Пра-бытие – с точки зрения метафизики – безразличный пустой звук, в свете же истории пра-бытия – это утихомиривающая любую бурю тишина епредрасчислимых выборов.
Слово как таковое принадлежит в сущности к разрешению спора понимающим ответствованием-противничанием, и его следует знать только как принадлежное со-батию-с-бытием.
19. Бытие
В первом начале: восхождение (φύσις), разворачивающее себя (открывающее) начало сущения.
В конце этого начала: последняя дымка улетучивающейся-испаряющейся реальности в «жизни, превозмогающая-пересиливающая себя махинативность как рас-силивание-развертывание силы.
В другом начале: со-бытие-с-бытием, борьба ответствования-распротивления и спора как просвет без-дно-основы Между.
Восход и со-бытие приходят в спор-дискуссию-в-совместном установлении-общении истории пра-бытия.
Восход становится – безосновно в его несокрытости и прикровении – рас-сущивающе-постоянной при-чиной и условием и безусловным, наконец, катающейся в себе самой туда и обратно «жизнью».
Со-бытие-с-бытием есть основа как без-дно-основа просвета, разворачивающая себя в борьбе рас-противления-встречи бога и человека с споре между землей и миром.
20. «Конечность» пра-бытия
Выражение «конечность» было выбрано в рамках некоторого неизбежного предполагаемого якобы историческим понимания и для дискредитации доныне задававшихся вопросов. Это «слово» было подвержено многим ложным толкованиям; можно подумать о различении «относительного» (кантовского) и «абсолютного» идеализма. Можно притянуть заодно христианское представление сотворенности всего «суще-бытующего» – и можно в то же время стать жертвой западни диалектики, придя к намерению «поразмыслить» о том, что введение понятия «конечное» всегда уже наводит и на мысль о бесконечном. Здесь везде «конечное» берется в смысле ограниченного, а именно ограничения суще-бытующим; «конечность» мыслится метафизически.
«Конечность» пра-бытия, однако, подразумевает нечто полностью иное: без-основность Между, к которой Нет-ное никоим образом не принадлежит как недостача и граница, но принадлежит как отличительная черта; «конечность» пра-бытия – если она вообще мыслится в сравнении с иным как нечто, более высокое по статусу – мыслится не связанной с бесконечностью бытия, но связывается с бесконечностью и, т. е., необусловленностью суще-бытующего; что призвано выражать следующее: с приоритетом сущее-бытующего по отношению к бытию – таким образом, что оно низводится до приложения-дополнения. «Конечность» пра-бытия – это уже перегруженное-переполненное выражение, которое, будучи понятым, весьма превратным образом, было вынуждено направить постижение смысла на то, чтобы не мыслить себе какую-то «зависимость» пра-бытия от суще-бытующего и уж подавно не мыслить себе какую-то ограниченность представления бытия, а мыслить уникальность-единственность безосновности-бездны пра-бытия как со-бытия.
«Конечность» Вот-Тут-Бытия, однако, – настоятельное вникание в пребывание в просвете разрешения спора понимающим ответствованием-противничанием – есть существенное следствие его существенного со-бытования-в-событии посредством пра-бытия. Исторически можно – но не без опаски, которая никогда не будет привнесена в достаточной мере – указать на эту конечность Вот-Тут-Бытия посредством привязки бытия-человеком к суще-бытующему как таковому. Но такое указывание никогда не есть вы-раз-мысливание сущения самого пра-бытия, для какового вы-раз-мысливания описание пра-бытия через отличительный признак конечности с самого начала остается излишним и только мешающим.
Попытка, которая предпринимается в произведении «Кант и проблема метафизики»[26] – которая состоит в том, чтобы на «историческом» пути прояснить совершенно другое начало истории бытия и сделать ее понятной, с неизбежностью была обречена на неудачу; она привела к попытке исторически уравнять изначальное мышление [c современным Канту] и по существу уничтожить его. Последствием этого стало странное и примечательное положение: на одной стороне оказывается «Бытие и время»[27] – как продолжение и дополнение «Критики чистого разума» и ее «Антропологии» – они толкуются и, тем самым, исторически высчитываются – калькулируются и делаются безразличными-бесстрастны; на другой стороне – изложение Канта – осуждается как одностороннее и насильственное, осуществляемое с натяжкой. Сообразно же «историческому» «эффекту» – если смотреть с точки зрения истории бытия, – оно, конечно, не имеет никакого веса – не удалось ни прояснения «Бытия и времени», ни изложения «Критики чистого разума».
Конечно, тот, кто способен мыслить, исходя из знания вопроса о бытии, тот постигнет иное, а не остановится на «историческом эффекте». То, что желает высказать и обозначить ключевое слово «конечность», не есть «качество» бытия и Вот-Тут-бытия, которое можно представить в готовом виде, а есть несообразный заголовок-наименование для того, что более всего достойно вопрошания и вызывающего сомнения – из всего, что только может скрываться за понятием «достойное вопрощания».
