– Эй, Пестрый! Есть у тебя «Спорт-экспресс»? Ответ, которого я не слышал, был, похоже, отрицательным. Юный панк досадливо притопнул роликом, сплюнул на асфальт и почесал дальше, распугивая своим скрипом окрестных голубей. Я же, оторвавшись от созерцания похмельного Ивана Саввича, приблизился к киоску и глянул внутрь.
Среди газет сидел сравнительно молодой человек, похожий на свою фотографию в журнале: такой же тусклый и блеклый, с копной серых волос на голове. Пестрым такого субъекта можно было назвать в единственном случае. Если фамилия его была Пестряков или Пеструхин.
– Что вы хотите? – спросил меня киоскер. – «Курьер» кончился, «Спорт-экспресса» вообще не завозили… Есть «Сегодня», но только позавчерашний номер…
– Нет-нет, – сказал я. – Вообще-то я люблю осматривать газеты, но сейчас они меня не интересуют. У меня к вам сугубо философский вопрос. Ответьте мне честно: о чем задумался Никитин, певец лесов, полей и рек? Тридцать секунд на размышление.
Лицо киоскера из серого стало нежно-розовым.
– Вы… вы читали мои стихи? – удивленно прошептал он.
– Читал, и очень внимательно, – подтвердил я. – Хотите, покалякаем о литературе? Только пустите меня внутрь. Ужасно неудобно разговаривать о литературе вот так, через окошечко…
В гамме цветов на лице киоскера появился еще один – темно-красный. Это зарделись уши.
– Вы – из журнала? – завороженно глядя на меня, спросил киоскер. – Но я слышал, что «Новый молодежный»…
– Я – из Москвы, – обтекаемо ответил я. – Да вы не бойтесь, я на вашу выручку не посягну. Слово Штерна.
– Ой, – встрепенулся Иннокентий, сообразив, что я по-прежнему снаружи, а не внутри. – Сейчас открою!
Через несколько минут я уже восседал на табурете в углу полутемного газетного киоска. Иннокентий, отдавший мне единственную мебель, соорудил себе сиденье из пачек старых газет и каких-то картонных коробок. Вид у киоскера был ошеломленный – если не сказать «обалделый». Похоже, я был первым из посетителей, кто сам прочел его крошечную журнальную подборку.
– Вы интересуетесь поэзией? – смущенно осведомился Пеструхин. – Ко мне нечасто заходят. Вернее, совсем не заходят… Эти даже и не знают, как меня зовут. Пестрый – и весь разговор. Сидишь тут, варишься в собственном соку… Ой, извините, вам, наверное, неинтересно это слушать?
– Отчего же, напротив, – вежливо проговорил я, не желая обижать молодого поэта. – Меня ведь и вправду привели сюда ваши стихи… Хотя гораздо больше меня интересует ваша проза.
Иннокентий Пеструхин вздрогнул – то ли от моей последней фразы, то ли от неожиданно резкого стука в окошко. Киоскер протянул руку, чтобы открыть, но оно и так уже распахнулось внутрь от мощного удара. Удивительно, что стекло еще уцелело, не разбилось вдребезги.
– Эй, Пестрый! – пророкотала круглая рожа, явившаяся в окошечке. Хотя сюда к нам просунулась только голова и частично шея, места в киоске сильно поубавилось. На мощной шее висела золотая цепь толщиной в полпальца.
Иннокентий Пеструхин сразу сжался.
– Эй, Пестрый! – повторила рожа с цепью, не обращая на меня никакого внимания. – Ты зачем Владьку спровадил? Я ж тебя по-хорошему предупреждал: каждое утро ты мне оставляешь «Спорт-экспресс»!
– Сегодня «Экспресс» не завозили, – прошелестел Иннокентий. – Я бы оставил, Муки, мне не жалко…
– Завозили или нет – мне по барабану, – оборвал круглорожий Муки. – Щас пойдешь на вашу базу и в зубах притащишь мне газету.
– Я не могу, – тихо, но твердо сказал Пеструхин. – Вы же знаете, мне нельзя бросать киоск до обеда. После смены я могу сходить, а вот во время…
– Тогда я тебя удавлю, – спокойно пообещала рожа в окошечке. Я догадывался, что этот Муки несколько преувеличивает свою угрозу, однако хамский тон меня сильно выводил из себя. Кроме того, я не выношу, когда посторонние без уважительных причин прерывают мой разговор.
– Господин Муки, – вяло произнес я. – Пожалуйста, закройте окошко с той стороны. У нас с Иннокентием важная беседа, а из вашего рта так воняет…
– Что-о?! – взревела круглая рожа и инстинктивно рванулась ко мне, начисто забыв, что туловище все равно не пролезет.
Этого-то я и добивался. Через мгновение незваный гость уже полузадушенно захрипел, тщетно пытаясь освободить горло от своей собственной цепочки, которую я быстро закрутил правой рукой.
Чуть помедлив, я свободной левой рукой вытолкнул хрипящую рожу из окошка – с таким расчетом, чтобы ее обладатель обязательно не удержался на ногах. У московских нью-рашен уже прошла мода на такие цепки: слишком уж оказалось удобно ими душить хозяев. Однако до патриархального Воронежа, я смотрю, это веяние еще не добралось.
Послышался звук тяжелого падения. Я мигом откинул щеколду на двери киоска, выскочил наружу и наклонился над упавшим багровым Муки. Тот со страхом глянул мне в глаза, полагая, что сейчас я его буду добивать. Он бы, круглорожий Муки, наверняка не удержался еще от парочки ударов по поверженному противнику.
