Творческое общение с отцом Георгием не ограничивалось встречами в Консерватории. Я уже говорила, что наше знакомство началось с моей статьи в «Русской мысли». Через год, 3 августа 1998 года (это был день смерти Альфреда Шнитке) отец Георгий позвонил мне и первым сообщил об этом; тогда же он заказал мне статью (что-то вроде некролога) о Шнитке для «Русской мысли». А потом у меня возникла идея написать о дружбе моего первого мужа, Виктора Петровича Бобровского, с Еленой Набоковой, сестрой писателя, – и об их переписке (письма хранились у меня после смерти мужа). Так появилась еще одна публикация в «Русской мысли» – две статьи в соседних номерах газеты[511].
Но помимо того, что было опубликовано в «Русской мысли», у меня оставался богатый архивный материал, связанный с судьбой отца Виктора Петровича, Петра Семеновича Бобровского[512], и их отношениями. «Об этом надо написать книгу», – сказал отец Георгий. Я загорелась этой идеей. Но для того, чтобы ее осуществить, мне не хватало материала – в частности, связанного с жизнью П.С.Бобровского в Чехии.
Тогда я поехала в Прагу, к сестре Виктора Петровича (от второго брака его отца). Она многое рассказала мне об отце мужа, об их жизни в эмиграции; я получила от нее бесценные архивные материалы, фотографии же (дореволюционные) хранились у моего мужа.
Я начала писать и по частям давала читать отцу Георгию. Но где это опубликовать? Из «Русской мысли» он к тому времени уже ушел, но стал членом редколлегии возрожденного в 2001 году «Вестника Европы». Именно туда хотел отдать мой материал отец Георгий, но не получил добро главного редактора Виктора Ярошенко, и всё повисло в воздухе. Тогда стало ясно, что надо издавать книгу за свой счет.
Готовя книгу к изданию[513], я много раз ее правила. Помимо своего текста я поместила посмертно опубликованные дневниковые записи и заметки Виктора Петровича, и в качестве приложения – переписку с ним Елены Набоковой, а после его смерти – со мной. Эта книга была моим любимым детищем, я прямо-таки со страхом сдавала ее в печать, испытывая такое чувство ответственности, которое, пожалуй, не испытывала по отношению к своей музыковедческой продукции.
Мне очень хотелось, чтобы отец Георгий, который принял такое участие в судьбе книги, написал предисловие. Он с готовностью отозвался на мою просьбу, однако из-за постоянной занятости дело всё время откладывалось. Наконец, когда я поняла, что этого просто не будет, я еще раз решила пойти на «подлог»: скомпоновала это предисловие сама, соединив цитаты из разных его работ, по тематике близкие книге. Получился единый, вполне связный текст. При этом я набрала его курсивом, честно сославшись на источники.
Перед тем, как отдавать книгу в производство, я приехала к отцу Георгию в Иностранную библиотеку – в его просторный светлый кабинет с прекрасным видом из окна. Входя в эту «святая святых», я замирала от страха: как он воспримет мое самоуправство? Отец Георгий просмотрел всё, одобрил, а по поводу «своего предисловия» сказал: «Лучше я бы уже не написал». Еще бы! Это были фрагменты его прекрасных работ и, мне кажется, его сокровенные мысли – о внутренней эмиграции, о семейной памяти, об уходящей в прошлое настоящей русской интеллигенции… При этом отец Георгий велел снять ссылки, тем самым утвердив единство текста и свое авторство.
Через какое-то время у меня возникла идея новой книги, которую я назвала «На пути к вере». Я хотела соединить в ней материал мемуарный (глава 1: «О моем духовном становлении»; глава 2: «Мои духовные наставники») и музыковедческий, но ориентированный не на профессионалов, а на любителей музыки (размышления о взаимосвязи искусства, музыки и религии – глава 3: «Вера и творчество»; глава 4: «Музыка. Молчание. Тишина. Молитва»). Для меня эта книга была своего рода исповедью. Но я очень боялась приступать к этой работе, а потом долго не решалась отдать ее в печать: я спрашивала себя, имею ли я право рассуждать на нравственные, в какой-то мере даже богословские темы: ведь это же мой личный опыт, нужен ли он кому-то еще?
Снова я обратилась за советом к отцу Георгию. Просмотрев мои наброски и план, он одобрил материал и благословил меня на этот труд. Происходило это в том же его кабинете в Иностранной библиотеке. Помню, я, чтобы скорее добраться до библиотеки, взяла такси, водитель же совсем не знал Москвы и кружил вокруг набережной, а я, сидя в машине (и преодолевая ощущение кошмарного сна – что я никак не могу добраться до него) звонила отцу Георгию, который сокрушался, переживая за меня. И хотя я явно опаздывала и предлагала ему отменить или перенести встречу, он «передвинул» кого-то, кто должен был прийти после меня. Когда я, наконец, приехала, первые его слова были: «Сколько он взял с вас? 200 рублей? Ну, это еще ничего. Я боялся, что вы отдадите всё, что получили!» (Я задержалась, получая в кассе Гнесинского института какие-то оппонентские деньги.) Отец Георгий всегда думал и беспокоился о других, но не о себе.
