А потом, уже в начале 1990-х, Хрипанское поле стали застраивать. Мы продолжали наши вылазки за камнями – и однажды нашли большой черный отполированный камень. От него был отколот кусок – судя по всему, камень свалился с грузовика, не доехав до места назначения. Отец решил тоже поставить его на горку – в виде эдакого курьеза. И название ему он придумал самое что ни на есть курьезное – «могила неизвестного гэкачеписта». Когда неподалеку от нас поселился известный коммунист Илюхин, отец стал шутить, что ему можно будет заходить к нам на участок лишь раз в году – 19 августа, в годовщину путча, чтобы возложить венок к этому мемориалу…
В Отдыхе, как, собственно, и повсюду в России, многие улицы носят советские названия. Неподалеку от нашей дачи находится Коммунистическая улица – по ней мы всегда ходили в Ильинку. Отец как-то сказал, что переименовать ее будет гораздо проще, чем остальные: можно назвать ее «Антикоммунистическая»…
Отец постоянно придумывал разные собственные топонимы: вспоминается, как в дни путча он ехал в Отдых, шел от станции, а в одном из домов было включено радио, и в этот момент в новостях сообщили о самоубийстве маршала Ахромеева. С тех пор это место получило у нас название «площадь маршала Ахромеева». Дома это название звучало постоянно – скажем, звонит мне отец по дороге домой и спрашивает: «Встретишь меня? Я на площади маршала Ахромеева». Эту традицию, заложенную отцом, я поддерживаю: иной раз вдруг сочиняю разные собственные топонимы…
«Настоящей страстью моего отца был велосипед. Мы уезжали с ним километров за тридцать и во время этих поездок, не пытаясь развивать какую-то особенную скорость, разговаривали часами. De omni re scibili – “обо всём, что дано нам знать”. Так говорил Пико делла Мирандола.
О чем только мы не беседовали во время этих прогулок! И сейчас, когда проезжаешь по местам, где мы тогда бывали вместе с ним, именно в связи с конкретными пейзажами и даже в связи с поворотами дороги, неожиданно выплывают из памяти подробности наших разговоров, иногда – мельчайшие…»[514]
Отец говорит о своем отце и моем деде – Петре Георгиевиче Чистякове, но я с полной ответственностью могу повторить это слово в слово, вспоминая об отце. Мы точно так же любили ездить на велосипедах, тоже уезжали далеко и всегда разговаривали. Разговоры эти были разными – и серьезными, и шутливыми, но неизменно теплыми. Иной раз отец начинал размышлять вслух – а потом, спустя несколько дней, я включал радио, чтобы послушать его очередную беседу, и понимал, что обдумывать ее он начал во время нашей поездки.
Однажды отец рассказал, что ему приснился сон: мы с ним едем на велосипедах где-то в окрестностях Раменского, заблудились и спрашиваем дорогу у встретившейся нам женщины, – а она объясняет, что нам надо проехать мимо дачи патриарха Сергия – чему мы, конечно, удивляемся. Едем в указанном направлении – и вдруг перед нами возникает маленький европейский городок – как будто итальянский: дома с остроконечными крышами, маленькие кафе со столиками на улицах, магазинчики… Вот так, совершенно неожиданно. Такой городок в миниатюре – всего несколько домов.
Прошло несколько дней. «Давай попробуем найти это место», – сказал отец. Мы с ним сели на велосипеды и отправились в окрестности Раменского, в те места, где, как казалось, должна находиться дача патриарха Сергия и этот загадочный городок. Едем – и вдруг впереди показываются какие-то дома за забором, окруженные высокими раскидистыми деревьями. Отец был удивлен: он сказал, что это место и приснилось ему как дача патриарха Сергия. Как выяснилось, это был санаторий «Раменское».
Едем дальше – и вдруг отец восклицает: «Смотри, смотри! Вот он!» Он увидел приснившийся ему городок: перед нами было несколько заброшенных кирпичных зданий с небольшими остроконечными башенками. Потом выяснилось, что это – остатки разрушенной усадьбы, кажется, хозяйственные постройки.
Загадочная история! Мы потом часто ее вспоминали. Что же это было? Может быть, отец видел эти места в детстве, поэтому они ему и приснились в таком диковинном виде? Но, возможно, есть и другие объяснения…
Помнится, как-то мы с отцом решили прокатиться на велосипедах в окрестностях Отдыха. Было это году в 1997 или 1998-м. Мы доехали до Раменского и зашли в книжный магазин посмотреть, что там продается. И вдруг, среди довольно заурядной литературы, главным образом, детективов и любовных романов, обнаружился… двухтомник Павсания – «Описание Эллады», только что выпущенный издательством «Алетейя». Отец очень оживился: ведь Павсанию была посвящена его кандидатская диссертация. В то время, когда он писал диссертацию, еще не было изданий недавнего времени, он пользовался дореволюционными. Он стал с интересом листать эти тома, находить знакомые места, сразу же увидел ссылки на свою работу… И, конечно, он тут же купил эти книги. Теперь я, бросая взгляд на этот двухтомник, стоящий на книжной полке, вспоминаю ту поездку и искреннюю радость отца от неожиданной встречи с одним из любимых античных авторов.
