й талант в землю», – так оценивали многие его шаг.
А знавшие его близко задавались вопросом, хватит ли этому утонченному интеллектуалу, самоуглубленному, довольно импульсивному и достаточно слабому здоровьем, сил и, главное, умения, став священником, служить всем, общаться с людьми любого рода, становиться для самых разных людей поддержкой и опорой…
Однако действительность опровергла опасения и сомнения. Приняв сан, отец Георгий не только не перестал преподавать и писать, быть членом правления Российского библейского общества и Международной ассоциации исследований по изучению Отцов Церкви, но удвоил сферу своей ответственности, совместив пастырские труды с плодотворнейшей публицистической деятельностью (в качестве члена редколлегии газеты «Русская мысль» и экуменического радио «София») и с работой заведующего религиозным отделом Библиотеки иностранной литературы. Возникло впечатление, что вместе с рукоположением ему были дарованы и дотоле нежданные физические и психические силы. Прежний немощный ученый превратился в неколебимую скалу, в которой нашли опору сотни самых непохожих людей.
Что же касается интеллектуальной честности, то он не только продолжал открыто отстаивать те же самые позиции, но делал это теперь с большей авторитетностью, дарованной саном. Отец Георгий мог бы применить к себе слова отца Александра Ельчанинова: «До священства – как о многом я должен был молчать, удерживать себя. Священство для меня – возможность говорить полным голосом».
Георгий Чистяков принял эстафету духовного и интеллектуального наследия отца Александра Меня, продолжив, в том числе самым непосредственным образом, его дело. Священник московского прихода святых Космы и Дамиана (объединившего вокруг отца Александра Борисова многих учеников Меня), он продолжил и развил то, чему сам отец Александр Мень только дал начало. В первую очередь речь идет о пастырском служении отца Георгия в Детской республиканской клинической больнице Москвы и о его деятельности на посту заведующего отделом религиозной литературы Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы.
Православие как религия традиционная, с богатым и сложным обрядом, именно вследствие этой сложности во всей своей полноте раскрывается больше в монастырях. Мирянин из-за сложности литургического языка, длительности богослужений, трудно исполнимых для жизни в миру предписываемых правил, иногда оказывается почти на периферии жизни Церкви. Однако есть в Русской Церкви особая духовная традиция, в которой пастырь, священник, иногда даже монах поворачивается лицом к простому мирянину. Эту традицию отличает большая забота о человеке, погруженном в жизнь общества со всеми ее требованиями и устремлениями. Она предлагает ему не бежать от мира, а стараться принести град Божий в средоточие града человеческого. Среди таких пастырей, тех, кто является носителем этой традиции, можно назвать Нила Сорского, Тихона Задонского и Серафима Саровского, уже в предреволюционные годы – Иоанна Кронштадтского и оптинских старцев. После трагедии 1917 года эта традиция как будто прерывается; однако в советское время она прорастает в московском священнике Алексее Мечёве, который предлагал своим прихожанам создать монастырь в миру. С поразительной яркостью явила она себя сначала в Павле Флоренском, а затем – в Александре Мене. Как богослов и пастырь отец Георгий Чистяков, несомненно, входит в эту традицию.
Этот духовный путь предполагает не только конкретное служение каждому ближнему, пребывающему в нужде (бедному, больному, изгою), но и открытость всему, что присуще человеку, в первую очередь – культуре. Такая установка не вполне привычна для православной традиции, в которой монашество и светская культура находились зачастую в трагическом разрыве – в значительно большей мере, чем в западном христианстве.
Отсюда, с одной стороны, служение отца Георгия в детской больнице и, с другой, как столь же важный аспект того же служения, – преподавание, интеллектуальное творчество, публицистическая деятельность. Отсюда – его необычайная эрудиция, его любовь ко всей человеческой культуре, литературе, изобразительному искусству, музыке, театру и кино.
Отсюда же – и политические воззрения, которые побуждали его и после рукоположения часто высказываться по радио и в прессе в защиту демократии и свободы печати, с безоговорочным осуждением войны в Чечне, с обличением каких-либо злоупотреблений властей по отношению к гражданину. Этим можно объяснить и его решительные разоблачения различных попыток со стороны антихристианских политических сил – коммунистов, антисемитов, националистов, антизападников – подчинить православие своим интересам…
Георгий Чистяков обладал необыкновенной внутренней свободой, завидной способностью быть всегда самим собой; ему были не знакомы компромиссы, он не скрывал своих мыслей, никогда не боялся высказывать собственное мнение, но и никогда не навязывал его другим. Выросший при советском тоталитаризме, он считал свободу каждого наивысшей ценностью и всегда восставал против всякого покушения на свободу как в жизни общества, так и в жизни Церкви.
