Сравним этот текст со словами отца Георгия, которыми он завершил свой доклад «La solidad sonora» («Звонкое одиночество», сборник стихотворений испанского поэта Рамона Хименеса)»: «Темой моего сегодняшнего размышления и было Слово, когда оно вне какой бы то ни было мелодии, вне какой бы то ни было структуры, вне какой бы то ни было школы, традиции и т. д. порождает музыку внутри человеческой души и заставляет ее звучать где-то в глубинах нашего “я”. <…> Эта музыка всё равно звучит и всё равно она рождается из этого слова. Происходит то, о чем поэт говорил как о возвращении слова в музыку: “И слово, в музыку вернись!” – вне зависимости от того, кто читает и в рамках какой культуры. Я повторяю, что это музыка, которую нельзя изобразить при помощи нот, но эта музыка, вместе с тем, есть то порождение действующего и животворящего Слова, отражением, уже земным, которой будет любая другая музыка»[504]. Поразительное сходство! А ведь эти два мыслителя говорили абсолютно независимо друг от друга! Естественно, что эти конференции стали «родными» для отца Георгия, и он легко влился в наш диалог.
Вот, например, отрывок из его первого выступления на конференции «Слово и музыка» – «Немая музыка псалмов». Вдохновенно, наизусть читая примеры псалмов на латыни и тут же переводя их, он делает такой вывод о неизвестной нам музыке этих маленьких шедевров: «Ни один композитор никогда не сможет ее реконструировать, но сердце каждого из нас услышит и осознает в ней каждый такт и каждую мелодию, если только мы научимся вслушиваться в то молчание, через которое с нами говорит Бог»[505].
Не случайно профессор Московской консерватории Т.С.Кюрегян, после завершения цикла лекций, от лица всех слушателей сказала: «Я хотела вас поблагодарить за всё и сказать: кроме того, что мы получили очень много информации, и каждый извлечет из этой информации для себя свое, и это, наверное, самое дорогое, кроме того – вы дали нам возможность услышать сегодня музыку латинских стихов. Мы очень много имеем дело с латынью, но, к сожалению, с немой латынью. И это было для нас событием, потому что все-таки наши уши привыкли слышать, и вы дали нам эту возможность – это было, действительно, исполнение концертное, почти музыкальное»[506].
Не так просто было отцу Георгию найти время для участия в наших конференциях. И я, зная его занятость и ограничения, связанные со здоровьем, старалась подбирать удобное для него время и подчас подстраивала расписание конференции под него. Тем не менее, он не был номинальным участником, который приходит только для того, чтобы прочитать свой доклад, и тут же убегает. Он неизменно присутствовал на всём заседании, с интересом выслушивая выступления других докладчиков.
Доклады, а затем лекции отца Георгия в Консерватории никогда не были академическими сообщениями, в них всегда пульсировала живая мысль. Его высказывания были нетрадиционными, острыми, что подчас порождало вопросы, на которые он всегда с готовностью отвечал, внимательно выслушивая мнение коллег. Пожалуй, эти диалоги были не менее интересными, чем выступления.
Приведу пример. В докладе «Феноменология страха» он говорил о разных типах страха – и, в частности, об экзистенциальном страхе: «Это страх перед темнотой, страх перед смертью», страх, который парализует, но и завораживает, притягивает. «В особенности это тот экзистенциальный страх, который выплескивается у Чайковского в “Манфреде” и Шестой симфонии, у Шостаковича – в Четырнадцатой симфонии»[507].
Отвечая на вопросы, заданные после доклада, отец Георгий подробнее рассматривает вопрос о восприятии подобных произведений, говоря об «эстетическом шоке». «В психиатрии есть такой термин – “метафизическая интоксикация”. Скажем, Ясперс в качестве примера тех, кто пережил метафизическую интоксикацию, приводит Ван Гога. И еще где-то мне встречались описания, построенные на собственных текстах Жерара де Нерваля – описания опять-таки метафизической интоксикации. Человек переживает огромный ужас, начинает творить на совершенно другом уровне и создает потрясающие тексты. Я думаю, что быть может “Манфред”, Шестая симфония, “Франческа да Римини” Чайковского – это тоже результат такой метафизической интоксикации». И далее – о своих впечатлениях: «В сентябре этого [2005] года мне пришлось послушать после большого перерыва Шестую симфонию Чайковского, и я, конечно, очень много пережил – именно в плане того, что это метафизическая интоксикация плюс катарсис». И добавил с присущей ему непосредственностью, чуть смущенно: «Я с трудом выдержал, честно говоря»[508]. Продолжая развивать эту мысль в процессе дискуссии, отец Георгий заметил: «Когда переживание страха доводится до достаточно высокого уровня с точки зрения эстетической, вот тогда наступает катарсис, и тогда от этого страха освобождаешься. Я думаю, что “Франческа да Римини”, “Манфред” или Шестая симфония написаны именно с этой сверхзадачей – пережить катарсис»[509]. Метафизическая интоксикация плюс катарсис – точнее не скажешь!
