Ровена протерла глаза и приподнялась на локтях:
– Какая компа…
Она осеклась, увидев Дилана рядом с Колином, и тут же подскочила в кровати, словно простыни горели.
– Дилан! Почему ты не у себя в комнате?
– Он перелез через воротца, – пояснил Колин, и Дилан опять просиял одной из своих широких улыбок.
– Я бойшой майсик!
Ровена, видимо, решила, что ругать его – пустая трата времени. Она сделала глубокий успокаивающий вздох, натянуто улыбнулась и сказала:
– Конечно, большой, милый. Пойди посмотри телевизор, пока мама просыпается.
– Холосе, мама.
Он вышел из комнаты, и Ровена рухнула обратно на подушки.
– Черт. Черт, черт, черт.
– Мне так жаль, Ровена. Это я виноват. Я вымотался после перелета и уснул.
– Нельзя так дальше продолжать.
– Я знаю. Извините.
– С этих пор мы будем встречаться только в павильоне у бассейна.
– Договорились. Ты на меня сердишься?
– Я виновата не меньше, чем ты. Даже больше. Я согласилась позволить тебе остаться. Решила, что, даже если Дилан проснется, он не сможет выйти из комнаты. В худшем случае мне пришлось бы просто тайком выводить тебя за дверь.
– Благими намерениями…
– Именно. А теперь мне нужно пойти проверить, как он там. И надо вывести тебя из моих комнат.
– Сначала я хотел тебя спросить… Знаю, что ты не можешь официально пойти со мной на бал в субботу, но было бы весело притворяться, что мы друг другу не нравимся, а потом украдкой провести немного времени вместе.
Ровена недоуменно посмотрела на него:
– О каком бале ты говоришь?
– Ежегодный бал твоего отца.
– Ах да. Я совершенно про него забыла.
– Ты потанцуешь со мной?
– Потанцевала бы, если бы смогла туда пойти.
– А ты не идешь?
– Я буду путешествовать.
Что? Она не говорила, что собирается уехать.
– Куда ты собираешься?
– А может, у меня будет грипп.
Разве она не переболела гриппом совсем недавно?
– Я ничего не понимаю.
– В свете моего поведения на вечеринках в прошлом, мне официально и навсегда запрещено появляться на его балах. Три года назад я была беременна и не могла вставать с постели. Год спустя я занималась Диланом, который слег с сильной простудой. В прошлом году… – Она сморщила носик, пытаясь вспомнить, а потом просияла. – О, я вспомнила. В прошлом году я навещала больную подругу.
– То, что все эти оправдания вызывают сочувствие к тебе, – не случайность?
– Глупая формальность. Все знают, почему я не появляюсь. Я так давно не показывалась на публике, что большинство может до сих пор считать меня алкоголичкой. Или они совсем про меня забыли. По крайней мере, на это надеется сенатор.
– Что такого ты можешь сделать? – спросил Колин.
– Могу рассказать пошлый анекдот в приличном обществе. Могу споткнуться о край ковра и сломать каблук. Могу слишком тепло вести себя с сыном посла во время танца. Или – это моя любимая выходка – вылить двойной мартини на вице-президента.
– Похоже, ты была душой компании.
– Я была живым и иногда пьяным до беспамятства примером того, как не надо себя вести в светском обществе. Так что, честно говоря, я не виню отца за то, что он не хочет меня там видеть.
Раздался стук во входную дверь апартаментов.
– Наверное, это Бетти, – сказала Ровена. – Дилан ей откроет.
Действительно, стало слышно, как открывается дверь, но затем раздался низкий голос, явно не принадлежавший Бетти. Дилан воскликнул:
– Дедушка! Ты дома!
Ровена уставилась на Колина широко раскрытыми глазами и сказала:
– Прячься.
Глава 15
– Куда? – хрипло прошептал Колин.
– Куда хочешь. – Ровена выпрыгнула из кровати и накинула халат, отчаянно пытаясь вспомнить, не оставили ли они в гостиной какие-нибудь улики. – В ванную, под кровать…
Она закрыла дверь спальни за собой. Кто знает, зачем отец пришел в ее комнаты, но лучше не рисковать.
Он сидел на диване и держал на коленях Дилана, который что-то оживленно рассказывал.
– Доброе утро, – сказала Ровена, изображая зевок. – Мне показалось, что дверь хлопнула.
– Дилан показывал мне свою бо-бо. Похоже, заживает хорошо. Спасибо Колину за помощь.
У Ровены все замерло внутри. Что, если Дилан рассказал деду все остальное про Колина? Например, что видел его утром в маминой постели? И конечно, в эту же секунду Дилан сказал:
– Ковин буть мой папа.
– Твой папа? – Отец покосился на Ровену.
– Дилан, – сказала она, надеясь, что голос прозвучит спокойно и рассудительно, а не так, словно у нее вот-вот случится сердечный приступ. – Помнишь, о чем мы говорили? То, что Колин вылечил твою бобо, не значит, что он станет твоим папой.
– Он спит тут!
Черт, черт, черт.
– Да, милый, он спит в доме дедушки. Они вместе работают, помнишь? – Прежде чем Дилан успел продолжить разговор, она сказала: – Иди почисти зубы и застели постель. А потом мама наберет тебе ванну.
– Холосе, мамочка.
Он поцеловал деда в щеку и отправился к себе в комнату.
