[65]Меандры(фантастическая поэма)
Посвящается Елене Александровне Яновской
О днообразный шум города редко нарушает пронзительный крик. А потом снова нарастает страшный гул, который невозможно разделить на отдельные звуки. Ни вопли радио, ни звон трамваев, постепенно изгоняемых из города, ни грохот подъемных кранов не в силах разбить эту стену, не стихающую и огромную. А она – растет и растет…
Когда же конец? – крикнул кто-то, но и крик этот не был никем услышан. Хотя почему-то всем показалось, что кто-то раздельно произнес: «Нет конца!»
И в это время, как бы назло этому неприятному голосу, над домами пролетела Сиринга[67], меандрами рассыпая следы над городом.
Мало кто разобрался в том, что это была нимфа. Искушенные жители Великого города говорили об атмосферных явлениях и космических спутниках. Бредили они автоматическим регулированием и парапсихологией, обсуждали выборы во Франции, писали об экономической реформе. Поэтому появление феи не произвело сенсации, не было замечено публикой и не вызвало интереса отучившейся говорить прессы. Мало кто понял, что это была нимфа[68].
Но те, кто поняли это, услыхали тихий звук лютни и благоговейно следили за гаснувшими в закоулках меандрами…
Стена рухнула…
Рассыпблись над Чистыми Прудами меандры. Там, в месте когда-то известном и теперь забытом, за мертвыми щитами каменных домов доживало свой век сооружение, названное бумагами строением № 3 и бывшее последним в Великом городе деревянным домом с всего лишь одной квартирой[69]. Лица сменялись в ней как стекляшки в калейдоскопе, успевали только кивнуть головами и оказывались в новых домах, стоящих далёко-далёко и безнадежно друг на друга похожих.
Сменялись в ней лица, но все-таки в одной комнате оставались одни и те же.
В этой комнате днем оставался один Рыжий кот, самый старый и мудрый из всех котов, живущих на свете.
Величественно он сидел на спинке кресла и смотрел в окно, потом вздыхал, как часто вздыхают старики, отправлялся вглубь комнаты и ложился на диванные подушки. Мрачно смотрели книги в кожаных, картонных, лидериновых переплетах и просто без переплетов, брошенные бумаги создавали невообразимый беспорядок, повсюду валялись папки, тетради, конверты, а с портрета, висевшего в углу, смотрела какая-то вовсе коту неизвестная старуха. Обои свисали клочьями, на потолке виднелась паутина[70].
Всё это показалось бы непосвященному очень мрачным и отвратительным даже, но кот привык к такой обстановке и, наверное, испугался бы, оказавшись в квартире с полированной мебелью и трехногими табуретками[71].
В полной тишине проходил день. А когда наступал вечер, совершенно другая жизнь врывалась в комнату. Сначала, шумный и возбужденный, в комнату влетал Молодой поэт, бормочущий нечто никому не понятное; был он в красных пятнах, с горящими глазами. Он бросал портфель в угол, хватал то одну, то другую книгу, начинал искать какие-то бумаги, обязательно погребенные ниже всех в чудовищной пирамиде папок и различных других нагромождений, потом бессильно падал на диван, опять что-то шептал себе, писал пляшущими буквами, вскрикивая и приплясывая, а потом, чем-то озаренный, впадал в беспамятство, мгновенно, словно душа его покидала тело.
В это время снова открывалась дверь, и спокойно и даже медлительно в комнату входило Бесполое существо. Оно ходило неслышными шагами, не зажигая света, а потом погружалось в кресло и молча ждало, когда очнется Молодой поэт.
Кот садился к нему на колени, потом вытягивался столбиком и клал лапки на плечи; и тут начинал что-то нашептывать и красноречиво доказывать молчавшему Бесполому существу, и это что-то было весьма важным и философским, потому что всецело отдавалось Бесполое существо этому разговору.
А потом очень быстро просыпался поэт. Сначала не замечая пришедшего, он вскакивал, воздевая руки к небу и восклицал: Θεοὶ Ἀθανάτοι! Зачем дали жизнь вы этому телу? Для чего послан я в этот мир, для чего я скитаюсь в бескрайней пустыне? Откуда…
Тут замечал он сидящее в кресле Бесполое существо, смолкал для того, чтобы снова начать уже через минуту декламировать, безумно размахивая руками.
Раскрасневшись, бросался он к окну и вскрикивал, призывая судьбу. Потом, одумавшись, отходил с проклятиями и становился мрачен.
Тут вырисовывалось из кресла Бесполое существо, приносило закипевший чайник и напоминало про непрочитанного Пиндара.
Чай просачивался по всему телу, и оба, воспрянувшие и успокоенные, начинали обсуждать случившееся за день. Мало новостей было у Бесполого существа. А кроме того не интересны ведь никому академические проблемы, которыми жило оно, в которых душа трепыхалась и даже порой вылетала в неведомое.
