36. Быть стремящимся к мастерству: непрерывно практиковаться и улучшать навыки; полностью отдаваться мастерству.
37. Быть поддерживающим: доступным для себя и окружающих, готовым помочь и поддержать.
38. Быть надежным: лояльным, приверженным, человеком, на которого можно положиться[171].
Ценности по Ш. Шварцу[172]
1. Власть (доминирование).
2. Достижение (личный успех).
3. Гедонизм (чувственное удовольствие и наслаждение).
4. Стимуляция (впечатления и новизна).
5. Самостоятельность.
6. Универсализм (понимание, терпимость и благополучие всех людей и природы).
7. Доброта (благополучие близких людей).
8. Традиция (культурные и религиозные обычаи).
9. Конформность (соответствие действий социальным ожиданиям и непричинение вреда другим).
10. Безопасность (стабильность).
Послесловие
Лет пять назад я написала начало истории о своих отношениях с тревогой. Рассказывать личные истории – значит ставить себя в уязвимое положение. А для психологов это еще и неоднозначно с этической точки зрения. Но думаю, кому-то эта история может быть полезна. Поэтому я решила ею поделиться.
Началась она вот так.
Утром 19 марта я ехала на работу в чайный клуб. Я училась на втором курсе университета, получала специальность клинического психолога и подрабатывала ведущей китайской чайной церемонии. Не успел поезд метро проехать и одну станцию, как раздался громкий хлопок, машинист резко затормозил, и все покрылось облаком какой-то серой пыли. Поезд стоял в тоннеле, и сверху что-то ухало: «Бум. Бум. Бум». «Хулиганы петарды взрывают», – сказал кто-то. Вызвали по тревожной кнопке машиниста. Тот с абсолютно бледным лицом прошел по составу и открыл двери между вагонами. Мы с моим спутником переместились в другой вагон, ближе к голове состава, потому что откуда-то сверху продолжало ухать и хотелось от этого уханья поскорее убежать. Было очень страшно, хотя прямо каких-то ужасов вокруг не происходило. Все вели себя относительно спокойно, никого не убило. Но было непонятно, что случилось и что произойдет дальше. Я подумала: «Ну все, так и умрем сейчас – тоннель обвалится». Потом с контактного рельса сняли напряжение, и нас эвакуировали. Я шла по тоннелю до следующей станции – наверное, единственный раз в жизни ходила по тоннелю метро пешком. Когда выбралась на поверхность, подумала: «Ну все, больше в метро ни ногой».
Это была авария 2006 года на перегоне «Войковская» – «Сокол». При установке рекламного щита рабочие пробили тоннель. В одну сваю поезд врезался, другая пробила третий вагон. Уханье, которое мы слышали внизу, и было гулом забиваемых сверху свай.
На работу я в тот день не попала – вернулась домой и стала возбужденно рассказывать всем, кто попадался мне под руку, о том, что произошло. Следующую неделю я плохо спала и вздрагивала от громких звуков и шума машин. Мне казалось, что машины – это пикирующие бомбардировщики и что мне на голову сейчас точно что-то обрушится. После травматической ситуации это типичная реакция повышенной чувствительности.
В метро я заходить перестала. Можете представить, во что превращается жизнь, если ты живешь в Москве и передвигаешься по городу только на наземном транспорте. «Яндекс Транспорта» еще не было, и я пользовалась бумажным справочником «Наземный транспорт Москвы». Лифты тоже стали пугать. И самолеты. Я ходила пешком и ездила на автобусах. Это называется «генерализация тревоги» – ее «расползание»: я стала избегать метро, поэтому тревога распространялась на смежные области.
Из-за этого всего я, естественно, стала меньше ездить, и присоединились симптомы депрессии. Довольно типичная история – депрессия и тревога часто ходят рука об руку.
У меня развилось если не посттравматическое расстройство в полном цвете, то как минимум посттравматическая симптоматика и агорафобия. Почему не полномасштабное ПТСР? Потому что не было симптомов вторжения – ни флешбэков, ни кошмаров. Но мы помним, что травматическая ситуация не равно ПТСР. После травматической ситуации может ничего не развиться, может начаться депрессия, может ОКР (если есть соответствующий диатез). ПТСР – только один из вариантов. Причем оно бывает неполное – каких-то критериев может не хватать, как это было у меня, – тогда это субклиническая форма.
Но понимание диагноза важно для терапии, а меня лечили как от панического расстройства, не адресуя травматическую ситуацию.
Через три-четыре месяца после аварии я поняла, что лучше не становится, и решила пойти к психологу. В состоянии я тогда была не очень устойчивом и обратилась к знакомой мне ранее психологине, которая практиковала в русле православной психологии. Вообще человек после травмы или в моменты обострений может не очень хорошо ориентироваться и быть чересчур восприимчивым, поэтому помочь ему в такой период найти хорошего специалиста и сделать предварительную работу по оценке этого специалиста бывает полезно.