В конце 2006 года отец Георгий предложил мне выступить на конференции, посвященной памяти отца Александра Меня. Мы решили, что это будет глава моей будущей книги: «Музыка. Молчание. Тишина. Молитва». Однако 13 января произошел трагический случай: отец Георгий сломал плечо. Он не смог присутствовать на конференции, которую сам организовал и подготовил, но в течение всего этого вечера его имя упоминалось выступавшими, и казалось, что он рядом с нами. И конечно, он получал подробную информацию о том, что происходит, по телефону.
А теперь – самые грустные страницы моих воспоминаний. Я, как и многие наши прихожане, присутствовала на последней службе отца Георгия – 23 марта 2007 года. Он уже не мог сам держать чашу, и она стояла на подставке, но во время целования креста к нему, наверное, пришли силы: на последних фотографиях, сделанных именно в этот момент, он буквально излучает любовь и свет.
Когда, лежа в больнице, отец Георгий узнал, какое ему предстоит лечение, он позвонил многим, в том числе и мне (это было 19 апреля). Сейчас мне кажется, что этот звонок был почти прощанием, но тогда мне это не пришло в голову: ведь согласно официальной версии у него был микроинсульт, и мы все надеялись на его выздоровление – не сомневались в этом, так как представить, что отца Георгия не будет, было просто невозможно. Это ощущение поддерживал и тон его телефонных разговоров. Когда я узнала, что он в больнице, я ему 2 апреля позвонила. Он был бодрый, даже веселый, шутил: «Правая рука сломана, левая парализована, что остается?» На вопрос – что с ним, сердце? – ответил: «Для разнообразия – мозги». Но что за этим стояло, я еще не знала.
Однако так получилось, что мне одной из первых стал известен его подлинный диагноз. Дело в том, что моя соседка по дому и приятельница работала в компьютерном диагностическом отделе Института имени Бурденко, где лежал отец Георгий. Она мне сообщила точный диагноз и обрисовала реальную картину и перспективы, добавив, правда, что бывают чудесные выздоровления или продление жизни. Как я теперь понимаю, всё зависело от того, выдержит ли (и сколько сеансов) отец Георгий химиотерапию. Он выдержал только три из десяти.
В последние месяцы я звонила отцу Георгию примерно два раза в неделю, очень боялась помешать, хотя он так радовался телефонным звонкам – ведь он был изолирован от своей обычной, чрезвычайно деятельной, жизни. Он казался бодрым, таким, как всегда. Но иногда у него прорывались болезненные нотки («Лежу, как бревно…»), и тогда становилось ясно, чего стоило ему так держаться.
Однажды, говоря с ним по телефону, я услышала в отдалении детские голоса. Выяснилось, что он на улице, куда его иногда вывозили в кресле-каталке. Я порадовалась, что он может дышать свежим воздухом. Он ответил: «Стараюсь жить нормальной жизнью». И действительно, когда он находился дома, а не в больнице, он пользовался компьютером, писал письма, читал то, что ему присылали. Все мы помним его обращения к прихожанам нашей церкви, которые вселяли в нас столько радости и надежды. Но и боли.
Отец Георгий по-прежнему не хотел говорить о себе, но входил в малейшие детали жизни окружающих, и как живо он на всё реагировал! Именно поэтому, как и раньше, во время телефонных разговоров я рассказывала о себе, своих проблемах. Теперь я удивляюсь этому – настолько мелкими мне кажутся некоторые темы разговоров, учитывая, что ему оставалось жить один-два месяца, но кто знал об этом… Наверное, оправданием мне служит вера в его выздоровление – несмотря ни на что…
В это время я уже работала над своей второй книгой. Я инстинктивно спешила – мне так хотелось, чтобы отец Георгий прочитал ее! Когда в одном из телефонных разговоров я сказала ему об этом и робко спросила, можно ли присылать текст по электронной почте, он, неожиданно для меня, согласился с большой радостью. (Думаю, что он страдал от бездеятельности и стремился любым способом, преодолевая болезнь, принимать участие в нашей жизни.)
Я успела прислать отцу Георгию половину – две главы (четвертую он знал в сокращенной версии по моему докладу). На вопрос, стоит ли продолжать, он ответил категорически: «Обязательно».
А 22 июня Светлана Лукьянова сообщила мне по телефону страшную весть. Я не помню, как я вынесла всё это. Чтобы присутствовать на прощании и на похоронах, мне пришлось просить кого-то из близких приехать на дачу, чтобы побыть с тяжело больным мужем.
Я думала, что теперь не смогу закончить свою книгу. Но потом поняла, что обязана это сделать: я же обещала отцу Георгию. То страшное лето я выдержала именно потому, что каждую свободную от ухода за мужем минуту я садилась за компьютер и писала, как бы продолжая беседу с отцом Георгием. Свою книгу я посвятила его памяти.
И еще раз – через полтора года после своей кончины – отец Георгий привел меня в церковь. К тому времени меня постигло еще одно горе: умер мой муж, Сергей Васильевич Тураев – бесконечно родной человек, с которым я прожила двадцать один год. Во время болезни мужа и в первое время после его смерти я была не в состоянии посещать церковь, хотя мне этого очень не хватало. Но однажды я увидела во сне отца Георгия, от которого буквально исходило сияние. Он взял меня за руку и привел в наш храм. Это было чудо, еще одно чудо, сопровождавшее мою жизнь в эти годы. Я вернулась в церковь, и это было для меня настоящей радостью и большой поддержкой.