Сущностное знание о второй возможности, правда, разрушает «все иллюзии» насчет «прогресса культуры» и улучшения человеческого, находящегося якобы на подъеме, потому что «культура» и «сущность масс» понимаются как последствия доныне существовавшей человеческости.
Но это разрушение «иллюзий» не было бы никаким знанием, никаким настоятельным вниканием в более изначальную основу истины, если бы начинающаяся в то же время эпоха не поделилась с ним наслаждением, испытываемым от своего собственного великолепия, и не просматривала бы насквозь неотвратимость своей махинативности и его переживание, не могла бы воспрепятствовать всякой помехе ей.
Ведь знание остается сущностным только там, где узнанное готовит к преобразованию в то, что должно было быть обосновано изначально. Поэтому сущностное знание как знание, соответствующее истории пра-бытия, и не знает этого принятого у историков (historische) основанного на высчитывании разделения на прогресс и упадок.
То, что понимается как завершение какой-либо эпохи и мыслится – в переходном предварительном размышлении о переходе к иному началу – уже как нечто отстраненное, отодвинутое на некоторую дистанцию, видится сторонним взглядом – то никогда нельзя сводить к дешевой формуле отвращения-отворачивания от современности и вымечтывания неопределенного будущего.
Столь же мало сущностное знание позволяет перепутать себя с той принужденностью-вынужденностью, которая признает все, что происходит, «хорошим» – потому что оно происходит; ведь и этому занижению оценки недостает четкой позиции настоятельного вникания в истину различения бытия и суще-бытующего; этот подход возможен только [как относительный-релятивный] – при сравнении суще-бытующшего с суще-бытующим.
Сущностное знание второй возможности может быть достигнуто при обретении и удержании труднее всего, потому что здесь исподволь встревает повседневный способ исторического видения, обыденный взгляд на историю (Historie) и понижает все постижение смысла до простого суждения человека, всего лишь принимающего что-то к сведению.
Сущностное знание о начинающейся эпохе новых времен уже есть некоторое припоминание о том, что в ней происходило. Но это припоминание уберегает от суще-бытующего истину своего бытия и передает ее решению-выбору, который принадлежит-относится к истории пра-бытия.
Это припоминание только и приносит в современное с точки зрения истории и богатое различными перспективами состояние Подлинное – поскольку древнейшее – Будущее, которое – вместо того, чтобы болтаться туда-сюда в Пустом только лишь измысленного и желательного и запланированного, спокойно держится уже бывшего-былого, и черпает свои коллекции-комбинации из близости простых решений и как почтительное вопрошание поддерживает в себе в бодрствующем состоянии непокой Изначального.
Сущностному знанию второй возможности суще-бытующее выказывает себя так: как только человек становится субъектом, приводит себя самого в широте наличествующей «под руками» («живой действительности» как народа) в наличествующий «под руками» центр суще-бытующего в целом и трактует свою «жизнь» как выдалбливание этого положения, истории (Historie) в сущностном смысле объясняющего разведывания (реконгносцировки) приходится составить основную форму всего и всяческого представления. Так история (Historie) разворачивает себя в сторону техники производства и поставления нужной для такой человеческости «истории» (Geschichte) (прошлого и настоящего, из чего вырастают дальнейшие планирования). Техника, в свою очередь, есть история (Historie) природы как протекающее само по себе (в-себе) использование Земли не только для удовлетворения потребностей, но и для управления потребностями, которое сообразно-соразмерно этой технике представления истории.
История (Historie) как техника пред-ставления прошлого и настоящего и техника как история (Historie) производящего-поставляющего пользования природой – это потому есть также два единых в себе способа, посредством которых отдельный человек все более безальтернативно отбрасывает в сторону всякий вопрос о Куда и Зачем – как нелепый и излишний. того, что заранее само собой разумеется.
Поэтому в один прекрасный день – если смотреть по-западному – common sense демократий и разумная планомерность обретут себе «тотальный авторитет» и будут признаны как таковой.
Животное «человек» благодаря истории стало субъектом, для которого мир – сущее-бытующее в целом – стал лишь единственным, опять-таки включающим субъекта объектом представляющего и поставляющего производства.
То, что недавно еще – и время от времени – считалось «идеологической надстройкой» над материальными производственными отношениями «культура» и «дух», сейчас есть «выражение» жизни, которая течет себе дальше сама собой. Решающее – то, что всякий раз человек находит свое первое и последнее оправдание в налично существующем «под руками» (материи-материале, «жизни», «расе») и обретает исключительно очерченный круг для постановки целей и обеспечения условий для их достижения – остается тем же самым, как бы ни трактовалось наличествующее «под руками», «остающееся-сохраняющееся» – как материальное, как телесное, как относящееся к душе или как относящееся к духу. Лежащая в основе всего суще-бытующего, но не доступная знанию как таковая истина бытия выбрана решительно в смысле наличности «под руками» и предметности. Здесь – в связи с этой эпохой – остается только возможность перехода к иному и более древнему началу – или третья возможность, о которой ни в малейшей степени не мог догадываться ни один из тех, кто предал забвению бытие и даже ввел историю (Historie) как расчет – калькуляцию для планирования будущего.
