Японский культурализм и марокканский культурализм, моральное взаимовлияние Азии, Америки, Европы и Магриба, пересобранное прошлое и переосмысленное прошлое, рассыпающееся величие и неразбомбленная история – вихрь образов был головокружительным, ирония сменялась иронией. Одну из них, оставшуюся незамеченной, были способны уловить, вероятно, только посол и я. (Он сам обратил на это внимание, когда мы перекинулись парой слов во время приема перед его выступлением.) Так вышло, что он произнес свою речь в день атаки на Перл-Харбор.
Что показывают эти обрывочные портреты этнографа в юности… в зрелости… в старости? Они мало что говорят о нем или о людях, которых он «изучал». Различные истории, которые легко извлечь из четырех тысяч страниц торопливых полевых записей и обширных запасов разрозненных воспоминаний, можно было бы упорядочить столь же тщательно, как это было сделано здесь, чтобы создать совершенно иное впечатление. Они показывают, что быть американским антропологом во второй половине двадцатого века в третьем мире (термин, который сегодня уже сам стал антикварным) – означает знать, каково это быть приметой времени.
Нашумевшие события современной истории, которые определяют происходящее сегодня, редко появляются в антропологических описаниях, посвященных, как считается, более глубоким и более долговечным вещам. Но от них все труднее держаться в стороне – особенно сейчас, когда мир стал настолько взаимосвязанным. И если к тому же ты приезжаешь из страны, которая находится почти в центре этих событий и вовлечена в них (Суэц, Вьетнам, залив Свиней, смерть Лумумбы, Шестидневная война), ты не только не свободен от них, но и волей-неволей выступаешь их своеобразным дублером. У того, чтобы быть гражданином сверхдержавы в менее известных местах, есть много преимуществ, но культурная невидимость не входит в их число.
Пока я работал сначала в Индонезии, затем в Марокко, а потом в обоих, с 1952 года, когда Эйзенхауэр объявил: «Я поеду в Корею», а Фарук бежал из Египта, по 1986 год, когда взорвался «Челленджер» и сгорел Чернобыль, не было ни одного периода, когда бы «Запад» в целом и Соединенные Штаты в частности не вторгались так или иначе в мои повседневные встречи с людьми, не говоря уже о моих мыслях. Проведенное мной сравнение между Индонезией и Марокко как независимыми единицами, с которыми поочередно сталкивается некий обобщенный приезжий, оказавшийся там по стечению обстоятельств, гораздо сложнее, чем я его представил. Существует третий элемент, который я пока не вводил: большой мир, который подтолкнул меня к ним.
А их – подтолкнул ко мне: с момента обретения независимости (Индонезией в 1950 году, Марокко в 1956-м) обе страны решительно боролись за присоединение к этому большому миру. Несмотря на напряженное внимание, с которым все следили за перестройкой глобальных отношений власти, торговых потоков и культурных связей, вызванной деколонизацией Азии и Африки, между концом сороковых и началом восьмидесятых, ее значение еще не оценено по достоинству. Если что и может действительно считаться революцией, а не просто перетасовкой людей и позиций, то эти события. Они не только перекроили абсолютную карту; они изменили смысл того, что наносится на эту карту, – смысл того, чтó есть страна. В 1950 году в Организации Объединенных Наций было пятьдесят восемь членов, большинство – западные страны144. В 1980 году их стало сто пятьдесят восемь, большинство – незападные страны.
Именно в этот промежуток времени, между эпохой Хо Ши Мина, Неру, Нкрумы, Мосаддыка и Сукарно и эпохой Мобуту, Маркоса, Индиры Ганди, Хомейни и Садата, Индонезия и Марокко – первая довольно решительно, вторая более осторожно – вышли под своими именами на международную сцену, что дало их гражданам, даже самым пассивным и оторванным от действительности, представление о том, чтó там происходит и чтó поставлено на карту. Мировые события выглядели по-разному для тех, чья страна пыталась сохранить в них свое место, и для тех, чья страна пыталась его найти.
Страна, пытающаяся найти свое место, сталкивалась с проблемами, которые были почти исключительно региональными или даже субрегиональными, но контекст, в котором она с ними сталкивалась, был целиком глобальным. Напряженные отношения, маневры и кризисы великих держав сказывались практически на всем, связывая местечковые конфликты с более крупными интересами, которые не делали их менее местечковыми. Война в Корее, возрождение Японии, война во Вьетнаме, с одной стороны, и война в Алжире, возрождение ислама, арабо-израильский конфликт, с другой, создали среду, в которой велась борьба за национальные интересы: присоединение Индонезией Западной Новой Гвинеи в 1963 году или захват ею Восточного Тимора в 1975-м, пограничные столкновения между Марокко и Алжиром в 1963 году или марш в Сахару в 1971-м.
Региональный характер участия этих двух стран в «иностранных делах», благодаря которому у них совершенно разные политические соседи, а также глобальный контекст, который связывает эти соседства, возможно, лучше всего продемонстрировать простым перечислением некоторых громких международных событий в Индонезии и вокруг нее в Восточной и Юго-Восточной Азии, а также в Марокко и вокруг него в Северной Африке и на Ближнем Востоке в пятидесятые, шестидесятые и семидесятые годы (см. таблицу)145.
