21. Лежа в больнице, я было подумал переложить Предначинательный псалом[168] стихами. Размышлял над ним не один день, часами сидел над греческим текстом и понял лишь одно: любой перевод псалма, как в смысле отражения глубин его содержания, так и с точки зрения поэзии как искусства, будет хуже славянского текста. Для того чтобы понять, что это удивительные по своей красоте стихи, этот текст нужно всего лишь разбить на ритмические единицы. Октябрь 1981 года. Павловская больница
22. «“Весна!” – читаешь в каждом взоре»[169]. Но зачем писать о весне, ты всё равно не переплюнешь А.К.Толстого, Плещеева, Сурикова и Фета. А если всё же «невольно просится певучий из сердца стих»[170]… Но это опять-таки А.К.Толстой.
23. «О нимфы, о наяды», – восклицает чахоточный поэт[171]. Да, это они, быстроногие спутницы Артемиды. О нимфы… Промелькнули и скрылись. И вновь воцарилось молчание. Играй себе, поэт, на свирели, пока светит тебе летнее солнце. Доколе не увяли полевые крины… 20.VI.1983
24. У литераторов прошлого века было что сказать, хотя форма нередко была весьма далекой от идеала. У меня – владение техникой безупречно, но кроме этого – ничего. На дворе май. Мы с сыном гуляем по лесу, а в голове фетовское «Солнце нижет лучами в отвес». Прочтите. Сегодня мне больше сказать нечего. 15.V.1983
25. Зачем коряво пересказывать то, что так прекрасно было высказано раньше?.. Есть хорошее слово «незачем». И в самом деле, лучше читать хорошие стихи, чем сочинять плохие.
26. Сокольники. Иверская икона. В церкви почти темно и пока еще пусто. Уходящая осень. В парке – золото на дорожках. И тоже пусто. Шестнадцать лет за плечами и двойка по математике. В этом нет, однако, ничего особенно печального: о том, что я не Коперник, родители пока еще не догадываются, но сам я об этом давно уже знаю. Но я, увы, не Ферруччо Бузони и не Рихтер. Это гораздо хуже. Быть может, я всё-таки Фет или Майков?.. Сокольники. Осень. За плечами вторые шестнадцать. Я знаю, что я не Майков, но не только это я знаю. Мне известно, что Гораций именно для меня сказал: Nil desperandum[172].
27. Детские годы. О, детские годы… Всё то, из чего складывается мое «Я» – это только то, что запало мне в душу в первые годы жизни… Остальное – не больше чем шелуха. «Не троньте детей и не возбраняйте им приходить ко Мне, таковых бо есть Царство Небесное»[173] (Мф 19: 14), – говорит Спаситель. Дорогие братья и сестры! Не забывайте этих слов, не забывайте их ни на минуту. Не коверкайте детские души.
28. Мне было лет семь или восемь, а может быть, даже меньше. В гости к нам приехали родные и взяли меня с собой прокатиться на автомобиле. Заехав довольно далёко по бездорожью, мы увидели на высоком берегу небольшой речки утонувшую в зелени церковь. Остановились. У западных дверей храма на скамейке сидел старичок-священник и читал какую-то книгу. Я спросил благословения; родные позвали меня к машине, и мы поехали дальше. С тех пор прошло много лет, но и сегодня стоит у меня перед глазами эта деревня, сельская церковь и старый священник с толстой книгою на коленях. Стоит эта картина у меня перед глазами непрестанно, потому что именно с нею я связываю представление о Родине [174].
29. Берег Тивериадского озера. Раннее утро. У самой воды – фигура в белой одежде. Это Иисус, который всего несколько дней как восстал из гроба…
Озеро в окрестностях Коврова. Утренний туман. День предстоит такой же тяжелый, как все остальные. «Господи, Ты вся веси, Ты веси, яко люблю Тя»[175]. Да, это – я. Стойкий оловянный солдатик. Июль 1974 года. Лагерь
30. Есть церковное правило (Карф[агенского] собора 116-е): не использовать неизвестно кем составленные молитвы, а совершать только те, что собраны и одобрены св. отцами. У многих, а особенно у интеллигентных людей оно вызывает недоумение и даже протест: мне, мол, хочется выразить в молитве свое собственное и неповторимое «Я», и поэтому повторять чужие молитвы, как дьячок на клиросе, я не могу. Часослов нужен для простых людей, мне он незачем и т. д. И всё-таки это правило имеет необыкновенно глубокий смысл, ибо только через смиренномудрие лежит путь к настоящей мудрости. А ты и есть тот простой человек, которому и необходим часослов, потому что в нем, как в зеркале, отражается душа каждого, кто его открывает.