Однако, вторая возможность требует для ее преодоления гарантированности-надежности Гиганского в любом предпринимании, и она продуцирует все более плоский, но тем более непоколебимый «оптимизм». Отсутствие непоколебимости стало невозможностью, потому что человеку придется выйти на заблуждение и, то есть, на сущность истины как наиболее сомнительное и наиболее достойное вопрошания.
Человек новых времен остается убереженным от этого потрясения – тем больше, чем ближе он гонит себя к подлинному завершению своей сущности. Его лишенность потребностей также никогда не позволит ему даже смутной заподозрить, что ему – центру суще-бытующего – недоступно: сущение пра-бытия.
71. Боги и пра-бытие
Те, кто непредрасчислимо вынуждают человека к настоятельному вниканию в Вот-Тут-Бытие, дабы возвестить сущение истины пра-бытия как со-бытие, как уникальность необычайнейшего – то, что вызревает в пространстве того встречного противничания-ответствования, в ходе которого только и приходит к самому себе то, что позволяет проистечь вы-раз-мучиванию Вот-Тут-бытия из нужды – потребности в пра-бытии.
Ни боги не сотворяют человека, ни человек не выдумывает богов. Истина пра-бытия решает и «о» тех, и «о» другом, причем она не управляет ими, а со-бытует меж ними и, тем самым, только лишь впервые со-бытует и себя самое в направлении встречного противничания-ответствования.
Всякий раз в зависимости от того вида, в каком пра-бытие находит истину, всякий раз в зависимости от того способа, каким эта истина как просвет основывается для ускользающего-мимолетного событования этого встречного противничания-ответствования, всякий раз в зависимости от образа-облика человека, который способствует этому осново-полаганию, всякий раз в зависимости от причастности-принадлежности этого человека к пра-бытию и, тем самым, также и всякий раз в зависимости от пред-ставляющей и вы-рас-считывающей потерянности в суще-бытующем и интерпретации ее сущее-бытности – осуществляется знание и называние богов.
Бог никогда не есть суще-бытующее, о котором человек то так, то иначе знает кое-что, к которому он приближается на различные степени удаленности – нет, боги и их божественность проистекают из истины пра-бытия; то есть каждое вещное представление бога и объясняющие-поясняющие расчеты с ним, например, как с творцом, имеют своей основой интерпретацию суще-бытности как произведенного промышленно присутствия, которое может быть поставлено.
Но как пра-бытие в каждом случае со-бытует себе свою истину или, по крайней мере, держится ее с твердостью и достоинством, дабы стать основой для того, чтобы на нем целиком и полностью покоилось сущее-бытующее и дать ему перебеситься в его махинативности, человек не способен ни управлять тем, ни вынуждать к тому, чтобы он сам, сообразно его сущностной принадлежности-адресованности к пра-бытию, не ведая масштабов и измерений, не имея даже малейшего понятия об этой истории был посредством пра-бытия настроен на определение своей сущности.
Пожалуй, однако, это зависит от свободы человека – как и насколько далеко он преобразит это встречающее-затрагивающее его подходящее настроение в свою настроенность-определение и положит ему основу и таким образом в каждом случае отчеканит-отольет свою собственную сущность в определенный образ. Да, свобода есть не что иное, как эта соответствующая пра-бытию и обращенная к пра-бытию без-дно-основа, которая определяет-настраивает себя на осново-полагание истины пра-бытия в смысле сохранения его в сущее-бытующем.
(Либо у-дивление как основное настроение для основы ставит перед суще-бытующим и φύσις; понимает как ἀλήθεια и добавляет-присовокупляет туда всю человеческость – либо вы-саживание в ужас дает возможность пробиться в Открытое покинутости всего и всяческого суще-бытующего пра-бытием и принимается за осново-полагание истины пра-бытия как необходимое.)
Удивление и ужасание – это крайние и, то есть, самые изначальные настроения, связанные с без-основностью и об-основываемостью истины пра-бытия. Их уникальное своеобразие и редкость соответствуют сущности пра-бытия. Тем разнообразнее по этой причине превратные толкования и вариации и ослабления этих настроений. Но вследствие давно привычного антропологического толкования человека («биологического» – «психологического» – «спиритуалистического» – «морального»