07 утра, а 18.IV.87 в Страстную Субботу приблизительно в 1245 дня скончался от рака поджелудочной железы отец. Почти год прошел с этого дня. Семь лет не делал я, как теперь вижу, дневниковых записей. Многое изменилось. Fugaces labuntur anni[261] и всё больше дает знать о себе invida aetas [262]. Нет времени так часто посещать церковные службы, как это я делал ранее, но зато гораздо чаще бывает в церкви мама. Об отце, его жизни и смерти рассказ будет особый, а здесь – просто дневник, в котором м. б. хоть сколько-нибудь отразится fuga temporum[263].
Что было в последние дни…
6/IV. Вчера отдал в ОВИР[264] документы для поездки во Францию летом этого года. Сегодня утром был в Фонде культуры (долгий разговор о том, чту надо бы делать). Потом поехал к отцу на могилу, где надо было укрепить ограду из камней, собранных мною в переулках Остоженки, где прошло его детство. Потом был в Кузьминках у мамы и после обеда поехал на вечерние занятия. <…>
7/IV. Утром был в ГМИИ[265] по делам Фонда культуры. Потом сел в 16-й троллейбус, доехал до Калитниковского кладбища, оттуда вернулся в институт, после занятий опять на Калитниковское кладбище. Слушал 12 Евангелий. Здесь же была мама.
8/IV. Утром был дома. Звонил по поводу Тита Ливия[266] редактору. Работа сделана, ее хвалят, а договор до сих пор не заключен. Боюсь, что книга выйдет под именем Н.Боданской, которая отказалась от работы. Договор был заключен с ней (на I–X, XXI–XXX кн.) и до сих пор не расторгнут, а я прокомментировал VI–X, работая ночами etc. Мне говорят: «Вы совершили научный подвиг». Лучше бы уладили дела с договором.
Вечером был в ц. Всех Скорбящих на Калитниковском кладбище – на выносе плащаницы и погребении Спасителя. Нес хоругвь во время крестного хода. Мама была тоже.
9/IV. Петя сильно кашлял и поэтому не пошел в школу. К 1230 мы поехали с ним в Калитники, святить куличи, встретили по дороге на Нижегородской улице Нину Мих. Пашаеву. С ней дошли до отцовской могилы, а потом подошли к могиле ее мужа. Тем временем приехала мама. Я пошел, встал в очередь в храм, т. к. боялись дождя и святили куличи в храме, очередь тянулась через всё кладбище. В это время мама с Петей сажали бархатцы на могиле. Петя был в голубой куртке и красной шапочке. Пришел Алешка[267] (для Пети – дядя Алеша), мой троюродный брат. Вместе все были в храме, прикладывались к плащанице, оттуда они все поехали в Кузьминки, а я – в институт.
Пете к Пасхе был обещан подарок: кляссер для марок, а их нигде нет (дефицит! У нас всегда что-то бывает в дефиците: гречневая крупа, женские колготки etc.). С трудом купил три маленьких кляссера.
<…>
[10/IV.] Мы с мамой ушли в церковь к 1030 вечера. Во время крестного хода я, как обычно, нес хоругвь, мама шла с певчими, т. к. хором здесь управляет Ник. Мышкин (сын Ли Ши, переводчика, работавшего в «Прогрессе»). Колю я знаю давно, с тех пор, когда он был студентом, и я в их училище переводил латинские тексты исполняемых студентами произведений для того, чтобы они поняли, о чем говорится в исполняемых ими сочинениях[268].
Пасхальная ночь – всегда нечто неповторимое. Об этом написано много, м. б. когда-нибудь напишу об этом и я[269]. После службы пошли к отцу на могилу, где долго стояли в темноте у березы; домой (в Кузьминки) приехали на такси, нас встретила Наташа, с которой мы разговелись, и я тут же лег спать, т. к. страшно устал, последние дни почти ничего не ел и к тому же плохо себя чувствовал.
Утром поехали в Калитники – Наташа, Варя, Петя и я. Петя бывал здесь не раз, а Наташа была сегодня впервые.
Папа. Папа. В прошлом году, в самый день твоей смерти, когда ты в своем синем мундире лежал у себя на кровати, я, христосуясь с мамой на паперти ц. Успения в Вешняках, сказал: «Сегодня я потерял не отца, а друга». Когда мне бывает плохо, я всегда спешу сюда, на твою могилу и плачу и стою на коленях, сколько хочу. Сейчас ее украшает обычный металлический крест, и нет для тебя украшения лучше. Но об отце, о его жизни, смерти и похоронах я напишу особо.
Из Калитников поехали в Новодевичий. Здесь пусто, т. к. пускают только по пропускам. Лишь у входа множество милиционеров и небольшая толпа желающих попасть на кладбище, по которому водят за 1 р. с человека экскурсантов, которых очень мало, т. к. экскурсии эти заказываются заранее. Пусто здесь и потому, что теперь хоронить тут запрещено; я хочу сказать, что запрещено хоронить детей в родительские могилы et voilа родители нынешнего поколения похоронены уже на других кладбищах, – на могилы дедов и прадедов ходят люди редко, а к телам Суслова, Алиева, Тихонова и других членов Политбюро эпохи Л.И.Брежнева вообще никто не ходит. Это же можно сказать о бывших министрах и других не вошедших в историю персонажах, которые некогда были фигурами.