В Международном благотворительном фонде имени А.Меня.
Рига, 1997 год
В конце 1980-х годов ныне, увы, уже покойный Николай Васильевич Карлов, ректор московского Физико-технического института, задумал гениальное и смелое преобразование: надоевшие хуже горькой редьки дисциплины «соцэка» (история КПСС, политэкономия, истмат и диамат, которых, как говорилось в известном анекдоте, никто не знает, но все делают вид, что знают) были заменены на лекции по истории культуры и истории философии. Читать эти лекции Карлов предложил моему отцу и еще нескольким молодым преподавателям. А спустя некоторое время на Физтехе была открыта кафедра истории культуры, и отец стал ее заведующим.
Эти лекции отец впоследствии вспоминал очень тепло: ему досталась благодарная и очень заинтересованная аудитория. Большие лекционные залы неизменно были полны, а многочисленные слушатели всегда задавали массу вопросов, что отца очень радовало: он привык к студентам-филологам, которые, как он говорил, услышав имя незнакомого им поэта или писателя, ни за что не признались бы, что они его не знают; поэтому-то и вопросы они задавать не любят. А «физтехи» были свободны от этих комплексов и всегда спрашивали о многом, задавали вопросы с неподдельным интересом. Общение с ними всегда продолжалось и после лекции: благодарные слушатели целой толпой провожали отца на электричку, продолжая задавать волновавшие их вопросы…
Отец читал лекции и на ФАЛТе (факультете аэромеханики и летательной техники) – факультете Физтеха, находящемся в Жуковском. Со своими слушателями из Жуковского отец быстро подружился, и они стали бывать у нас на даче в Отдыхе – благо дойти до нее из Жуковского можно пешком. Было это в конце 1980-х и самом начале 1990-х; мобильных телефонов, разумеется, не было и в помине, поэтому наши гости всегда появлялись неожиданно – и в этой спонтанности была особая прелесть, ныне, увы, утерянная. На террасе накрывали стол и начиналось долгое чаепитие с потрясающими разговорами – и это не был отцовский монолог: его слушатели, как и в аудитории, задавали множество вопросов, спорили, высказывались… Как же я жалею, что никому в голову не пришло записать эти дивные беседы на диктофон! Но в памяти неизменно сохраняется эта картина: терраса, окруженная кустами жасмина, множество гостей, живой разговор…
Летом 1988 года отец впервые побывал в Париже. Он был там довольно долго – весь август – и та поездка произвела на него колоссальное впечатление. Это был его первый выезд за границу и впоследствии он рассказывал, что был уверен, что этот визит станет последним – что его выпустили из СССР по ошибке и больше никогда ему это не будет позволено. Поэтому он старался успеть как можно больше: и побывать всюду, где хотелось, и поговорить с разными интересными собеседниками, и привезти как можно больше книг – тех книг, достать которые в Москве в то время было просто невозможно. Незадолго до той поездки несколько смягчились правила ввоза в СССР книг, изданных за границей – помнится, тогда появилась странная формулировка: позволялось ввезти «одну Библию и одно Евангелие». Прекрасно понимая, что отец привез множество самых разных религиозных книг, я спросил его: «Как тебе это удалось?» В ответ он, улыбнувшись, сказал: «Ну, я просто на всякий случай обернул бумагой книги с крестом на обложке»…
Любовь к Парижу возникла у отца задолго до той поездки: помнится, однажды у нас дома собрались его студенты, он показывал слайды с видами Парижа и так живо и подробно всё комментировал, что возникло впечатление, будто он недавно вернулся оттуда. «Георгий Петрович, а когда вы в последний раз были в Париже?» – спросил его один из слушателей. «Я там не был ни разу» – ответил отец. Он стал знатоком Парижа задолго до того, как оказался там впервые…
Мне вспоминается рассказ отца о том, как он, побывав в Лувре, впервые увидел Венеру Милосскую. «В первую секунду у меня мелькнула мысль: зачем на статую набросили мокрую тряпку?» – рассказывал отец. Ему довелось в полной мере ощутить, сколь велико было мастерство неизвестного нам античного скульптора…
Будучи в Лувре, я не смог испытать аналогичное ощущение: возле Венеры Милосской стояла огромная толпа и это, увы, мешало восприятию. Но буквально через несколько минут мне неожиданно довелось пережить такое же чувство возле «Прекрасной Ферроньеры» Леонардо да Винчи: в первый момент мне показалось, что холст меньше рамы и промежуток между ним и нижней частью рамы закрыт доской – но тут же я осознал, что это, конечно, не так: просто Леонардо столь мастерски изобразил деревянный подоконник…
Отец очень любил Notre-Dame. «Notre-Dame de Paris. Впечатление трудно описать словами» – так он написал в дневнике о своем первом визите в Notre-Dame. Сущая правда! Иначе и не скажешь… А впоследствии, уже бывая в Париже регулярно, он однажды с улыбкой сказал, что полностью разделяет мнение Генриха IV: «Париж стоит обедни» – стоит поехать в Париж для того, чтобы пойти на мессу в Notre-Dame…