136. Нимрод не верил в Бога. Он поднялся в небо, чтобы убить его. (Входя во вкус спора, я спросил, как он мог не верить в существование Бога и при этом пытаться убить его, чем вызвал благодарный смех среди студентов, которые получали огромное удовольствие от происходящего.) Нимрод выстрелил из ружья (на самом деле из лука, но это детали), Бог поймал пулю, смазал своей кровью и бросил обратно. Нимрод вернулся на землю и сказал: видите, я убил Бога, он такой же смертный, как все. Но на самом деле он стал жертвой бесконечного могущества – и, полагаю, чувства юмора – Бога. То же самое было с космонавтами. Они думали, совершенно искренне, что побывали на Луне, но на самом деле это не так. Бог, не желая разочаровывать их, раз они так старались, создал где-то в стороне ложную луну, чтобы они высадились на ней.
Я не знал, что делать и с этим аргументом, поэтому просто сказал, что, возможно, в следующий полет надо отправить мусульманина, и мы разошлись. Я совершил путешествие в самое сердце страны. Запад встретился с Востоком, Разум столкнулся с Верой, Современность оказалась лицом к лицу с Традицией… рассказ сцепился с рассказом: столкновение нарративов. Ничего не изменилось. Ничего, что доступно взгляду.
В последний раз, когда я видел Фес, спустя четверть века после того, как увидел его впервые (в обоих случаях это был лабиринт бумаг и разрешений, возведенный бюрократами на моем пути в Сефру), казалось, что он окончательно, бесповоротно теряет свой облик. Конечно, он терял его, а затем более или менее возвращал на протяжении многих веков. «Фес… самый старый город в Марокко, – если еще раз процитировать отстраненную, высокомерную, но удивительно наблюдательную Эдит Уортон, которая видела его в течение нескольких дней в 1917 году, – …и все же было бы правильнее сказать о нем, как и обо всех марокканских городах, что у него нет возраста, поскольку его как будто неизменная форма постоянно разрушается и восстанавливается в старом виде… Такое впечатление, что страсть к строительству в этой непоследовательной стране заключила союз с апатичным безразличием, которое позволяет существующим строениям превращаться обратно в глину»137. Беда – или, возможно, это был прогресс – заключалась в том, что на этот раз его не пересобирали. Его переосмысляли.
В конце семидесятых была построена автомобильная дорога, чтобы туристы, многие – пожилые, часто – нервничающие, не шли час-другой вверх и вниз (Фес по форме немного похож на суповую миску) по узким мощеным улицам, переполненным людьми, товарами, мусором и животными, чтобы добраться до знаменитых мечетей и рынков в центре старого города. Но недовольство местных жителей и, по слухам, административная коррупция, впечатляющая даже по меркам Феса, привели к тому, что дорога не протянулась через весь город, как первоначально планировалось, а остановилась на полпути. Туристические автобусы, такси, грузовики, мотоциклы и прочие разновидности транспортных средств вываливались в центр, на дно супницы, а затем должны были разворачиваться и пробиваться тем же путем обратно, создавая непрерывный поток бурлящего движения, – гигантский шрам, как его называют местные, на животе города. Исход из старого города богатых жителей и среднего класса и даже, в конце концов многих представителей рабочего класса, которые предпочли расползающиеся, лишенные центра кварталы, вырастающие повсюду вокруг него, достиг гигантских пропорций. Сейчас в Марокко это повсеместная тенденция, поскольку везде происходит распад классической городской жизни, который мы уже видели в Сефру. Но поскольку Фес – это Фес, не только «самый старый город в Марокко», но и самый ревнивый и себялюбивый, перемены здесь кажутся – тем, кто считает себя детьми его непревзойденной цивилизации138, – особенно угрожающими: в них видят утрату своеобразия.
Творятся и другие безобразия. Вдоль северо-восточной окраины старого города располагаются в хаотичном порядке новые участки, застроенные сельскими переселенцами на денежные переводы от родственников, работающих за границей. Городская администрация попыталась сделать их хотя бы немного похожими на Фес, предписав надлежащий облик фасадов. На юге, вокруг нового дворца, построенного королем для размещения именитых иностранных гостей, располагаются кварталы nouveau riche139 с массивными разноцветными домами, настолько претенциозными (местные жители называют один участок «Аль-Даллас» в честь американской мыльной оперы, а другой – «Аль-Фарук» в честь египетского сластолюбца), что король издал специальный указ, запрещающий дальнейшее строительство, который никто не соблюдает, поскольку большинство владельцев – его доверенные лица. На востоке, посреди голой равнины, стоит огромный белый саудовский дворец с посадочной площадкой и, как мне сказали, скрытым за стенами гаремом, построенный королем Фахдом, чтобы останавливаться там во время визитов в город. Прекрасный старый дом паши, со времен протектората служивший тихой, элегантной, подобающе обшарпанной гостиницей с садом, превратился в шикарную приманку для туристов, с кускусом и кафтанами. Еще более грандиозный отель, современный, в американском стиле, был построен администрацией на самой эффектной смотровой площадке, посреди разрушенных гробниц самой знаменитой местной династии. (Этот отель сейчас тоже лежит в руинах. Он был сожжен дотла во время протестов рабочих в 1990 году.)
