Вспоминаю некоторые эпизоды. Например, лето, конец августа. Это уже прошел и медовый Спас, и яблочный Спас, полно всяких фруктов. Я на нашей веранде. А мы жили в месте, которое называлось Отдых, у нашего друга, профессора Спиркина, одного из издателей многотомной Философской энциклопедии. И я занимаюсь тем, что разрезаю фрукты, чтобы сделать фруктовый салат или подготовить их к фруктовому сиропу. Но оказывается, что дача, где живет Егор, находится где-то неподалеку, потому что он проходит или буквально пробегает мимо нашей дачи, стучит в дверь, чтобы поздороваться. Я спрашиваю: «Куда же это ты?» – «В Москву, на электричку». Тогда я говорю: «Ну, сейчас я тебе кое-что дам». Достаю еще неразрезанный какой-нибудь фрукт (то ли грушу, то ли персик хороший), вручаю ему. Это у нас называлось «на дорожку». Вот так он убегает на электричку. Зачем ему среди лета куда-то ехать в Москву, это я уж совсем не знаю.
Дальше дело развивается очень любопытно. Советская власть ликвидирована. И вдруг выясняется, что ряд студентов моего классического отделения неожиданно стали священниками. Прямо чудеса какие-то. Когда это они успели подготовиться? Вот Максим Козлов, например (помню даже, где он сидел у меня там, в кабинете за столом), стал настоятелем университетского храма в память великомученицы Татианы. Вот Валентин Асмус, сын известного философа, Валентина Фердинандовича Асмуса, друга Лосева. И этот тоже, оказывается, священник, который едет в Троицкую лавру и там преподает греческий язык. Ну и, например, отец Артемий Владимиров, который слушал весь курс моей «Античной литературы». У него писательский дар, он и сейчас пишет книги на духовные темы.
Ну и, конечно, не отстает и отец Георгий. Причем, у него замечательный дар: умение общаться с детьми и воспитывать их духовно, и помогать больным детям. Я уже сейчас не помню номер клиники, где как раз находились эти больные и часто очень тяжело больные дети. Мне потом рассказывали врачи, с каким нетерпением они ждали приезда отца Георгия, как они его любили и как он помогал этим тяжело больным детям.
Он вообще был замечательный проповедник и великолепно выступал. Я хорошо помню не только его облик, но даже и голос его. До сих пор помню. И вот однажды, 9 февраля 2002 года, умирал мой брат в Боткинской больнице. Он хотел перед смертью, чтобы его окрестили и вместо Хаджи-Мурата назвали Михаилом. И вот, я попросила отца Георгия произнести прощальное слово в память моего брата. Он произнес замечательное слово, и помню, как мы потом на Арбате все вместе моего брата вспоминали.
Отца Георгия я всегда вспоминаю. Он у меня открывает такую, можно сказать, триаду людей, которые мне духовно близки. Сначала идет сам отец Георгий, затем отец Сергий Булгаков, очень известный богослов, который вместе со многими был в начале двадцатых годов выслан Лениным за границу (он и умер в Париже). Третий из этой триады – отец Федор Андреев, родом из Петербурга, ученик отца Павла Флоренского. Так что, эти духовно близкие мне лица, которые ушли из нашего мира, всегда приходят мне на память.
26 октября 2018 г.
Наталия Трауберг
Наталья Леонидовна, каким вам вспоминается новопреставленный отец Георгий Чистяков?
Как-то отец Георгий сказал: «Христиане смерти не боятся». Это правильно. Правильно по существу. Отец Георгий умер во сне. Он долго хворал, лет пять… Об этом не очень говорили, видимо, просто не хотели, чтобы знали, но, судя по всему, болезнь прогрессировала. Но ушел он во сне, без мучений, хотя, скорее всего, до того были страдания. Остался сын Петя, остались внук Ваня и мама Ольга Николаевна – очень хрупкая, у нее уже было несколько инфарктов…
Отец Георгий был известен не только как пастырь, но и как ученый. А кем, по вашему мнению, он был в первую очередь?
Ученым, безусловно. Но он непременно хотел быть священником. Всё это происходило на моих глазах в Российском Библейском обществе – мы все были его членами в начале девяностых. Отец Георгий – я даже не знаю, какой глагол тут употребить – ну вынь да положь! – хотел стать священником. Хотя уже был диаконом и мог причащать детей в онкологической больнице, куда он продолжал ходить почти до последнего дня. У нас была такая своеобразная «игра»: мы сами назначали какой-то срок – если к нему не произойдет то, чего мы очень хотим, то уже и не надо пытаться. Его отговаривали, потом назначили срок до 3 ноября. Он побежал в Чистый переулок, где ему опять отказали. Он ко мне – я тогда неподалеку жила: «Ну, давайте еще два месяца!» И ровно спустя месяц – то есть посередине нашего нового срока – пришло решение рукоположить.
Но почему ему было это настолько нужно?