Поэт наоборот кипел от событий, его распирающих, и языком непонятным начинал излагать их. Мешались с асклепиадовым метром хореи, гексаметры всё заглушали, а проза звучала надменной средь этого бреда.
В водовороте проносились и люди, и вещи, враги и приятели, женщины, звери и здания. И розы на самом отвратительном расцветали пустыре, и гас опороченный разом Эдем.
Вот чай остывает, всё затихает вокруг, в чтение погружается комната, и только ночью открывает Бесполое существо Платона: ὃς γὰρ ἂν μέχρι ἐνταῦθα πρὸς τὰ ἐρωτικὰ παιδαγωγηθῇ, θεώμενος ἐφεξῆς τε καὶ ὀρθῶς τὰ καλά, πρὸς τέλος ἤδη ἰὼν τῶν ἐρωτικῶν ἐξαίφνης κατόψεταί τι θαυμαστὸν τὴν φύσιν καλόν.
Кто, наставляемый на пути любви, будет в правильном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное по природе[72].
Тогда наступала темнота. Сразу ли засыпало Бесполое существо или порою без сна лежало на диване с выскочившими пружинами, но без конца ворочался Молодой поэт, вскакивал, зажигал свет, вскрикивал, писал, разбрызгивая чернила, а над домом уже склонялась голова Артемиды.
Последний раз погашена лампа, и вспыхнуло, потухая в ней, что-то рассыпавшимися меандрами.
А потом только ночные вопли кошек и звон трамваев нарушали тишину. Но и кошки кричали протяжно, и трамваи звенели отчаянно.
А бывало, кто-нибудь третий приходил по вечерам в комнату. Чаще всего был это модный, но умный юноша с немыслимым галстуком и реалистическими суждениями, с которым начинались бесконечные споры. Спорили они о безбрежности и говорили, что близится время безбрежности, и призывали его. И чем дольше говорили они, тем свирепей в щели смотрела ночь, а в стенку начинали стучать соседи.
На прощанье читал поэт какую-то бессмыслицу, всхлипывая от восторга и маша руками. И стихало всё, как в обычные дни.
А еще бывало, приходил Молодой философ и долго, заикаясь, говорил о феноменологии, пытаясь обратить в нее поэта, чья не была к философским категориям приспособлена голова, а потому безуспешными оставались старания друга. Всё больше с бурлящими стихами мешалась строгая терминология и, вскакивая, начинал выкрикивать Молодой поэт чудовищную неразбериху.
А потом заговаривали о безбрежности, но уже не принимали ее медлительность близко к сердцу и не смотрели на ее отсутствие, как на нечто роковое, потому что в эти часы, казалось, сама бесконечность мелькала прямо за окнами, но мелькали это глаза Артемиды.
А бывало, склоняла богиня по вечерам свои очи над последним деревянным домом Великого города и заставляла судорожно биться сердце Молодого поэта, смущала Бесполое существо, отчего всё стихало. Только кошки орали и звонили трамваи, а солнце уже плыло к Востоку. Продолжалось так изо дня в день, из года в год, и казалось, что заведено это Бессмертными навечно, и никто не сомневается в этом.
День начинался с того, что Бесполое существо ехало в метро, зажатое в вагоне, как сардинка в бочке[73]. Людей каждый день становилось всё больше и больше, и только непонятно оставалось, как не разрывался распираемый ими вагон.
Куда стремились эти мириады, не всегда понимало Бесполое существо, между тем казалось, что всё новые и новые лица проносились в этом калейдоскопе, и только оно одно осуждено кружиться в нем постоянно, изо дня в день.
Но это только казалось, потому что было двое влюбленных, почти детей еще, которые встречались чуть ли не каждый день. Она – черненькая и бледная, а он – нескладный блондин, вечно были заняты друг другом и не замечали, вероятно, всей этой пляски[74]. Были еще безносый старик и дама в черном, поражавшая алыми губами. Они-то и показывали, что не одно Бесполое существо, а все жители Великого города вовлечены в этот безумный хоровод, длящийся с раннего утра до конца ночи, беспорядочный и грандиозный.
В это же время Молодой поэт выходил из своей комнаты и поднимался на чердак соседнего дома. Оттуда, перешагивая с крыши на крышу, убегал он куда-то на другой конец города, а потом устремлялся еще куда-то по бульварам, хватаясь за верхушки деревьев и мелькая где-то над головами прохожих[75].
Размахивал он руками и кричал в небо какую-то неразбериху, которой вторили вороны иногда радостно, но чаще всего – с раздражением и злобой. И это тоже продолжалось изо дня в день, пока однажды не мелькнула перед его глазами какая-то тень и не рассыпались чернью по желтым стенам домов гаснувшие меан