[209], где он долго и много беседовал со своим приятелем. Однажды за большим обедом сосед его заговорил о сидевшей неподалеку девушке, и между прочим заметил, что она кажется слишком уж легкомысленной. Аббат пристально посмотрел на нее и задумался, а затем серьезно добавил: «Действительно, в ней есть что-то, напоминающее Лалагэ[210]». Увы, я немного похож на этого аббата.
53. Герман Гессе в «Игре в бисер» изобразил интеллигентов, которые, начисто отказавшись от всякого творчества, заменили его тончайшим и упоительным анализом того, чту было создано прежде. Я давно не пишу стихов, а читаю поэтов минувшего (А.К.Толстого, Майкова, К.Р., Никитина, Сурикова и Дрожжина) и у них нахожу то, что мог написать сам, если б только имел дарование.
54. Всю жизнь надо встречать восходы и закаты, взирать на небо и вглядываться туда, где оно смыкается с горами («Возведох очи мои в горы…»[211]), для того, чтобы научиться тому видению мира, которое выражено в Псалмах Давидовых. На Кавказе, в горах Карачая бродил я в полном одиночестве целые дни и, вглядываясь в далекие вершины, мысленно повторял слова Псалмопевца: «Странник аз есмь на земли, не скрый от мене заповеди Твоя»[212]. Вдумайтесь в 103-й псалом. Здесь перед глазами читателя как на ладони лежит весь мир. Вспоминается история о том, как один греческий философ спросил Антония Великого, какие книги тот обычно читает, а святой ответил: «Книга моя, о философе, есть вся видимая тварь от Бога созданная…»[213]
55. Вдумайтесь только в смысл слова «воистину». Удивительное слово, ведь в нем заключено всё наше богословие. Не нужно писать никаких трактатов, ничего к этому слову не прибавишь, а иначе сказать – не скажешь, да и не выразят иные слова пасхальной радости. «Воистину воскресе», мои дорогие. В пасхальные дни мы приветствуем друг друга этими словами, но ведь это не просто приветствие. Это всё наше Credo. Никогда не забывайте поэтому о том, чту значит слово «воистину». 8.V.1983
56. «О, как давно то было». В детстве, когда мы жили неподалеку от Собора[214], по воскресеньям я просыпался под колокольный звон. Звон – «яко роса Аермонская, сходящая на горы Сионския»[215]. Идти в Собор лучше всего не по улице, а через Плетешковский переулок: это значит пробираться мимо одноэтажных домов через дворы и палисадники по косогорам, где когда-то протекал ручей Кукуй. «О, как давно то было». Теперь нет ни дворов, ни одноэтажных домов, ни палисадников. Но и тогда это была всего лишь только иллюзия того, что живешь во времена Поленова и «Московского дворика», одна лишь иллюзия… Переулки и палисадники – в самом деле иллюзия, но звон?.. Я просыпаюсь, и «яко роса Аермонская» он нисходит на мою душу. Всякий день начинается с этого звона…
57. Палисадники с яркими астрами, На окошках белые ставенки, За окошком – кошка с котятами… Переулки, травою заросшие, И дворы с веселыми собачками.
58. Астры и палисадники, дворы и закоулки старой Москвы – это удивительно емкая форма, невероятно удобный сосуд для вина, но только сосуд, только форма. Она, эта форма, страшно много значит, иногда почти всё, а для кого-то больше чем всё, но дело не в форме, не в рушниках и кокошниках, слава Богу, не в форме, а в том, что «сия есть победа, победившая мир, вера наша» (1 Ин 5: 4).
59. Встретил однажды авва Арсений в пустыне идущего из Иерусалима путника, который со слезами рассказал ему, что в городе разрушены все до единого храмы. «Вино, – ответил на это авва Арсений, – если сосуд разобьется, ты сохранишь в любом черепке, можно сохранить его даже в ладонях, трудно, конечно, но можно. А сосуд, каким прекрасным он ни будет, если в нем нет вина, жажды не утолит. Ты вот устал с дороги, во рту у тебя много дней уже не было ни капли, и если я покажу тебе такой сосуд, прекрасный, но пустой, ты, пожалуй, еще прибьешь меня за это».
60. Luceat eis[216] Кто на Ваганькове, кто в Новодевичьем, спите вы мирно, мои прабабушки, бабушки, тетушки[217]. А где-то рядом лежат ваши гимназические подружки. Молва назвала вас «арбатскими старушками». Что ж, не буду с молвою спорить, светлой памяти вашей посвящая свои невеселые размышления… Весна 1987 года
61. Москва
Москва одноэтажная, с переулками и заросшими травой дворами… Есть две Москвы, и об этом теперь, наверное, знает каждый.
Одна – по ней водили меня ребенком. Другая – 1986 года.
