Именно потому постановка вопроса о смысле бытия о проективной истине бытия – но не суще-бытующего, по сравнению со всей предшествующей метафизикой есть нечто другое, это вопрошание – хотя в сообщенном часто было сказано то, что желалось – все же могло быть выказано то, чего оно достигает. Ведь недостаточно того фрагмента, который не было опубликован, не было какой-то неуверенности в направлении вопроса и в его сфере, но была неуверенность только в правильной и достаточной разработке. Однако кто бы мог здесь верно рассудить и взвесить, что было бы «лучше» – вопрос. Усилия, принятые в следующем десятилетии, показали, что трудности, мешавшие справиться с вопросом об истине пра-бытия – это не такие трудности, которые относятся к так называемым «проблемным рождениям» – неверной постановкой проблемы, и не те, которые касаются ее обособленного рассмотрения, скорее: поскольку вопрос о бытии обоснован внутренне глубже всего[141] к доныне существовавшей истории западной философии прояснять и заострять – это еще раз заставляет возрастать значимость задачи общего постижения смысла этой истории (Geschichte) – от ее первого начала (от Анаксимандра (Anaximander, 1932[142]) до Ницше (Nietzsche (1937)[143].
Но в единстве этого исторического и принципиального постижения смысла основных вопросов только и становится ясным переходная постановка вопросов всего вопрошания. Становится все труднее действительно сделать зримой необходимость этого вопрошания, показать продиктованность его исторической потребностью – и лишить его кажимости всего лишь случайного ученого обсуждения какого-то второстепенного особого вопроса.
И кто стал бы отрицать, что на этом пути, которым я шел доныне, мне сопутствовали негласные разногласия с христианством – разногласия, которые не были какой-то подхваченной извне «проблемой», а порождены сохраняемой втайне предельно интимной причиной – родительским домом, ролиной и молодостью – и болезненным расставанием от всего этого разом. Только тот, кто был столь укоренен в действительно пережитом-обжитом кеатолическом мире, способен смутно догадываться о тех необходимостях, которые действовали на доныне пройденный путь моего вопрошания – как толчки землетрясения. Марбургское время привнесло сюда, вдобавок, более близкое ознакомление с протестантским христианством – и все это уже было до основания преодолено, но не может быть уничтожено.
Это зазорно – говорить вслух об этих интимнейших внутренних разногласиях, которые вертятся не вокруг догматики и догматов веры, а только лишь вокруг Одного Вопроса – покинул ли нас бог или нет, и познаем ли еще поистине это мы сами – то есть как творящие.
Но речь не идет и о чисто «религозном» фоне философии, а идет о об Одном вопросе об истине бытия, который единственно обладает решающим значением в том, что касается «времени» и «места», который исторически не снялся для нас в рамках истории Запада и его богов.
Как многие из тех, кто сегодня обращает на себя внимание в «философии» как ученые, еще опираются и наталкиваются – в соответствии с ее происхождением – на необходимости наиболее изначальных вопросов нашей западной истории, которые определяют решение и выбор? Я не знаю никого – и знаю только, что они оказались при «философии» только лишь благодаря полученному образованию и тому, что они «заинтересовались» ею, а с недавших пор им было подброшено, вдобавок, нечто для размышлений политической участью нашего народа, и они задним числом измышляют себе какую-то «почву», но – без того, чтобы, исходя из этого, также когда-либо действительно выходить на необходимость задавать основной вопрос.
Тот, кто не был поистине укоренен и в то же время не столкнулся с вопрошанием – как он мог бы действительно постичь лишение корней? И как кто-либо, кто не прошел через этот опыт – сможет осмыслить для себя, начиная с самого основания, новую основу, которая отнюдь не есть просто отвращение от старого и жадное устремление к новому, но еще меньше есть свойственное немощи стремление к компромиссу и уравниванию-приравниванию – но которая есть творческое преобразование, в котором все изначальное произрастает ввысь, достигая своей вершины?
Но поскольку самые глубокие внутренние опыты и выборы-решения остаются Существенным, их приходится исключать из публичных обсуждений и держать за их рамками.
