оэте Бесполое существо у Александровских[95] и мрачнее становилось с каждым разом.
Но всё так же разливался крепкий чай в тонкие чашки, и так же мирно текли долгие разговоры, и мелькал за окнами остов разрушенной церкви.
Всё так же раскрывалась в первом часу ночи дверь, чтобы не опоздало на последний поезд метро Бесполое существо, и всё так же обещало оно исправиться, но не исправлялось.
Опустевшее к ночи метро превращалось в еще не описанный в сказках замок, и незнакомые стены Зеркальной залы возникали в душе уезжавшего в неизвестность Бесполого существа, и меандрами светились огни подземного тоннеля.
Вершинами проносился Молодой поэт, выкликая неразбериху.
По тому и другому[96] звучало:
Она! Везде она! О ней лишь говорят
Все голоса тоскующей природы[97].
Это возникала тень Великого философа, открывшего смысл любви, открывшего снова, что значит Das ewig Weibliche[98], умершего накануне пришествия двадцатого века и провидевшего тайны будущего.
Полночь выползала из подворотен старого города с погашенными фонарями, трамваи звенели и орали кошки. В сон погружались и Чистые пруды, и Зеркальная зала, а над городом пробегала Сиринга…
Ночью шел дождь и стучали колеса, хотя песенка их была значительно проще той, которую слышала Анна Каренина. А утро было встречено Бесполым существом в городе на берегах Леты.
Сколько раз уезжало оно сюда и увозило сюда Молодого поэта… Сколько минуло здесь самых разных событий, а потому он казался таким же родным, как и Великий город, в котором они родились.
Снова сюда поспешило Бесполое существо, потому что звал его Старый учитель, потому что звала его грязная вода каналов и крошащиеся камни домов. Потому что грохотал о нем что-то трамвай на Литейном и шептались деревья на Фурштатской и во дворе Инженерного замка[99].
В комнате Старого учителя, где были навалены везде книги, а старая бумага заменяла занавески, казалось, снова обрело Бесполое существо спокойствие, потому что, когда склонялась над ним лысая голова с близорукими глазами, как прежде начинало цитировать оно Геродота, ионийской речью комментируя случайно купленную ветчину. Говорили они обо всём, и чем дальше, тем всё больше и больше возвращался Бесполому существу его старый облик, начинало понимать оно ту силу, которой владеет, и что-то бесконечное открывалось глазам. Целуя, провожал его Старый учитель словами:
– Σοὶ μὲν ἐγὼ πτέρ' ἔδωκα…[100]
Поэтому, когда ночью оно увидело свою собственную тень между колонн Казанского собора, почудилось вдруг, что ничего ужасного не случилось.
Но только на минуту! Это блаженное состояние тут же прошло, потому что в это время в разорвавшихся облаках над Домом книги показалась фигура Молодого поэта. Черной тенью в мареве лунного неба вычертились вычурные черты и сразу скрылись, исчезнув в незнаемое, хотя и напомнили Бесполому существу о страшном разрыве и заставили содрогаться его сердце и снова плакать в опустевшей комнате на Чистых прудах.
Каждое утро выходило Бесполое существо из этой комнаты, чтобы рисковать быть раздавленным в мясорубке эскалаторов и увидеть те же примелькавшиеся лица в желтом и бездушном освещении. Те же юные влюбленные и дама с алыми губами, да еще два или три лица, проносились перед его глазами. Те же станции, роскошные, но, как правило, бездарные, и та же скользкая дорожка, где чуть ли не каждый день встречало оно Дашеньку.
– Если говорить не дают, писать буду только правду, – говорила она. И читала стихи о Пане и Сиринге, а в памяти Бесполого существа застывали стройные сонеты, песенка нимфы и городские пейзажи, по каплям разбивались и блестели бриллиантами переводы стихов Верлена, и постепенно проникали внутрь непонятные строки Аполлинера.
Почему-то спешила всегда Дашенька, и летела ее маленькая фигурка по скользкой дорожке, а Бесполое существо едва поспевало сзади. И это уже не Дашенька, а Сиринга, бегущая и трепетная нимфа.
Расстались у поворота, отстало Бесполое существо, задыхаясь, и увезло его со скрежетанием метро, а чернокудрая фея стремительно пролетала по улицам.
Вот она – победительница Немейских игр, – нет для нее препятствий, а потому всё быстрее бежит Сиринга, и шлейф ее чернью сыплет меандры по желто окрашенным зданиям.
Столкнется вдруг она с Молодым поэтом, мелькнут на какое-то мгновение тени их вместе и разлетятся, что-то крича друг другу, а, может быть, просто кивая.
Кто знает, где проходят их дороги? Что можно увидеть там, в царстве лунного света?