Я замахнулся и… ласково потрепал незваного гостя по щеке.
– Вставайте, господин Муки, – тоном заботливого камердинера проговорил я. – Я рад, что мы обо всем договорились. Вы больше никогда не обижаете моего брата, а я, так и быть, забуду, как вы пытались напасть на старшего офицера федеральной службы безопасности. – С этими словами я продемонстрировал лежащему Муки тыльную сторону своего замечательного удостоверения спецкора газеты «Мясной гигант».
– Но я не знал, что Пестрый – ваш бра-ат… – испуганно забормотал Муки, которому связываться с фискалами улыбалось еще меньше, чем просто получать взбучку. Он медленно попытался встать, в чем я ему тут же помог. Пусть, конечно, идет восвояси. Киоск, рядом с которым валяется полузадушенный хмырь, невольно вызывает подозрение у проходящих мимо.
– Вот теперь – знайте, – наставительно сказал я. – И кстати, что за вульгарное «Пестрый»? Моего брата зовут Иннокентий. Усекли, господин Муки?
– Усек, – поспешно ответил Муки и уже намылился отковылять – от греха подальше, а заодно и от неприятностей.
– Да, вот еще что, – как можно вежливее проговорил я ему вслед. – Не употребляйте больше слово «удавлю», даже в шутку. Видите, как это больно…
Когда я вернулся в киоск, киоскер Пеструхин принялся рассматривать меня не то с благодарным удивлением, не то с уважительной опаской. Как выяснилось, он из окошка слышал всю мою беседу с этим Муки.
– Выходит, вы – федеральный агент? – спросил он, завершив осмотр моей носатой физиономии.
– В той же степени, что и ваш брат, – разъяснил я. – Просто есть на свете люди, до которых доходят только простые ответы. Правда для них чересчур сложна, приходится для пользы дела привирать.
– Но мне-то вы скажете правду? – полюбопытствовал Пеструхин. – Или тоже… для пользы дела, как ему?…
«Умный парень этот Пеструхин, – подумал я. – Все схватывает на лету. Жаль только, пишет плоховатые стихи. Но это как болезнь: прицепляется в детстве, и до пенсии тянет рифмовать „любовь – кровь – бровь – вновь“. Плюс морковь».
– Вам, Иннокентий, я скажу чистую правду, – торжественно пообещал я. – Уже говорю. Зовут меня Яков Семенович Штерн. Я на самом деле приехал из Москвы, чтобы поговорить о вашем романе. О «Ночных монстрах Манхэттена»… – По лицу Пеструхина я заметил, что он мне собирается возражать. – Только не надо кормить меня сказками, – продолжил я, – будто бы вы – лишь скромный переводчик с английского. Мы ведь условись говорить друг другу правду, верно? А истина в том, игемон, что вы послали в издательство «Тетрис» свой собственный роман, выдав за американский…
– …И что в этом плохого?! – выпалил вновь порозовевший Пеструхин. – Это ведь не обман! Я ничего ни у кого не украл. Черта с два в вашем «Тетрисе» напечатали бы Кешу из Воронежа. А Паркера – запросто!
– Многоуважаемый Кеша из Воронежа, – мягко начал я. – Из моих слов вы явно сделали неверные выводы. Во-первых, мне лично все равно, как вы будете называться – Пеструхин или Раймонд Паркер. Во-вторых, я не из «Тетриса». Я – частный детектив. Хотя, не скрою, я имел на днях беседу с одним из учредителей «Тетриса», с неким господином Искандеровым…
– …который поручил вам разыскать меня, – нетерпеливо закончил мою фразу Пеструхин.
– …который сам сейчас скрывается, – проговорил я. Мои подозрения еще не оформились в нечто конкретное, однако я уже не блуждал в густом непроглядном тумане.
– Почему это – скрывается? – недоверчиво спросил Пеструхин. – Вы намекаете на то, что «Тетрис» обанкротился?
Я сделал паузу, собираясь с мыслями. Сейчас многое будет зависеть от того, как ответит Иннокентий на мой вопрос. И захочет ли он вообще на него отвечать.
– «Тетрис» не обанкротился, – сказал я. – Все намного сложнее. Видите ли, Кеша, в Москве сейчас происходят очень странные вещи. Боюсь, они как-то связаны с вашим романом. Понимаете?
– Не-ет… – отозвался Пеструхин растерянно. Чувствовалось, что он и впрямь пока ничего не понимает.
– Хорошо, – вздохнул я. – Давайте конкретнее. Давайте о монстрах. Вы их придумали или вы о них знали?
Пеструхин подскочил на месте и чуть не опрокинул пачку газет, на которой сидел.
– Вы ведь не хотите сказать… – прошептал он задушенным голосом. Казалось, золотая цепочка господина Муки обвила именно его горло и все сжималась.
– Хочу, – я с жалостью посмотрел на парня, но делать было нечего. – Хочу. Есть ведь такие детали, которые придумать невозможно. Например, этот нервный тик… привычка ломать мебель… Откуда вы, сидя в Воронеже, могли узнать?
Я исчерпал все крупицы собственных догадок и намеков и теперь лишь молча ждал. В принципе Иннокентий имеет полное право послать меня подальше. Тогда я останусь на бобах с одними своими подозрениями… Ну, говори, парень. Ну, не тяни, пожалуйста…
– Пять лет назад… – хрипло сказал Пеструхин, как-то вдруг съежившись. – То же было со мной… За триста рублей в месяц плюс талоны на питание. Представляете, нищему студенту – и триста рублей в месяц? Конечно, я согласился.