Не знаю. Он ведь был абсолютный интроверт, весь в себе, как и я когда-то, как и Сергей Аверинцев, которого, конечно же, постоянно окружали «вампиры». Да – говорун, очень красноречивый. Но ведь ему надо было выдерживать людей постоянно рядом с собой. Вот около него появилась такая «Танька в штанах» по прозвищу, которая то и дело падала на пол и кричала, что он ее не любит и не жалеет. Отцу Георгию чрезвычайно тяжело было быть рядом с людьми. Он плакал, мучился и страдал. А ведь тут каждому требовалось уже отдавать себя. И порой он просто кричал – была такая невротическая реакция, хотя это важно лишь по нашему человеческому разумению, для духовного-то понимания это не имеет значения.
Может быть, было бы легче стать католическим священником?
Стань он католическим – он тяготился бы католической дисциплиной. Ну что делать, ему необходимо было находиться в суперсакральном пространстве. Мы на самом-то деле все, конечно же, в нем находимся, все служим литургию, но ведь он-то, в известном смысле, тут оказался первым среди равных. Светлый был человек.[480]
25 июня 2007 г.
Лаура ФёдороваТерритория любви
Добрый батюшка
При мне он никогда не повышал голоса, никогда не отчитывал за опоздания, «нехристианский» внешний вид, за то, «что съела яичко в пост». В нем всё было необычным – взгляды на жизнь, голос, движения, детская непосредственность – его надо было принять или нет.
А кто его принял и полюбил, уже не мог не пойти за ним, хотя он не призывал, не «агитировал». Просто он постоянно повторял, что христианство – это служение друг другу, а особенно – отверженным, о чьих страданиях люди предпочитают не знать. Так многие из нас оказались в РДКБ, больнице, куда попадают дети с очень серьезными диагнозами, жизнь которых находится в опасности. А с теми волонтерами, кто пришел, поработал и остался, можно сказать, «на передовой», он в минуты откровений (как правило, после трапезы, перед тем как идти в палаты) шел еще дальше. Он часто повторял: «У Бога ничего нельзя купить, Его нельзя задобрить, перед Ним нельзя выслужиться. Всё должно идти от сердца, а не от головы». Вот и решайте, был ли он «добрым батюшкой». Я считаю, он был духовно очень строг. Ведь многие из нас пришли к Богу в зрелом возрасте, и так хотелось замолить свои грехи, задобрить Бога добрыми делами. Самим членам группы милосердия он ставил очень высокую планку. Мне кажется, он верил в тебя, думал о тебе лучше, чем ты есть. Многие, и я в том числе, подходили к нему со словами: «Больше не могу». – «Можешь, ты очень многое можешь, у тебя всё получится, ты справишься, только очень старайся». И уже приходилось дотягиваться. Помню, подошла, говорю: «Буду посуду мыть для этих святых людей, больше ничего не сумею». А он: «Иди в палаты, ты нужна детям». У меня был срыв. Все детдомовские не хотят жить, многократно пытаются что-то совершить над собой. Он поддерживает: «Суицидальный синдром детдомовских бесследно пройдет». Видно, хорошо знал психологию таких детей.
Святая земля
Очень часто приходится слышать: «Оскудела духовность. То ли дело вера отцов. Батюшки на телеэкране то и дело машут кадилом – только раздражает. Смотрю на верующих – юбки до пят, платки, всё так уныло – нет желания верить». Всем этим людям хочется сказать про РДКБ: «Иди и смотри». Там вы найдете настоящих христиан и настоящих святых еще при жизни, которые стараются (и у них получается, потому что делают с любовью) облегчить страдания больных детей. Отец Георгий и волонтеры из группы милосердия под его руководством занимались не только окормлением верующих – они шли в палаты, утешали, обучали, поддерживали и просто были рядом с детками. Отец Георгий (а сейчас отец Димитрий) ходил в палаты причащать тяжелых, а они его с нетерпением ждали. А те, кто сами не могут прийти, кого мамы не могут принести, – это или после операции, или очень тяжелые, многие умирающие. Я могу сказать, что в 2001–2003 годах смертность была еще очень высокой, редкая субботняя служба обходилась без литии и «Вечной памяти». Сейчас положение изменилось в лучшую сторону. И всех вдохновлял, окрылял пламенными проповедями и просто теплыми словами отец Георгий. Одно только его благословение давало такие силы… Помню, как он благословил группу из общины, идущую в онкогематологию, рисовать с детьми. Еще помню, как стою в больничном дворе с двумя детдомовскими – обняла их, а он садится в машину и нас благословляет. Современная икона Вознесения.
Причащение в Покровской церкви в РДКБ. Москва, 1990-е годы
От многих христиан приходилось слышать: «Не чувствую присутствия Бога, ничего не могу поделать, нет контакта». Когда видишь столько детских лиц, обезображенных болезнью и невыносимой мукой, понимаешь, что Христос очень близко, Христос страдает в них. «Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая»[481]. Святая земля – это место особого присутствия Божия. Не каждый может выдержать присутствие Божие, а только тот, кто очистил себя покаянием, что символически выражено в снятии обуви. С обувью очень строго в прямом смысле: в уличной нельзя входить в больничный храм. А что многие не выдерживали даже одного посещения больницы – так это тоже точно. Такую землю для служения выбрал наш батюшка – самую огневую точку. Когда отец Георгий совершал Евхаристию, он или еле-еле переставлял ноги (от слабости, конечно, как будто ботинки ему были очень малы), или летал, взмахивая «крыльями» фелони. Так вот – по своей святой земле он летал.