Православный психолог сказала мне что-то вроде того, что я должна быть благодарна Богу, потому что выжила. И что козырек от палатки (помните, тогда еще не убрали все палатки из Москвы) тоже может сорваться и ударить по голове. И все мы под Богом ходим, нужно просто верить, молиться побольше и не малодушничать. Ну можно еще отдохнуть, поесть витаминов, а потом само пройдет.
Помним: это был 2006 год, психотерапия в нашей стране еще была совсем не распространена. Про агорафобию, тревожные расстройства, посттравматические реакции многие могли не знать. В принципе легко можно было услышать подобные рекомендации и от светского психолога. Так что мое обращение за адекватной помощью отложилось в долгий ящик на несколько лет.
На втором и третьем курсах у нас еще не было специализации – только общие предметы вроде истории психологии, логики, философии и прочего. Я не очень понимала, что со мной происходит, и понимать начала курсе на четвертом, когда началась специализация.
Если до аварии я много где бывала, много общалась и путешествовала, то после мой мир начал сужаться. У меня начались дисфункциональные отношения, и я застряла между ощущениями «со мной что-то не так, потому что мне сложно перемещаться» и «с отношениями что-то не так, но я не могу их прекратить». Люди с психическими расстройствами очень часто начинают хуже к себе относиться после дебюта такого расстройства. И это влияет на многие сферы жизни – отношения, работу, досуг, пищевое поведение. Это отчасти последствия расстройства, отчасти отношение общества к психическим расстройствам.
Что происходит?
Вроде ты не виновата, что заболела, верно? Верно.
Но при этом можешь что-то сделать, чтобы облегчить свое состояние, тоже верно? Да!
Так значит, если продолжаешь болеть, то просто ничего не делаешь! А вот это неверно.
Эта ситуация именно диалектическая – мы одновременно и можем облегчить свое состояние, и не становимся плохими / виноватыми, если оно не улучшается.
Для разных расстройств тут будет разная пропорция нашего влияния.
Года два я прожила в режиме избегания и приблизительно на пятом курсе начала искать помощь.
Второго психолога мне помог найти преподаватель.
С ней мы вроде как работали в русле КПТ – когнитивно-поведенческой психотерапии (метода, сочетающего в себе когнитивную терапию с поведенческой), разбирали мои мысли и т. д., но тоже были некоторые нюансы. Например, консультации происходили у нее дома. Это были 2010-е, и тех, кто учился с нуля, еще было очень мало. Мой психолог придерживалась психоаналитической традиции, там исторически считается нормальным организовывать кабинет дома или возле дома. В современных реалиях это было бы, конечно, совсем странно.
Мне кажется, психолог тогда не очень уделила внимание травматическому компоненту ситуации – мы работали так, как работают с паникой / агорафобией, и терапия как-то затянулась. Года полтора я вела дневник мыслей, но с экспозициями продвижения особо не было.
Экспозиция – основной инструмент работы с тревогой. Суть ее в том, что мы сталкиваемся с пугающими ситуациями и выдерживаем тревогу. Получаем опыт, что того, чего мы боялись, не случилось и что тревога не опасна. Есть исследования, согласно которым, если КБТ-терапевт затягивает экспозицию, это может ухудшить прогноз терапии (для тревожных). Потому что улучшения не наступает, и клиент может начать думать: «Наверное, я не выдержу экспозицию, если мы все время ее откладываем».
Но работать с автоматическими мыслями я научилась неплохо.
Параллельно я много читала селф-хелп-книг и профессиональной литературы о тревоге. Думаю, к тому, что мешало найти мотивацию к изменениям, у меня еще присоединилась депрессия. Просто не было мотивации «зачем» и казалось, что я не справлюсь, у меня не получится.
Говорят, у персонажа обязательно должна быть мотивация, которая толкает его на трансформацию. А ведь правда: пока я не находила свою мотивацию, ничего не менялось.
Я поняла, что о-о-о-чень хочу путешествовать, а дурацкая тревога мне мешает. Это были поразительные времена – я могла на зарплату младшего научного сотрудника поехать в Азию на три недели и потом еще съездить в Европу за какие-то гроши.
Я решила поехать с друзьями в трип по Индии и Непалу.
При этом (тревога нелогична) я боялась не реальных опасностей самостоятельного путешествия, а именно того, что относилось к моей «тревожной специализации» – метро, самолетов, лифтов. Пока я не летала, проблем не было. Но когда я запланировала перелет, началась классическая предвосхищающая аэрофобная тревога: я не могла спать, мне снились авиакатастрофы, я гуглила авиакомпании и их безопасность, изучала причины авиапроисшествий, по дороге в аэропорт меня накрывала сильная тревога, в аэропорту скручивало живот.