я сама исхитрюсь стать партнером у «Шустера», если девяносто процентов ухода за ребенком лягут на меня? «Шустер» — это вам, конечно, не «Кримпсон» — не так круто, не тот класс, — но только начните смываться пораньше, только ступите на «мамашкину дорожку» (как презрительно выразилась Фэй; Брианна собственными ушами слышала), и на вас непостижимым образом посыплются самые нудные, самые каверзные дела. Если я хочу добиться успеха у «Шустера», если хочу получать удовлетворение от работы, я должна буду работать почти с той же отдачей, как и до рождения ребенка.
Только у одной женщины-партнера в моей фирме есть дети, но у нее нянька на полный день. Отвезти ребят на футбольную тренировку? И не мечтайте. Она заказывает им такси.
Вся беда в том, что при нашем с Томом образе жизни быть родителями нереально. У нас нет времени на воспитание ребенка. О чем, ради всего святого, мы думали? Зачем вообще ввязались в это дело? Неужели с перепуга, после той длинной, леденящей кровь статьи, которую нам прислала мать Тома, с описанием кошмаров, грозящих парам, не торопящимся обзавестись потомством? Или оттого что каждый раз, когда я проходила мимо детских магазинов со всякими малюсенькими штучками в витринах, у меня сжималось горло? А может, просто где-то внутри начало зреть смутное беспокойство: ты замужем, тебе скоро тридцать, не пора ли?
Но теперь я начинаю думать, что нам следовало подождать. С нашей жизнью, с нашими обязанностями и амбициями — какие мы, к черту, родители?
26
Чудный сегодня денек — солнышко, небо чистое, ни облачка, беспредельная синь. Глядя на белый свет отсюда, через тройные рамы окна, можно подумать, что уже лето, пока не увидишь жалкие голые деревца вдоль улицы, еще по-зимнему бледные тени, прохожих в шубах и пуховых куртках. И все же есть сегодня в небе что-то весеннее — синева глубже, гуще, чем в прошлом месяце, в феврале, когда начался мой постельный режим.
Джамала, еще одна из здешних медсестер, только что сообщила новость: поскольку за последние сутки серьезных сбоев в сердечном ритме не отмечалось, меня решено выписать, но до конца беременности я буду наблюдаться амбулаторно.
Не пойму, радоваться или нет. Боязно. Вдруг что-то пойдет не так, а я не замечу? С другой стороны, в больнице я как-то очень остро ощущаю угрозу преждевременных родов. Пока я здесь, на этой узкой койке, я — проблема, от которой врачам, естественно, хочется избавиться; они глядят на меня с сомнением и прикидывают — не пора ли вмешаться, вызвать схватки и извлечь ребенка прямо сейчас? Когда мне было шесть лет, у нас была кошка Марго. В одно летнее утро она исчезла, а несколько дней спустя я нашла ее в темном углу сарая — она лежала, свернувшись клубочком, в окружении целого выводка пестреньких, отчаянно пищащих котят. Вот и я сейчас такая же Марго: хочется забраться в тихое местечко, подальше от всех, и устроить для нас с малышом уютное гнездышко.
И плевать, подходящее сейчас время, чтоб обзавестись ребенком, или не подходящее! Он мне нужен! Я так хочу взять его на руки, почувствовать его теплую тяжесть.
Уплетая обед, перечитала то, что написала прошлой ночью; я была на хорошем взводе, от страха и отчаяния даже живот сводило. «За час до рассвета все кажется особенно скверным», — говаривала мама, когда в детстве меня по ночам вдруг охватывал непонятный ужас. Однако на этот раз меня терзал не ночной кошмар, пугала не темнота… Когда я отсюда выберусь, нам с Томом предстоит серьезный разговор. Трещина между нами — посмотрим правде в лицо — увеличивается.
Мой парень лягается со страшной силой, будто хочет дать знать: со мной все в порядке, мамуля. А чуть раньше он долго икал, что является знаком «благополучия плода», как объяснила моя новая лучшая подруга Джамала, с теплой улыбкой взбивая мне подушку в скрипучей синтетической наволочке. Заглянула дежурная по отделению. Сказала, что ребенок наверняка родится раньше срока, однако оптимизм врачей в отношении его здоровья крепнет. В общем, я успокоилась и даже разрешила Джамале выключить монитор. Палату наполнила тишина. От солнышка тепло и очень покойно.
Пишу лежа на своей собственной пестрой тахте, под своим собственным серо-голубым пледом, в своей собственной желтой гостиной. Вряд ли я отсюда куда-нибудь двинусь в ближайшие пять недель. Но я дома!
27
Утром заходила меня проведать миссис Гианопуло, с целым обедом: сочные сосиски, паста из красного перца и домашний хлеб. Дух свежеиспеченного хлеба наполняет комнату, смешивается с согретым солнцем воздухом, льющимся из открытого окна напротив моей тахты. Печатаю и с наслаждением принюхиваюсь.
Стоило миссис Г. переступить порог комнаты, как я вспомнила про письмо, которое, как предполагалось, напишу Рэндоллам. Черт! Со всеми моими заботами напрочь вылетело из головы. Я пустилась в извинения, но миссис Г. замахала руками:
— Пожалуйста, пожалуйста! Не страшно. Маленький больше главный.
Но я твердо обещала сегодня же днем кое-что набросать. А завтра вечерком они с Алексисом зайдут и посмотрят, что вышло. Отлично, мелькнуло у меня в голове, хоть будет на что поглазеть. Интересно, он снова придет в тех узких черных джинсах?