Естественно, и культурную деятельность, и политическую ангажированность он рассматривал как возможности свидетельства. Вначале мирянином, а потом священником Георгий Чистяков тесно общался с такими интеллектуалами, как историк древнерусской литературы Дмитрий Лихачёв, литератор Сергей Аверинцев, философ Григорий Померанц, ученые, писатели, художники, музыканты. Встречался он и с бывшими советскими диссидентами, правозащитниками, представителями оппозиции и пацифистских объединений.
Для многих бывших коллег, интеллектуалов и политиков он оставался Егором или Георгием Петровичем и после принятия сана; для входивших в Церковь он становился «отцом Георгием»; для всех он был ориентиром, мужественным человеком с отчетливой позицией, совершенно чуждым любому компромиссу и оппортунизму. Среди людей, которых он готовил к встрече с Богом или отпевал, – писатель, поэт и бард, любимец советской молодежи шестидесятых-восьмидесятых годов Булат Окуджава и известный лидер демократических сил Сергей Юшенков. Он также служил панихиду по Галине Старовойтовой, по журналистке Анне Политковской, убитой (несомненно, по политическим мотивам) 7 октября 2006 года. Отец Георгий открыто называл ее гибель «общественным мученичеством».
Вместе со священниками Алексеем Мечёвым, Павлом Флоренским и особенно с непосредственным учителем Александром Менем Георгия Чистякова можно назвать своего рода связующим звеном между традицией XIX века и сегодняшней Россией. Но эта связь, разумеется, у каждого из них была своя, особая, и даже Мень и Чистяков, как учитель и ученик, являли ее каждый по-своему. В самом деле, удивительно: Чистяков, который был моложе Меня почти на двадцать лет, казался связанным с дореволюционной русской культурой более «непосредственным» образом, чем его учитель. Я говорю здесь не о духовной культуре, с которой отец Александр, воспитавшись в катакомбной Церкви, был связан самым прямым и неразрывным образом. Речь о том, что отец Александр мыслил, скорее, как ученый с естественнонаучным образованием, который впоследствии посвятил свою жизнь изучению Священного Писания и Предания – текстов духовных. Что касается отца Георгия, он был гуманитарием «до мозга костей» и был настолько пропитан текстами – причем речь отнюдь не только о текстах духовных, ведь он прекрасно знал художественную литературу XIX века, как русскую, так и европейскую, – что это знание, эта пропитанность создавала весь его облик, речь, манеры и характер общения. Недаром он писал: «Это звучит странно и нелепо, но я родился до революции. Ибо на тех людей, среди которых прошло мое детство, революция не оказала никакого воздействия»[450].
Так же как и отец Александр Мень, отец Георгий был связан духовными узами с великой русской богословской школой в эмиграции: Сергеем Булгаковым, Николаем Бердяевым, Владимиром Лосским, Георгием Флоровским, Антоном Карташёвым, Василием Зеньковским, Александром Шмеманом, Иоанном Мейендорфом, Николаем Афанасьевым, Александром Ельчаниновым, архимандритом Киприаном (Керном), епископами Иоанном (Шаховским) и Кассианом (Безобразовым) и, наконец, с митрополитом Сурожским Антонием (Блумом), скончавшимся в 2003 году. В последние годы жизни владыки отец Георгий навещал его в Лондоне. Любопытное совпадение дат: 4 августа, день рождения Георгия Петровича Чистякова, – также день смерти митрополита Антония (Блума); 22 июня, дата смерти отца Георгия, – также дата ухода из жизни отца Алексея Мечёва…
Георгий Чистяков соединял в себе традицию православной духовности с западной – особенно XX века. Наряду с великими русскими мистиками ориентирами для него в духовной жизни были Шарль де Фуко, малая сестра Магдалена, мать Тереза Калькуттская, Кьяра Лю-бич, Джуссани, брат Роже Шютц, отец Веренфрид ван Страатен и Жан Ванье, с которыми он встречался. И еще – Симона Вейль, Эдит Штайн, Анна Франк, Жак Лёв, Мартин Лютер Кинг, которым в одной из своих книг он посвятил целую главу со значительным заглавием на латинском языке, взятым из Послания апостола Павла к Евреям: «Quorum imitamini ёdem» (Подражайте вере их[451]).
С митрополитом Антонием (Блумом). Англия, 2001 г.
Отец Георгий Чистяков был человеком синтеза и единения. Сергей Булгаков сказал о Павле Флоренском, что «в нем встретились Афины и Иерусалим». Тот же синтез классической философии и Откровения совершил своей интеллектуальной деятельностью отец Георгий: синтез эстетики греко-римской Античности и духовности восточного и западного христианства – в литературе, искусстве и мысли.
Об этом свидетельствуют уже сами названия различных его работ, таких как «Пасхальная победа: Иисус и Гораций», «У подножия Парфенона», «Афины и Рим» и, наконец, его книга «Римские заметки», которой он дал еще и итальянское заглавие – «All’ombra di Roma»