И вот приходим с крестным на крещение. А ведь большой купели в южном приделе тогда не было, крестили наверху, в светелке, и там же стояли аквариумы с разными динозаврами. Поднимаемся, стоим с крестным в дверях. И вдруг слышим: «Ну что? В каком аквариуме крестить будем?» Правда ведь, батюшка, кроме многого прочего, был веселый человек!
На похоронах М.Л.Гаспарова. Москва, ноябрь 2005 года
А крестил он меня, совершенно неожиданно, Марией, во имя Марии Магдалины. Я к тому времени уже была наслышана о его прекрасной памяти, в том числе и на имена. И когда он вдруг не переспросил у меня имя, я решила: помнит, что Марина. И вдруг – Мария… Когда прошел первый шок – и от таинства, и от неожиданной смены имени, – я вдруг вспомнила, что, когда у нас в лицее в pendant к уроку латыни был факультатив по литургической драме, я пела там, в отрывке из «Жен-Мироносиц», партию Марии Магдалины и думала, что, если соберусь креститься, хорошо бы взять это имя. А отец Георгий потом долго извинялся за «ошибку», «Размышление с Евангелием в руках» надписал «Марине-Магдалине», а последнее время причащал под именем «Марины-Марии». А про еще одно совпадение: что мои именины – это день его рождения, – я узнала только совсем-совсем недавно.
Год назад у моей подруги погиб жених в непосильном для него ка-ячном походе на Алтае, за месяц до предполагавшейся свадьбы. Подруга в это время была в экспедиции в Монголии, прилетела на два дня на похороны и снова вернулась в экспедицию. И там ее за утешением водили к ламе, на нее возлагали руки, читали мантру. А я подошла к отцу Георгию, рассказала историю, попросила разрешения привести подругу, как вернется. «Конечно! Обязательно приводи!» На всякий случай предупредила, что она практически неверующая. «Не важно!» И, больше для проформы, сказала: «Знаете, она сейчас в Монголии, ее там к ламе водили». Молчание. Я: «И, знаете, мне кажется, что это хорошо…» Он: «И мне тоже так кажется!.. Конечно, хорошо! Чего же тут плохого?!» Подруга, правда, так до него и не добралась.
Иногда отец Георгий мне снился, что вполне естественно. Иногда как-то смазанно. Какой-то непонятный храм; ощущение неловкости. Появляется отец Георгий, и становится как-то легче и яснее. А иногда – абсолютно реалистично. Однажды – мы с бывшим мужем жили тогда в Тулузе – приснилась исповедь у отца Георгия. Как всегда, полно народу, длинный хвост, и он – извиняющимся тоном: «Пожалуйста, покороче! Только самое важное!» Доходит очередь до меня, и вдруг он говорит: «А ты – рассказывай!» Сложности в отношениях с мужем у меня тогда уже начались, и по контексту сна было ясно, что рассказывать надо именно об этом.
И еще раз приснилась исповедь. Я перед этим перевела стихотворение англо-американского поэта Глена Максвелла. По абсолютно личным причинам этот перевод был для меня очень важен. И вот снится: опять на исповедь много-много народу. Я жду и даже не знаю толком, чту говорить. И вдруг отец Георгий: «Ну, показывай свой перевод!» Что ж, в ближайшую субботу (уже наяву) пришла на исповедь и послушно принесла перевод. Он посмеялся – и дал свой мейл.
А вот сейчас, 4 августа, была на литургии и на панихиде. И потом ночью вот что приснилось. Было что-то вроде того, чего всем так хотелось, но не довелось – что-то вроде встречи отца Георгия с приходом. И откуда-то было известно, что ему остается один день. А потом его понадобилось уложить отдохнуть, что ли, и почему-то оказалось, что ближе и удобнее всего – у меня. Он отдохнул, и вот мы сидим и разговариваем – такого у меня никогда не бывало, чтобы просто разговаривать с отцом Георгием с глазу на глаз. О чем-то он сказал: «Этого я уже не успею…» И тогда я просто обняла его, как он всегда обнимал нас, когда нечего было сказать в утешение. И мне было как-то неловко, как всегда: «Его там столько народу ждет, а он тут со мной так долго». И тут же подумалось, что я ведь всегда так старалась покороче, лишней фразы не сказать, лишний раз не подойти – так может быть, теперь можно? Мы разговариваем, я не очень знаю, о чем и как, просто пытаюсь развлекать. Почему-то мне кажется, что его могут позабавить французские комиксы, которые я действительно только что привезла из Парижа.
Тут – маленькое пояснение. В Париже у меня есть приятель Филипп, ему шестьдесят три года. Прекрасный человек, в наше время – вольтерьянец, задорный безбожник, ненавидящий религию (но не могу себе представить, чтобы он мог ненавидеть Бога). В 1968 году, студентом, он не только в мае был в Нантэре, но и в сентябре – в Праге. В этот раз он переснял мне из одного журнала 1974 года комиксы про «встречу богов» – такая, в духе еще 1968-го, задорно, дурашливо безбожная, местами довольно остроумная штука, где встречаются господа Юпитер, Аллах, Будда, Вотан, Иегова и Христос, дурачатся, выпивают, играют в карты, дерутся, смотрят порнуху – такой типично французский безбашенный атеизм. Больше всех – а то бы это была не Франция – конечно, достается Иисусу.