Звонила Брианна, извинялась, что не смогла навестить меня в больнице (я и то удивлялась — что с ней приключилось, обычно такая внимательная). Оказывается, у нее захворала бабушка и она три дня прожила у старушки в округе Вестчестер. Похоже, короткая разлука с городом пошла ей на пользу. Бри поостыла, поуспокоилась насчет Марка, или «ЖМ», как мы продолжаем называть его (я еще не призналась, что в курсе, кто он такой). Впрочем, причиной этого безучастия вполне может быть зарождение новой страсти — к Алексису. Она поинтересовалась — между делом, — часто ли заглядывает «этот твой жутко привлекательный сосед».
— Собственно, он зайдет завтра вечером, — заметила я. — По поводу письма, которое я как раз составляю для него и его тети.
— Правда?
— Сущая.
— Угу, — многозначительно хмыкнула она.
И Элисон позвонила, полчаса назад. Собирается меня проведать — может быть. Так я и поверила. Ведь она тут же, без паузы, сообщила, что Грегори идет на повышение и сейчас всячески ублажает босса. Через две-три недели запланирован воскресный выезд на гольф («С Аланом и Сью!»), а в эти выходные у себя в Пимлико Элисон устраивает для них скромный ужин в узком кругу (еда и обслуживание от «Фортнамз»[19]). Я сильно сомневаюсь, чтобы в ближайшее время что-либо оторвало мою сестрицу от массированной атаки на Алана Аткинсона (по прозвищу Я-в-родстве-с-герцогом-через-жену). Встречала я его как-то на очередной выставке Элисон. Омерзительный тип. В Лондоне таких банкиров пруд пруди — выпускник частной закрытой школы, жирный, напыщенный и липкий, в буквальном смысле: общаясь с молоденькими женщинами, придвигается почти вплотную. Сью тоже отлита по шаблонной заготовке: тощая, угловатая, в седеющих кудряшках, с привычкой визгливо трещать без умолку и непостижимой (типичной для среднего класса) слабостью к Лоре Эшли[20], на что не повлиял даже переход в очень состоятельное сословие. Грег лет через двадцать благополучно станет точной копией Алана, зато Элисон, слава богу, обратиться в Сью, скорей всего, не грозит. И я, попрошу заметить, теряюсь в догадках, как сие скажется на их супружеской жизни.
Приходила Фэй! Чудеса. Подумать только, отпросилась с работы и принесла мне — вот истинно творческий подход! — буханку дрожжевого хлеба и три банки «домашнего» варенья из кондитерской Бальдуччи («Семейство Оноре де Сен-Жюст изготовляет варенье высшего качества на протяжении шести поколений… каждую ягоду отбирает лично Юбер-Оноре де Сен-Жюст, последний представитель Сен-Жюстов из Верхнего Прованса»). Я уже умяла полбанки cerise noirs[21] и приканчиваю mile noisette[22].
Но вот что самое диковинное в этом диковинном визите: Фэй — сдержанная, замкнутая Фэй — как школьница разоткровенничалась про свои сердечные дела. Ее бывшая возлюбленная, Джулия, недавно вернулась в город после долгого отсутствия (она кинооператор, несколько лет снимала в Лос-Анджелесе какую-то комедию) и считает само собой разумеющимся, что их любовные отношения возобновятся. Фэй в приступе внезапной откровенности призналась, что страдала целых два года, только-только оправилась от их разрыва и вовсе не торопится вернуться в объятия женщины (пусть и обворожительной), которая даже не скрывает, что, если ее позовут на новую работу, она тут же все бросит и пулей помчится назад в Лос-Анджелес.
Странное дело — почему это люди полагают, что женщине на постельном режиме можно признаться в чем угодно? Брианна, Лара, Фэй, в какой-то степени даже миссис Г. — все упиваются задушевными разговорами с прикованной к постели Кью. Думают, что мне нечем больше заняться? Или беременная женщина, пребывающая в мрачном уединении, возбуждает древние воспоминания о ворожеях и мудрых провидицах?
Сегодня, к слову, я чувствую себя особенно мудрой. Где-то в середине отчета Фэй о провинностях Джулии мне вдруг пришла в голову одна мысль: Паола, школьная подруга Тома, недавно разошлась со своей подругой. Чем не пара для Фэй? Обе обожают оперу (правда, до сегодняшнего дня я об этом пристрастии Фэй понятия не имела, но она вскользь бросила, что у нее два билета в Метрополитен-опера на субботу, на «Ла Форце дель… что-то такое»). Еще у обеих персидские кошки (фу!), и еще обе недавно ездили в Перу. У нас на подоконнике пылится горшок какого-то перуанского ремесленника — Паола прислала, — и я очень ловко обратила на него внимание Фэй, попутно расхвалила Паолу и упомянула, что прошлым летом она тропой инков совершила восхождение на Мачу-Пикчу. У Фэй загорелись глаза; по-моему, ей не терпится обсудить с кем-нибудь флору и фауну Амазонки. Я нацепила подходящее к случаю пророческое выражение лица и намекнула, что через неделю-другую Паола может навестить нас. Хороший повод устроить вечеринку. Я буду как королева отдавать распоряжения с тахты. «Устраивай потрясающие вечеринки» и «Соединяй одиноких друзей» — две галочки в «Списке дел, которые каждая современная женщина обязана выполнить до тридцати лет»,