– Я смотрю, что сегодня ты спишь допоздна, – сказал отец достаточно едко, выражая тем самым свое недовольство ситуацией.
– Сейчас только семь тридцать.
– Тебе не кажется, что Дилан слишком маленький, чтобы бродить без присмотра? Что, если он поранится?
Ровене так надоело объясняться. Можно подумать, отец был внимателен к ней в детстве.
– Он проснулся пять минут назад, и я надевала халат, когда ты постучал.
– Я хочу встретиться с тобой на этой неделе и обсудить меню детского сада.
– Что обсудить?
– Выбор продуктов.
– Что с ними не так?
– Можно подобрать более здоровые продукты. Цельные злаки, нежирное молоко, нерафинированный сахар.
«А как насчет еды, которая детям нравится?»
– Выборы в этом году, и мне совершенно не нужно, чтобы какая-нибудь безумная родительская группа обвинила нас в неправильном питании детей.
– Я уже предлагала тебе перейти на органическое питание, но ты сказал, что это слишком дорого.
– Значит, тебе нужно сократить бюджет в других областях.
Отличное предложение. Ладно, скоро отец перестанет быть ее проблемой.
– Маргарет позвонит тебе и назначит встречу.
– Ладно.
После еще нескольких оскорблений, в основном по поводу ее ведения хозяйства и воспитания ребенка – например, если она не научит Дилана подбирать свои игрушки сейчас, он никогда не научится и избалуется, как она в детстве, – сенатор ушел. Почему их разговоры всегда оставляли ее вымотанной и эмоционально истерзанной?
– Ого. – Колин вышел из спальни в одних вчерашних брюках. – Он всегда с тобой так разговаривает? Так снисходительно? Как с ребенком?
– На публике он говорит не так, да?
– Почему ты его не пошлешь подальше?
– Как я уже говорила, я ему принадлежу.
– Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве рабство не уничтожено при Линкольне? 1864 год, кажется.
– 1865-й. Но он сенатор. Правила к нему не относятся.
– Я хочу, чтобы ты кое-что сделала, – сказал Колин. – Тебе это нужно.
– Что?
Он рассказал, и Ровена не удержалась от смеха.
– Господи, зачем мне это делать?
– Потому что всем иногда нужен мятеж. И потому что будет весело. И потому, – с ухмылкой добавил он, – что сенатор меня бесит, и я хочу, чтобы он подергался.
– Не думаешь, что это как-то по-детски?
– Нет ничего дурного в том, чтобы время от времени вести себя по-детски.
Ровена не могла отрицать, что это будет весело, и то, что отец вскипит, было несомненным бонусом.
– Ладно, – согласилась она.
✻✻✻
Вечером в субботу, в восемь тридцать, Ровена стояла перед зеркалом, изучая свое отражение. Драматический макияж, кроваво-красные ногти, высокая прическа, получившаяся с пятнадцатой попытки, и, наконец, черное креповое платье в пол с рукавами-накидкой, которое никогда не выходило из моды, – и все еще налезало с помощью утягивающего белья.
Вместе с накрашенными ногтями и высокими каблуками – которые уже отчаянно жали, – общий эффект получался весьма неплохим. После питательной маски волосы заблестели, а тональный крем, на котором настояла Триша, придавал ее лицу магическое свечение. И к тому же совершенно прятал веснушки.
В целом она выглядела чертовски сексуально, по крайней мере в собственных глазах. Трудно представить, что, когда она в последний раз надевала это платье или вообще наряжалась, Дилана не было даже в проекте. Поразительно, как все изменилось. Как она изменилась.
Ровена нанесла последний мазок блестящей красной помады, сделала глубокий вдох, чтобы успокоить нервы, схватила сумочку и вышла из комнаты. По ступенькам пришлось спускаться осторожно: она много лет не надевала каблуки и не хотела ознаменовать свое возвращение в светское общество падением со ступенек. По дороге она поискала взглядом Колина, но не увидела.
– Ровена! – воскликнул кто-то, когда она ступила на мраморный пол фойе, и, оглянувшись, она увидела старого друга отца.
– Конгрессмен Ричардс, здравствуйте, – сказала она, подставляя щеку для поцелуя. – Как приятно вас видеть.
– Ты великолепно выглядишь. Цветешь под калифорнийским солнцем.
– Наверное.
– Твой отец сказал, что ты плохо себя чувствуешь.
– Мне намного лучше.
– Помнишь мою жену, Кэрол? – сказал он, подзывая жену жестом.
– Конечно, – ответила она, обмениваясь с Кэрол воздушными поцелуями; она никогда особенно не любила эту женщину. – Как я рада вас видеть.
– Ровена, ты выглядишь сногсшибательно! – ответила та. – А как твой милый сын? Он, наверное, уже совсем большой!
Ладно, может, она не такая плохая.
– Он замечательный, спасибо, что спросили. Ему два с половиной.
– Они так быстро растут.
– Слишком быстро.
– Помнишь мою подругу Сюзи? – Кэрол подхватил Ровену под локоть, представляя.
Следующие пятнадцать минут ее передавали от одного человека к другому. Многих она знала; другие недавно появились в близком кругу сенатора. И, как ни странно, все как будто были искренне ей рады. Никто не шептался и не хихикал у нее за спиной. Казалось, что она… на с