Но кто не видит, что над городом повисли облака, скрывшие верхушки высотных зданий, и только изредка в просветах между этими облаками промелькнут черные кудри, будто рассыпавшиеся по небу, а может, вовсе не кудри это, а пятна в лунном мареве и результат игры белого луча.
Мало кто понимал, что творилось там, под крышами домов, а лицо Аполлона появлялось чуть ли не ежедневно.
Бесполое существо не замечало его, но в ужас приводил взор бога Молодого поэта, а потому всё чаще скрывался он в Зеркальной зале и выкрикивал свои стихотворения размахивающим руками двойникам.
Теперь уже даже они, его бесчисленные отражения, не могли понять смысла его произведений, и только исступленно метались по стенам.
Не мог здесь пробыть долгое время Молодой поэт, потому что мысли о Сиринге постоянно терзали его сердце, рассыпаясь нескончаемыми меандрами. Глаголющий бессмысленные фразы, выбегал он на лунную дорожку, чтобы встретить там нимфу, но далеко не всегда сталкивались их пути.
Тем временем становилось похоже на весну. Но только нечто подобное весне начиналось, а сама она была далёко у северных берегов Африки, о чем стало известно из писем.
Однажды встретилось Бесполое существо с Дашенькой в Большом зале[101]. Непонятно было, условились они заранее или получилось это случайно, но оказались рядом в концерте, где и заколдовал их старый кудесник, наверно, уже последний из племени магов, потому что все остальные были много моложе и потеряли волшебную силу. Он же, с огромной, в седых кудрях, головой, всесильный и величественный, еще умел проникать в души представших ему.
Заколдовал Одиссей Димитриади[102] Дашеньку и Бесполое существо.
De la musique avant toute chose[103].
Они долго после этого молчали. Потом:
– Я б не смогла узнать все эти портреты[104], а вот в Исторической библиотеке узнаю всех.
Смотрели в зал Бородин, Вагнер, Римский, Даргомыжский, его-то и играли в тот вечер. Бесполое существо могло сказать обратное (в Историчке бывало оно не часто), но промолчало…
– Вспомнила вдруг об экземпляре «Поэмы без героя», правленом Ахматовой. De la musique encore et toujours[105]… Я ничего не понимаю в музыке, – сказала, – но сегодня было очень хорошо.
И стала Дашенька говорить о своих переводах и о том, что хотелось бы ей перевести трагедию. «Как они плохо переведены!» – воскликнула. Бесполое существо промолчало, улыбнувшись.
Вышли: вечером Никитская превращалась в фантастическую дорогу, по которой проходили сказочные существа. Вот и Сиринга летела по ней, рассыпая меандры, а с карниза Зоологического корпуса старого Университета[106], казалось, глядел Молодой поэт, – впрочем, только казалось.
Плакало Бесполое существо. А Молодой поэт сидел на ступенях храма Аристея. Старый бог положил на свои колени голову с взлохмаченными волосами и гладил по плечам поэта сморщенными руками.
– Вы всегда должны помнить, что никто не знает, где его ждут и гибель, и слава! А потом: Курциус[107], умирая, воскликнул: «Какие колонны!» У нас с Вами есть эта возможность, поэтому мы должны чувствовать себя бесконечно счастливыми, – говорил Старый учитель, бог Аристей. – Σοὶ μὲν ἐγὼ πτέρ' ἔδωκα…[108]
Грозные взоры метал Аполлон всё чаще и чаще. Не было спасения уже от его стрел Молодому поэту, где б ни блуждал он.
И только покидала его, возвращаясь в прекрасный замок, Сиринга, настигал поэта гнев Великого бога.
Только скрывалась на горй маленькая фея, начиналась страшная погоня, и мелькало, мелькало в глазах Молодого поэта незнакомое, новые открывались перед ним пейзажи, но совсем не радовали они его, а только наполняли ужасом сердце.
Громче и громче вскрикивал поэт, как никогда размахивал руками и колотил себя в голову. Не видел он уже теперь Сиринги, и не мелькали в облаках знакомые очертания. Блеснуло вдруг что-то похожее на Чистые пруды. «Что это?» – подумал Молодой поэт, не узнавая…
Но опять скрылось, и в этом пустом пространстве кричал только поэт: «Сиринга! Сиринга!», – хотя никто не отвечал на эти возгласы.
А в это время неожиданно, открывая скучнейшую книгу, подумало Бесполое существо, что нужно Дашеньке штудировать Геродота, чему она, по его мнению, сопротивлялась. А кроме того, классику необходимо знать Рошера[109], – и наполнило комнату ворчанием по поводу несовершенства комплектования библиотек.
Что-то еще пробормотало о Дашеньке и закашлялось от хронической простуды предчувствием нехорошего.
Всё так же каждый вечер открывался Платон и всё так же звучали его слова: ἰδεῖν δὲ τήν ψυχὴν Θαμύρου ἀηδόνος ἑλομένην