Есть еще много поводов для ностальгии (неприглядный университет, расположенный на месте какой-то армейской части; некогда заросшие лесом склоны холмов, покрытые безымянными жилищными комплексами; обнищавшие скваттеры, захватившие сады с фонтанами и покрытые мозаикой апартаменты заброшенных домов знаменитых семей в старом городе), и желающие поностальгировать, кажется, не устают их находить. Но есть ряд мест, где – по крайней мере на короткое время и до некоторой степени – переосмысленный город можно мысленно отставить в сторону и представить себе, что пересобранный город, возможно, не так уж недостижим. Некоторые из них, конечно, глубоко традиционны – великие мечети, пара зданий братств, один или два ремесленных базара. Другие, однако, являются продуктами более близкого прошлого: Фес, созданный колониализмом и отвоеванный национализмом, здесь столь же культурно консервативен, как и политически радикален. Например, есть Коллеж Мулай-Идриса, где в конце 1985 года посол Японии в Марокко выступил перед anciens élèves140 на их ежегодном собрании с речью о необходимости сохранения наследия, характера и равновесия Феса.
Коллеж Мулай-Идриса (Мулай-Идрис, потомок Пророка, бежавший из Аравии после шиитских войн, предположительно основал Фес в 789 году141) был одним из тех учреждений, которые открывали на некоторых колониальных территориях (Ачимота – на Золотом берегу, президентские колледжи – в Калькутте, Мадрасе и Бомбее), – элитной академией для воспитания избранных, культурных, лояльных школе (и, разумеется, исключительно мужских) кадров из «коренных жителей» с западным образованием, которые могли бы выступать в качестве посредников, в данном случае между высшими кругами Франции и мусульманской цивилизацией. Как и большинство подобных начинаний, марокканское оказалось довольно успешным, хотя, как и в большинстве случаев, посредничество оказалось совсем иным, нежели предполагали инициаторы. Коллеж стал, по выражению одного писателя, «Итоном марокканской политической элиты»142: площадкой для принудительного превращения одной-двух сотен детей знати традиционного Феса в ярых националистов. Сегодня он не только продолжает существовать – немного арабизированный, немного демократизированный – в качестве культурной опоры для социально привилегированных слоев населения, но и его старые выпускники остаются сплоченной и влиятельной группой в городе: «фессцы в квадрате», как они любят говорить.
Коллеж, располагающийся у ворот – до сих пор функционирующих – одного из «буржуазных» жилых кварталов старого города, занимает изящное «неомавританское» здание с инкрустированным потолком, резными деревянными интерьерами, внутренним садом, выложенными плиткой фонтанами, мощеными дорожками, библиотекой с редкими книгами и кондиционируемыми аудиториями. На выступление посла можно было попасть только по приглашению (я оказался там благодаря любезной помощи председателя ассоциации выпускников, ректора факультета литературы в Университете Феса); собралось где-то четыреста человек tout Fès143.
После того как ректор представил японского посла на литературном арабском, посол прочитал на безупречном французском речь о трудности и необходимости сохранения традиционного культурного равновесия. Япония радикально менялась в ходе своей истории. Но, несмотря на это, она сохранила свою уникальность. Китайское влияние на Японию, расцвет Киото, синтез эпохи Токугава, вторжение Запада, восстановление династии Мэйдзи, триумф милитаристов и динамичное экономическое развитие последних сорока лет – все это демонстрирует ценность поддержания (как в хорошие времена, так и в ужасные) баланса между силой перемен и притяжением традиций.
По его словам, между Фесом и Киото есть очень много общего. И там и там лояльность монархии сочетается с народной демократией. Оба города очень традиционны и подвержены сильному западному влиянию. Оба значительно изменили свой образ жизни, сохранив при этом нетронутым свой дух. Оба являются колыбелью цивилизации своей страны. Во время Второй мировой войны американские ученые не допустили бомбардировки Киото, доказав, что люди, которые ценят искусство и религию, историю и знание, которые заботятся о преемственности и древности, могут оказывать положительное, гуманное воздействие даже в самых неблагоприятных условиях. Восстановление Японии после катастрофы, к которой привела милитаристская авантюра, восстановление с нуля, является доказательством того, что ни слепой традиционализм, ни безудержный модернизм сами по себе не могут привести к здоровому обществу и великой цивилизации. Между ними, сказал посол в завершение, должно существовать равновесие, такое, которое стараются поддерживать студенты и выпускники Коллежа Мулай-Идриса даже в самых сложных условиях, в Фесе, этом марокканском Киото.