению с доковидным временем увеличились на 12,3 %. С 2018 года до середины 2021-го Казахстан накрывают акции протестов, за этот период их проходит более тысячи трехсот[106], и Алматы становится центром или, как говорил Ленин, самым революционным городом в мире.
Но как это часто бывает, революционность населения не вырастает в революцию, и все остается на уровне волнений, грабежа магазинов и уличных стычек, потому что для революции необходим фатальный раскол внутри элит – такой, когда захват всей полноты власти и связанные с этим риски в государстве оказывается более приоритетным вариантом, чем любой договор с конкурентами. Такой раскол может происходить, например, как внутри правящей группы – случай позднего (перестроечного) СССР, так и между различными элитными группами, борющимися за власть – случай России до и сразу после Февральской революции 1917 года.
В Казахстане – несмотря на заверения Елбасы, что он уже пенсионер, аксакал на заслуженном отдыхе, и во власти все хорошо[107] – по всей видимости имеет место серьезный внутриэлитный раскол, который только предстоит преодолеть. Самое неприятное и опасное в этой ситуации, когда победившая группа во власти использует те же методы, которыми пользовалась группа проигравших, пришедшая некогда к управлению страной, и таким образом, когда новая власть превращается в политический палимпсест. То есть, если она начинает аппроприироватъ материальные достижения и богатства предшественников для их нивелировки и легитимации самой себя.
С экономической точки зрения, немалый риск в такой игре заключается в том, что могут возникнуть две параллельные реальности, дистанция между которыми со временем будет только увеличиваться: одни – те, чья принадлежность к власти подтверждена; они узурпируют не только ресурс настоящего, но и будущее, в том числе и для того, чтобы заблокировать к нему доступ проигравшей элитной группы – вторые, это все остальные, чье будущее, вернее, его отсутствие, оказывается предрешенным.
Прощание с мифом
Когда протестующие кричали Назарбаеву: шал кет! – «старик, уходи!»[108] и сбрасывали его памятники, как это происходило у нас в 1991-м или в США в 2020-м, – это не то же самое, когда французы требовали отставки Макрона. В случае Казахстана речь, понятно, идет не о смене конкретного правителя, а об отстранении от власти целого жуза. Токаев это прекрасно понимает, и поэтому перед ним стоит нетривиальная задача: отстранить от власти людей Елбасы, на которых он не может опираться, и решить что делать с самим руководителем нации. До тех пор, пока новый президент будет ассоциироваться со своим политическим отцом, в Казахстане останется режим двоевластия или модель «матрешечной власти», когда действующий президент как бы вложен в поле более сильного и влиятельного первого президента.
Что делать с Елбасы? – задача даже не столько политическая, так как у Токаева есть формальные полномочия, которыми он уже воспользовался, изолировать Назарбаева от управления государством (его отстранение от должности председателя Совета безопасности), сколько антропологическая. Нурсултан Назарбаев был не только первым лидером постсоветского Казахстана, который плохо или хорошо создал его экономику и задал основные политические векторы, он – культурный герой, который, как во многих мифологических сюжетах, отчасти принадлежит времени оно[109]. Время оно для молодого поколения современного Казахстана – это развал советской империи, лихие девяностые и становление новой государственности, и как положено всякому мифологическому культурному герою, Назарбаев оказался связным между двумя мирами или временами – мира до истории, времени хаоса, безудержных страстей и дикой инфляции – и исторического времени, в которым этнос живет сегодня.