Обидно, что бабушка, дед Ник. Ив., дядя Тиша, Лена, тетя Маруся, Дедя с Бадей[270] и все Чистяковы, т. е. Петр Егорович с Евдокией Семеновной, Георгий Петрович с бабой Катей и Вера Петровна похоронены здесь.
Обедали в Кузьминках. Были: Алявдины (кроме Лизы, которую Виссарий привозил сюда вчера, в Страстную Субботу; они играли с Петей), Тат. Гребенникова и Галя Чаленко, мамина ученица, ставшая на днях ее крестницей. Это первая мамина крестница и поэтому мама ею очень гордится. Вечером мы уехали в Ясенево.
11/IV. Из вчерашних разговоров вспомнилось, что в пасхальную ночь на TV показали патриарха Пимена прямо из Богоявленского собора и его «Христос воскресе!» могли слышать те, у кого был включен телевизор. Беседа с патриархом (почти на всю страницу) была опубликована в «Известиях» два дня назад. Отношение властей к религии и Церкви за годы, прошедшие после смерти Брежнева, Андропова и Черненко, изменилось, но не знаю, насколько это серьезно и боюсь, что после того, как 1000-летие крещения Руси будет отпраздновано с помпой в Большом театре, отношения с властями снова станут такими, как были в предшествующий период. Боюсь, но, дай Бог, зря.
Сегодня Петя с одноклассниками и я вместе с ними, и мама были в Музее палеонтологии, который открыт почему-то только для экскурсий. Петя сказал: «Экспонатов настолько много, что всё как-то плохо запомнилось». Те музеи, где он бывал раньше, такого впечатления не производили на него. Про этот же музей надо сказать, что он не только богат своими коллекциями, но, главное, роскошно выстроен.
12/IV. Был на кладбище. Принес на могилу довольно много земли и засыпал канавку слева от могилы. Вечером – у Нины Мих. Вечер по поводу пасхальных дней.
15/IV. Вчера провел на кладбище несколько часов, сегодня – просто хандрю. Трудно собраться с силами и взяться за работу. С того момента, как я сдал Ливия, прошел почти месяц; за это время я не написал ни строчки, работаю только со студентами: с одной группой читаю Тибулла и Проперция по своей книжке[271], с другой – Овидия (Daedalus interea…)[272] по учебнику Козаржевского [273]. C’est tout. А надо бы поработать над записками о детстве: я застал то поколение, сформировавшееся и ставшее взрослым до 1917 года, которое теперь уже полностью ушло в прошлое. Это были совсем другие, нежели мы, люди. Тетя Оля, Борис Эдуардович Шпринк, Анна Петровна Фёдорова и др.
Что отличало их как от нас, так и от тех поколений, представителей которых надо, наверное, назвать детьми семнадцатого года (Анна Ал-дровна и Як. Ал. Фёдоровы, сестры Яновские и др.)? Думаю, что прежде всего щедрость: все они, не задумываясь о том, что надо что-то оставить для себя «про запас» на черный день, дарили всё, что у них было: вещи, деньги, силы, знания… Это было поколение христиан вне зависимости от того, верующими считали они себя сами или неверующими. Так, например, Б.Э.Шпринк всегда подчеркивал то, что он придерживается атеистических убеждений, но при этом во всех своих поступках он был подлинным христианином. Не случайно же апостол Иаков говорит об оправдании делами[274]. Мне кажется, что представителям этого поколения, выросшим в эпоху бурного расцвета как естественных наук, так и техники, самой историей было уготовано по-возрожденчески негативно относиться к любым формам традиционного мышления, а в том числе и к вере в Бога – она казалась им архаической и уже отжившей свое формой философии. Именно так говорил о религии Б.Э.Шпринк. При этом все они были воспитаны верующими родителями и дедами, а поэтому сами «по делам их» были христианами, причем в лучшем смысле этого слова[275].
После записи, сделанной 30.IV.81, прошло семь лет. Брежнев, про которого в последние годы его жизни говорили «Брежнев умер, но тело его живет», в конце концов скончался. По TV вся страна видела, как его гроб не опустили, а с грохотом уронили в могилу. Его сменил Андропов, ставший вначале наводить железную дисциплину: людей среди бела дня хватали на улицах, в магазинах и даже в кино прямо во время сеансов и проверяли, почему они не на работе. Это продолжалось до конца января 83 г., когда «сам» вдруг понял, насколько смешно выглядит эта охота, и осудил ее лично.
До августа Андропов появлялся на людях, хотя было видно, что с каждым днем он дряхлеет, затем он стал управлять нами, как тогда говорили, «из-за занавески» подобно тому, как делал это Гудвин великий и ужасный из сказки А.Волкова