А после первого доклада («Немая музыка псалмов») разгорелась острая дискуссия – настоящая баталия! Некто начал задавать демагогические вопросы: «Вы действительно не верите, что эти псалмы принадлежат Давиду?» Отец Георгий объяснил очевидную истину: «Псалмы восходят как жанр к образу царя Давида, но, конечно, с историческим Давидом имеют очень мало общего». Тогда последовал вопрос: «Вы не верите в существование Давида?» Далее оппонент отца Георгия обвинил его в том, что его точка зрения светская, не каноническая. Отец Георгий сначала спокойно отвечал на вопросы слушателя, но постепенно «заводился» и, наконец, взорвался: «Это точка зрения всякого грамотного богослова. Понимаете, у нас почему-то, когда дело заходит о материях, связанных с Господом Богом, сразу всплывает слово “канонический”. Вообще “канонический” – это относящийся к какому-то правилу, в основном. Я знаю только “каноническое право”, то есть то, чту можно, согласно церковному праву, делать, а чего нельзя. Больше ничего. Есть еще каноны, которые писал Иоанн Дамаскин. А вообще ни в коем случае нельзя оперировать словом “канонический”, не зная, что оно значит».
Все мы знаем темперамент нашего батюшки, который нередко служил ему не лучшую службу. Но ведь это составляло неотъемлемую часть его личности, это было результатом его предельной искренности, импульсивности, страстности, с которой он отстаивал то, во что верил; он боролся за то, что считал справедливым. И хотя в этой аудитории его еще не знали, но когда он, выведенный из терпения, произнес резкие (вполне справедливые) слова, все были на его стороне, а ведущая, профессор Консерватории Е.М.Царёва, чтобы унять весьма агрессивного оппонента, предложила перенести столь затянувшуюся дискуссию в другое место.
После одного из докладов, посвященного рождественской службе в латинском обряде, консерваторцы обступили отца Георгия и попросили его прочитать лекции в Консерватории. Он согласился и предложил цикл из четырех лекций под общим названием «Литургический текст римско-католической традиции как основа для музыкального воплощения»[510].
Однако как организовать такое мероприятие? Ведь у нас, с нашими учебными планами и «расчасовками», всё не просто. Мне хотелось, чтобы Консерватория оплатила эти лекции. Поэтому решено было провести их в рамках Факультета повышения квалификации. Но для этого нужен был запрос преподавателей Консерватории. Тогда я соорудила бумагу, в которой значилось, что этот цикл лекций необходим для нашей работы, под ней поставили свои подписи многие профессора и доценты. С этой бумагой я отправилась на Факультет повышения квалификации и далее в бухгалтерию, где мне сказали, какие документы надо представить для оформления оплаты. Помимо паспортных данных, которые отец Георгий продиктовал мне по телефону, требовался еще Индивидуальный налоговый номер. На мой вопрос отец Георгий ответил довольно жестко: «А у меня его нет». Я обомлела: «Как так?» – «А вот так. Нет и всё». Что было делать – отступать? И тогда я пошла на подлог: представила в бухгалтерию свой ИНН, изменив в нем одну цифру. Разумеется, никто проверять не стал, и отцу Георгию выплатили деньги (2000 рублей – мизерная сумма за четыре блестящих лекции, но всё же…)
Лекции пользовались большим успехом, их посещало довольно много народа. Отец Георгий относился к этому весьма серьезно и даже, пожалуй, трепетно, что объяснялось, конечно, в первую очередь, его любовью к музыке. Завершая свой цикл, он сказал: «Ну, спасибо вам, дорогие коллеги, за то, что вы так внимательно меня слушали, так старательно, бросая все дела, приходили на эти встречи. Я надеюсь, что мы не расстаемся, тем более что все-таки я бы хотел с вами работать вместе, действительно, – с теми, кто занимается григорианикой, с теми, кто занимается и полифонией более позднего времени, но с латинскими текстами в основе. Для меня это очень интересно: для меня ваши замечания, ваши вопросы, ваши советы просто-напросто бесценны, потому что мы как бы живем одним материалом, но смотрим на него с совершенно разных точек зрения. Так, на картинах Каспара Давида Фридриха часто стоит какой-нибудь путник справа, а другой где-нибудь в другой части картины; они смотрят на одни и те же пейзажи, но только с разных совершенно точек смотрения, чтоб не сказать – точек зрения, что означает что-то другое».
Мы просили его продолжить лекции – например, рассказать нам об итальянской поэзии, которую он так любил и так хорошо знал. Осуществление этой идеи всё время откладывалось «до лучших времен», но «лучшие времена» так и не наступили.