По Канту, бытие всегда есть сущебытность в смысле предметности предмета. Однако «предметность» сама не есть никакой предмет и – как непредметное – есть только некоторое существенное следствие пра-бытия – так, что оно, исходя из такого следствия, никогда не могло бы вы-раз-мыслиться в своем основополагающем-характере. «Метафизика» никогда не могла бы быть в состоянии преодолеть самое-себя. Ей требуется, как первая история первоначала пра-бытия, некоторое иное начало, которое оно в то же время включает – вводит в свою историческую истину.
21. Словесная формула мышления, связанного с историей пра-бытия
Она звучит так: пра-бытие бытийствует, суще-бытующее не бытийствует. Лишь с большим трудом и медленно мы преодолеваем предрассудок всей и всяческой метафизики, заключающийся в том, что суще-бытующее есть «то, что единственно есть» и может «быть», то, что единственно бытийствует и может бытийствовать. Это «есть, бытийствует» и это «бытийствовать» происходит при этом всякий раз из того суждения, которое гласит, что нечто «есть» вообще, «бытийствует» вообще (предстает и наличествует), что Таковое всегда и «есть» так-то и так-то (наличествует и противостоит нам). Как бы прирожденное суще-бытующее «есть» обозначает бытие в смысле постоянного при-сутствия. Неставимость под вопрос этого «есть» – чтобы не вызывать никакого сопротивления всякий раз – определяется-мерится через определение всех и всяческих образов бытия, через управление ими и их видоизменение (например, «модальности»). Бытие как «номен-имя» обычного-расхожего «есть» раскрывает себя, однако, как суще-бытность, которое набросано-спроектировано идя от «суще – бытующего». Этому проекту-наброску неведомо вы-рас-спрашивание истины самого пра-бытия, он держится за пределами того познания возможной необходимости вы-расспрашивания того, что здесь называется истиной пра-бытия.
В силу этой поначалу даже неизбежной наивности сам проект пра-бытия как постоянного при-сутствия сущее-бытующего сам выступает как пред-наперед-заданная опора и местоположение пра-бытия; и при этом суще-бытующее само суще-бытует только постольку, поскольку оно выдается-выступает наружу-проявляется в непознанном просвете проекта, и о-познается известным образом (способом πϱότεϱον τῇ φύσει – «априори» помысленности) Между тем, такая характерная разновидность этого познания служит лишь для того, чтобы затянуть и окончательно закрепить на протяжении всей истории метафизики непризнание-непонимание того, что истина проекта пра-бытия достойна вопрошания. Но поскольку, тем не менее, бытие «мыслится» само и его определение понимается как задача, последовательно открываются три хода-процесса метафизики:
1. Бытие поднимается до статуса наивысшего суще-бытийствующего (ὄντως ὄν), потому что оно сообщает-придает всякому сущее-бытующему сущебытность; бытие есть то «обстояние дел и престиж», которые придают сущее-бытующему как таковому достойный внешний вид; идея (ἰδέα) в этом смысле и в этой сфере есть ἰδέα – уполномочивание налично-подручно данного на присутствие и постоянство существования, как это уполномочивание-наделение мощью, сама сила на-сущения-присущения, (платоновско-греческая не есть просто лишь представленность субъектовидного мнения) в том смысле, как она понимается современностью – и все же, тем не менее, она есть основа и побуждение-толчок к idea как perceptio и «понятию».
2. Бытие – к чему же тоже намечается стремление в ἐπέκεινα τῆς οὐσίας – объясняется, исходя из Чего-то Такого, что делает его способным к обладанию его силой (наделение способностью) – ἀγαθόν. Высшее благо становится христиански помысленным как ens entium creans. Бытие «объясняется» из наивысшего сущее-бытующего.
3. Бытие передается в ведение представляемости и трактуется как предметность предмета для субъективного представления, причем «субъект» играет свою роль «первопричины-первоистока» то как обусловленный, то как не обусловленный ничем, безпредпосылочный. Метафизика, тем самым, подает бытие либо выводя из наивысшего сущее-бытующего, либо она делает его сделанным неким сущее-бытующим и только лишь его простым представлением, либо она увязывает оба объяснения бытия, исходящие из сущее-бытующего.
(Для Гегеля абсолютная идея – это мысль Бога-творца до творения и для творения, каковой Бог сам мыслится как безусловный, беспредпосылочный субъект. Согласно ему, внутри лишь переворачивающего-выворачивающего-обращающего, по видимости, свободного от метафизики процесса окончательного завершения метафизики, возвращаются все формы проявления бытия из идеи, из Бога, из субъекта в какой-то путанице и смещении. Перво-болото, которое содержит это бездумное клокотание-бурление, показано через сведение от всего назад – ко Все-Жизни («жизни»). Теперь и последняя ясность, которая все же отличает все существенное метафизическое мышление, окончательно потерялась в мути сообразной меркам масс самоочевидности.)