Хронология событий: 1950–1979
а. Малайя (Британская Малайя) – общее название для территорий Малаккского полуострова с различным статусом, которые находились в колониальной зависимости или под протекцией Великобритании. – Прим. ред.
Некоторые вещи довольно сложно поместить в такую таблицу, поскольку они представляют собой скорее всеобъемлющую реальность, чем конкретные события: стремительное восхождение Японии и массовая трудовая миграция в оправляющуюся Европу, опасная магия нефти и неоднозначные последствия Зеленой революции. И в обоих случаях самой всеобъемлющей реальностью выступает – или, во всяком случае, выступала – холодная война. Но даже поверхностный взгляд на две эти очень схематичные хронологии показывает, что, хотя обе страны являются частью (в большинстве случаев маргинальной) всемирной склоки конкурирующих держав, в этой склоке они совершенно по-разному локализованы. Их международное участие различается в той же мере, в какой различаются их города, их языки, их политика и их религиозные стили.
Марокко, находящееся как в арабском мире, так и на его африканской окраине (оно одновременно является членом Лиги арабских государств и Организации африканского единства), а также культурно связанное с Францией и Испанией, оказалось между радикально различными претендентами на его лояльность. Марокко отправляло войска на арабо-израильские войны в 1967 и 1973 годах, хотя им удавалось прибывать слишком поздно для участия в активных боевых действиях, а также в начале шестидесятых годов входило в состав вооруженных сил ООН, посланных для прекращения гражданской войны в Конго и Заире. Оно поссорилось (вплоть до вооруженного конфликта) с ближайшим соседом, Алжиром, чью длительную борьбу за независимость решительно поддерживало, из-за нечетко проведенной границы между ними. Его внутриполитические проблемы выплеснулись во Францию, когда в Париже в результате заговора между французскими полицейскими и марокканскими солдатами был убит один из ведущих политиков, находящихся в оппозиции трону. А когда после смерти Франко Испания ушла из Западной Сахары, Марокко объявило эту территорию своей и развернуло полномасштабную войну с националистически настроенными сахарцами, которая сразу же изолировала его практически от всех соседей и сделала еще более зависимым от Запада и богатых нефтью королевств Ближнего Востока. К 1980-м годам Марокко, истерзанное войнами и импровизирующее на ходу, стало государством-сателлитом при трех странах: миттерановской Франции, фахдовской Саудовской Аравии и рейгановских Соединенных Штатах.
Индонезия, находящаяся на пересечении между континентальной Азией, Австралией и западной частью Тихого океана, в регионе, столь же культурно пестром, сколь этнически разнообразном, оказалась не столько зажатой между конкурирующими притязаниям соседей на ее национальную лояльность, сколько осажденной практически всеми основными идеологическими силами в мире: коммунизмом, советским и китайским; исламизмом, радикальным и приспособленческим; национализмом третьего мира; японским неомеркантилизмом. Как и у Марокко, у нее было мало времени, чтобы со всем этим разобраться. И, как и Марокко, она не смогла избежать при этом насилия.
Возглавляемая до 1965 года одним из самых ярких персонажей героической фазы революции третьего мира, романтичным и шумным Сукарно, Индонезия входила в международную политику гораздо более бурно, чем Марокко при более спокойном и расчетливом Хасане II. Уже к 1955 году, спустя пять лет после передачи суверенитета, Сукарно стал одним из лидеров третьего мира, собрав первую афро-азиатскую конференцию в Бандунге, куда приехали представители двадцати девяти стран – Чжоу и Неру, Насер и У Ну, Сианук и Мухаммед Али. Продолжение его правления было не менее захватывающим. Была кампания по аннексии Западной Новой Гвинеи. (Захват голландских предприятий, угрозы и имитации военных действий, окончательный успех благодаря посреднической деятельности Роберта Кеннеди и Эллсворта Бункера.) Было противодействие образованию Малайзии, «британскому колониализму в новой форме»: угроза ее «раздавить», выход из ООН, когда ей предоставили место в Совете Безопасности, погром британского посольства в Джакарте. И были «направляемая демократия»146, почти полное господство Коммунистической партии Индонезии и общенародное потрясение, уничтожившее и то и другое.
После того как в 1966 году Сухарто сменил Сукарно, уровень театральности снизился. Конфронтация с Малайзией прекратилась; Индонезия вернулась в ООН; коммунистические лидеры, не уничтоженные в ходе бойни и не отправившиеся в изгнание, были посажены в тюрьму или казнены; на смену бурному афро-азиатскому движению в качестве двигателя региональной дипломатии пришла уравновешенная Ассоциация государств Юго-Восточной Азии; были восстановлены дружеские отношения с Голландией; снова начали поступать иностранная помощь и инвестиции. Но в 1975 году все снова обострилось. Уход Португалии после переворота в Лиссабоне из своей мини-колонии в восточной половине острова Тимор привел к вспышке местного национализма. Для ее подавления была введена индонезийская армия. Это вызвало широкое международное осуждение, особенно со стороны стран третьего мира и по ту сторону железного занавеса; была принята резолюция ООН, требующая вывода войск. Благодаря поддержке США, Японии и Западной Европы бурю удалось пережить, и к 1980 году страна, хоть и сохраняла формальный нейтралитет в холодной войне, столь же явно ориентировалась на Запад, как при Сукарно она ориентировалась на Восток.