Но я всё равно почему-то думаю во сне, что батюшку это скорее позабавит, чем обидит. Мне действительно кажется, что он бы не обиделся, а посмеялся бы и, наверное, помолился бы о не злых и не глупых, довольно остроумных и веселых авторах, задорных наивных безбожниках. А посмеялся бы еще и потому, что ему ведь близок был дух 1968 года, не только нашего диссидентского, не только пражского, но и парижского, – он был очень свободный человек. И потому, что он, кажется, вообще любил всё французское – а как на Пасху читал Иоанна по-французски!
И я даже помню, на какой сценке мы остановились. Вотан предлагает сыграть в покер, просит Иисуса снять карту (по-французски – «Coupe!», «обрежь»), а Иисус, по замыслу комикса – обидчивый молодой еврей, всех, кроме папочки и Будды, подозревающий в антисемитизме, говорит: «Думаешь, я не понимаю твоих аллюзий? “Coupe” gna-gna-gna, “Coupe”! Sale goye!»[437]
Собираюсь рассказывать и показывать дальше, ищу следующую страницу – а ее-то и нет: прямо у меня в руках забористый атеистический комикс превращается во что-то абсолютно невинное…
Вот такая история. Наверное, у каждого, кто его хоть немного знал, есть несколько своих, подобных.
Август 2007 г.
Любовь Грацианская
Отец Георгий, Егор был неординарным человеком, абсолютно неординарным священником. И он был неординарным, в высшей степени одаренным ученым. И это было очевидно с самого начала. Потому что очень рано, еще на первых курсах, он понял, что историю и филологию разорвать нельзя. У него были не просто филологические увлечения, а у него было желание применить знания и способы работы филологические к историческому источнику[438]. Надо сказать, что в нашей стране очень долго представления о любом историческом источнике было четко отринуто от филологии. И поэтому проводить текстологические исследования даже специалисты по античной истории и не очень хотели, и не очень могли. И в этом смысле Егор был одним из первых, кто это понял. До него это поняли еще два человека, работавшие долгое время в секторе Елены Сергеевны Голубцовой, где защищался Егор: покойный Юрий Германович Виноградов и ныне здравствующий Валерий Петрович Яйленко. В отличие от Егора, который знал классические языки, они стали ходить просто на наш курс, на отделение классической филологии филологического факультета. Егор достаточно быстро понял, что в Москве источниковедов как таковых нет. Во всяком случае, их очень мало, и они не особо хотят делиться своими познаниями. И он стал учеником петербургского, тогда ленинградского, ученого с очень интересной судьбой и интересным мировоззрением – Аристида Ивановича Доватура. У него мы с Егором несколько раз встречались: к его удивлению – он увидел меня у Аристида Ивановича, к моему удивлению – я увидела его. Потом мы удивляться перестали.
Г.П.Чистяков. Москва, 1984 год
Теперь относительно его замечательных трудов. «Фукидид и его источники по истории Аттики», несмотря на то что это всего лишь дипломная работа, – законченный замечательный труд. А вот кандидатская работа – это единственная до сих пор работа в таком жанре по Павсанию. Причем я никогда об этом не думала, а где-то лет шесть тому назад у меня была дипломница, которая сравнивала Страбона и Павсания как исторические источники по некоторым городам. И, к удивлению своему, я выяснила, что на русском языке после диссертации Егора работ по Павсанию не прибавилось. Более того, так как опубликовано всё это не было, то я звонила Пете, доставала затертый экземпляр диссертации и читала его с большим удовольствием.
Это, конечно, великолепная источниковедческая работа, которая имеет дело с таким неординарным для источниковедения памятником – немного осложненным путеводителем, но очень интересным, с точки зрения источниковедения, не только тем, что этот путеводитель зафиксировал какие-то подробности. (Кстати сказать, вся Европа давно уже, весь XX век писала книжки из серии «С Павсанием в кармане туда-то и туда-то», а у нас как-то это не было принято.) Но Егор копнул глубже. Он, во-первых, выяснил (причем очень остроумно выяснил), какими источниками пользовался Павсаний. А потом он выяснил (во многих смыслах), какого сорта информация интересовала Павсания, то есть каким образом работал Павсаний: была ли это чисто развлекательная вещь или все-таки у Павсания были иные интересы, научные.
Дело в том, что история с нами обращается очень часто курьезным образом. В частности, от Античности целиком или почти целиком сохранились две не самые талантливые вещи: это «Описание Эллады» Павсания и «География» Страбона, которой занимаюсь я (почему мы так с Егором дружны были). Но других трудов, столь всеобъемлющих, столь объемных, использующих так много источников для своего создания, к сожалению, до нас просто не дошло. Они были, но не дошли, а дошли вот эти два. И поэтому всё, что можно сделать из них, вероятно, надо сделать для того, чтобы писать историю не «среднепотолочную», а все-таки основанную на каких-то источниках. И Егор это делал.