62. Mater dolorosa[218]
В июле 1969 года я впервые пришел на Калитниковское кладбище, что у самого Птичьего рынка, рядом с церковью Всех Скорбящих. Здесь похоронен мой дед, но могилы его, разумеется, нет и не было [219]. Была тут лишь кладбищенская ограда, и только теперь появилась на ней краткая надпись, всего лишь два слова, выведенные масляной краской: МОИ ЗДЕСЬ. Придет время, и люди поставят тут памятник; чту напишут на нем, не знаю, но хотелось бы видеть на нем именно эту надпись: МОИ ЗДЕСЬ. 6.IX.1988
[Воспоминание]
Б абушка заваривает чай, я строю замок из кубиков, отец работает: пляшущие цифры на лежащем перед ним листе бумаги выстраиваются в какие-то формулы, смысла которых мне всё равно не понять. Мама – в Университете. Варя – ей сейчас еще только два или три года, – по-моему, спит.
Звонок. Это к нам, потому что один раз звонят только к нам; у Натальи Николаевны два звонка, у Виноградовых – три, а у Котовых – четыре. Это к нам, и поэтому я опрометью по всем трем коридорам бегу к входной двери и там обнаруживаю Елену Степановну Фотиеву, бабушкину подругу со времен Первой Мировой войны – они были сестрами милосердия в госпитале, который помещался на Коровьем броде (теперь эта улица называется 2-й Бауманской). Елена Степановна удивительно подвижна, экспансивна и рассеянна. Она пришла из церкви Ильи Обыденного и принесла для бабушки просфору.
Чай готов.
– Котишка! – кричит мне отец из кабинета. – Чаем меня поить собираются?
А чай, действительно, замечательный – смесь индийского с китайским, а, может быть, и что-то другое. Помню только, что бабушка всегда покупала три или четыре сорта и как-то особенно их смешивала.
– Отец Александр[220] рассказывал, что священники начали возвращаться из лагерей после реабилитации, – говорит Елена Степановна.
Реабилитация… Это какое-то новое слово. Я его услышал недавно и смысла пока не понял; знаю только, что все: бабушка, мама и папа, да и все, кто приходит к нам в дом, очень часто говорят о реабилитации. Джон Миллер[221], приятель моего деда, после реабилитации вернулся домой. Он страшно худ и всё время кашляет, но всё равно веселится как ребенок. Отец маминой подруги Татьяны Федоровны тоже был реабилитирован, но после реабилитации оказалось, что его уже десять лет нет в живых. «Умер в тюрьме», – сказал кто-то из старших.
– Почему отец тети Тани оказался в тюрьме? – спросил я у мамы.
И что же?
– Вырастешь, Саша, узнаешь[222], – ответила мама.
Слова эти из Некрасова, их я, конечно, знаю, и речь там идет о возвратившемся домой декабристе. А те, кто приходит после реабилитации, думаю я, и в самом деле похожи на декабристов. Александр Иванович Путилов, друг моего деда, авиаконструктор и теперь снова помощник Туполева, тоже реабилитирован. Александр Иванович удивительно остроумен, его я могу слушать часами, хотя о чем именно он говорит, понимаю плохо. В 1930-е годы (это сказал мне тогда отец) его самолетом «Сталь» восхитились все, и не только у нас, но и за границей. Реабилитирован и дядя Мидхат[223], лучший товарищ отца. На груди его я не раз видел солдатский орден «Славы», и он тоже напоминает мне декабриста. В детстве он пережил нищету, был в детском доме, затем сумел стать ученым, попал на фронт рядовым. Кто его репрессировал и за что? И почему вчера на дворе я так хорошо расслышал сказанную одной из соседок фразу: «Репрессированные! Враги народа это! Всех их в каталажку надо обратно. Сталин умер, и мразь повылезала отовсюду».
Сейчас, пока все пьют чай, самое время выяснить, чту хотела сказать эта тетка, которую во дворе за громкий голос прозвали «Граммофоншей». Правда, самое время вмешаться в разговор взрослых.
– А кто такие враги народа? – громко спрашиваю я у бабушки.
– Сталин, – отвечает она, – был ужасно труслив и поэтому всех умных людей боялся и ненавидел.
– А те люди, Котька, – перебивает бабушку отец, – которые всё привыкли повторять с чужого слуха и ни о чем своей головой не думать, те и говорят: враги народа, враги народа…
1988
Дневниковые записи[224]
31 /I 1981 года. Неделя 36. Глас 3. Всенощная в ц. св. Илии Обыденного. Видел Олега, Леночку и Лид. Ан.[225]. Ушел во время Канона (до службы был в Брюсовом пер., приложился к чудотворной иконе Божией Матери).
31/II-81. Ранняя у Положения Ризы[226]. Служится в приделе вмц. Екатерины. Сегодня память преп. Саввы Звенигородского. Вечером у нас были Виссарий с Леной и Станислав[227]