31. Словесная молитва не обладает, конечно, какой-либо магической силой (это не заклинание), в ней высказывается только то, чту есть у нас внутри (τὰ εντός μου. Пс 102: 1). Всё то, что говорится в молитве, – мое, все чувства, которые в ней выражаются, – мои, но высказать их самостоятельно у меня нет сил. Словесная молитва (псаломская или святоотеческая) собирает эти чувства в один поток и зовет их к Богу подобно колоколу, призывающему в храм богомольцев.
32. Читая так называемый Параклисис, канон Божией Матери, начинающийся со слов «Многими содержимь напастьми, к Тебе прибегаю, спасения иский», я забываю о том, что он сочинен то ли иноком Феостириктом, жившим неизвестно когда и где, то ли преп. Феофаном Исповедником. Открывая Акафист Спасителя с припевом «Господи, мой Господи, радосте моя, даруй ми, да возрадуюся о милости Твоей», совсем не помню того, что составил его Св. Тихон Задонский, а вместе с тем я очень люблю этого угодника. Дело в том, что в молитве я обращаюсь к Богу от себя, читая слова канона, выражаю свои собственные чувства, те чувства, которые переполняют не чью-то другую, а мою грудь, и поэтому, как это ни удивительно, воспринимаю молитвословия, давным-давно составленные самыми разными подвижниками и песнописцами, как свои собственные[176].
33. «Жена егда раждает, скорбь имать, яко прииде год ея; егда же родит отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир» (Ин 16: 21). В день рождения сына. 2.X.1980
34. Учение евангельское, изложенное языком гегелевской или какой угодно другой философии, не потеряет, безусловно, ничего от своего содержания, но силу свою, разумеется, утратит и превратится в обычную моральную доктрину социалистического толка, ибо вся особенная сила учения Христова таится в самом Спасителе, в Его личности. Ecce sto ad ostium et pulso[177]…
35. Несколько лет назад, в самую ночь Рождества Христова, по-моему, еще до начала службы, одна старушка жаловалась мне примерно в таких словах: «Я и смысл праздника понимаю, и службу люблю, и красоту ее вижу, и как она для нас важна чувствую, а родным пересказать не могу. Ведь если бы они только знали, что это такое, то, конечно, не пришли бы, а прибежали в храм. Да вот беда: как передать им всё это?..» Чаще и чаще задумываюсь я последнее время над этими словами, ибо и сам иногда чувствую, что, несмотря на всю мою ученость, нет у меня слов для того, чтобы объяснить всё то, чего не могла рассказать своим близким моя собеседница… Но бывают и такие минуты, когда я утешаюсь и вспоминаю, что не мудрость века сего преходящая открывает нам глаза на истину: «Аще не обратитеся и будите яко дети…»[178]
36. Vigilavi et factus sum sicut passer solitarius in tecto[179]. Грустный стих, но как нельзя лучше он передает мое состояние.
37. «Дар напрасный, дар случайный»[180], – говорит о жизни А.С.Пушкин. «Случайно мы рождены и по сем будем якоже не бывшее… Приидите убо и насладимся настоящих благих»[181], – восклицает царь Соломон. У египтян была «Песнь арфиста»[182], где философия «следуй желаниям сердца, доколе ты жив и не умер», иными словами – ede, bibe, lude: post mortem nulla voluptas[183], – была сформулирована впервые (ср. Гильгамеш. 10. 3: 1–14). Нечто подобное скажет Horatius: Carpe diem[184]; rapiamus, amici, occasionem de die [185] etc., ведь omnibus… visendus ater Cocytos[186], а его греческие предшественники Мимнерм и Феогнид неоднократно советовали: «Радуйся жизни, душа, другие появятся скоро люди, а вместо меня черная будет земля»[187]. Март 1983 года
38. Жизнь, выходит, – одно мгновение («Пройдет наша жизнь яко тень от облака»[188], – говорится у Соломона), а затем что? Nox est perpetua, una dormienda[189] (Catullus. 5: 6). «Плывем. Куда ж нам плыть?» [190] – восклицает Пушкин. И в самом деле, что же нам делать? Manducemus et bibamus cras enim moriemur[191] (1 Cor 15: 32). Ответ готов, предельно прост и очень удобен: «Будем срывать цветы удовольствия», – говорит Хлестаков у Гоголя[192]. А дальше? Увы, эпикуреизм терпит полный крах, ибо даже не смерть, а тоска и «отвращение от жизни» приходят ему на смену. «Часто встречаются люди, – писал В.С.Соловьёв, – полагающие единственную цель своего существования в материальных наслаждениях, но это всегда и неизбежно оказывается иллюзией, ибо как только достигается это мнимое счастье, …так необходимо является пресыщение, скука, внутренняя пустота, а за нею отвращение к жизни,