Вероятно, еще никогда философское произведение в чистом виде не было более необходимо, чем сегодня и в будущем – ведь еще никогда обезображивающее и разрушительное насилие шумного возвещения и громкого болтливого обсуждения, рекламного восхваления и шумихи, страсти к расчленению и разрушению душ не было столь большим, столь лишенным тормозов и столь осознанным, как сегодня.
Как сильно и сколь уверенно впадают в иллюзию, что произведение может быть понято и усвоено, если знать «письма» и высказывания его создателя и его «психологию».
Удастся ли нам и здесь еще раз начинание, при котором мы отбросим любопытство и созреем для представления о возникновении произведений с необходимостью? Но где же «произведения»? Допустим, что они могут быть созданы – и еще создают в то же время – что относится к их действительному характеру произведений – время-пространство, в которое они придут и встанут там, чтобы стоять? Разве не помешают всему этому с самой основы «психология», массовость и «пропаганда»?
Разумеется – а потому должны быть одиночки, которые достигнут еще Одного, что достаточно мало будет причисляться к Великому; разумеется, что они будут передавать дальше полученные ими невнятные знаки-намеки, указывающие на существенное и исторически необходимое – передавать посредством своих писательских опытов – дальше, не очередному поколению, а следующему за следующим, при котором, вероятно, определится участь Запада в целом.
Приложения для тех, у кого есть желание и воля(О подкреплении того, что было предпринято)
1. Лекции
2. Доклады
доклад о Гегеле (Амстердам)[144]
О сущности истины[145]
Современное положение философии
(Доклад в Констанце)[146]
Исток художественного творения (Доклад во Фрайбурге)[147]
Исток художественного творения (Франкфуртские доклады)[148]
3. Наброски к этюдам, в частности
– к трансцендентальной диалектике и к критике практического разума Канта[149]
– к феноменологии духа Гегеля[150]
– к монадологии Лейбница[151]
– к критике эстетической способности суждения Канта[152]
– к письмам Шиллера об эстетическом воспитании +
– к лекции о Ницше[153]
4. Подготовительные работы к учению (включая самокритику к «Бытию и времени»)[154]
5. Размышления и указания-намеки. Тетради II–IV–V[155]
6. Лекция о Гёльдерлине[156] и предварительные работы к «Эмпедоклу»[157]
7. О со-бытии (До-клады к философии[158], к этому – N г.4)
II. О частностях
1. Лекции
Все они, по большей части, представляют собой обернутое-закутанное в какое-то новое мышление нащупывание истины пра-бытия и ее основоположения в Вот-Тут-Бытии. За воспитательским устремлением к разворачиванию и усилению способности к вопрошанию и к свободному владению ремеслом стоит само подлинное мыслительское движение как усилие, направленное на фундаментальное установление иного начала. Это иное вопрошание об истине пра-бытия – в отличие от вопроса о сущности суще-бытующего может осуществляться только в споре с доныне существовавшей историей (Geschichte) и при новом раскрытии истории. Спор достигает своего завершения в лекциях о Ницше.
Лекции всегда остаются лишь передним планом; они берут свое начало от основной настроенности на – кажущийся абсолютно произвольно выбранным – отрезок пути и с этого угла зрения дают возможность увидеть все в целом.
Существенное значение всегда имеет сам подход – сама последовательность шагов – это вовсе не притязание на истины в последней инстанции.
«Закругление» они обретают никогда не в завершенности и в иллюзорном «доведении до готовности», но во внутренней плотности-насыщенности сокрытого движения вопрошания.
Все лекции историчны [глубинно-бытийно] (geschichtlich), они полагают основу истории (geschichtegriindend), но никогда не историчны [проверхностно] (historisch).
Тот, кто станет читать их только непосредственно и слушать как историческую (historische) презентацию некоторого произведения-учения, и тот, кто после этого станет сравнивать концепцию с другими, уже существующими, что-то высчитывая-рассчитывая при этом, или использует для «улучшения» их – тот еще не понял ничего.
Лекции все принадлежат к кругу решения той задачи, которая в наброске «О событии» названа «подачей, вводом мяча в игру». Возможно, Некоторым Немногим в более поздние времена удастся познать из основного движения умалчивания то, о чем умалчивалось и, исходя из этого, ввести в свои границы выразительно и членораздельно сказанное. Но, вероятно, все так и останется погрязшим в исторических (historischen) расчетах-вычислениях, и будет найдено неизбежное здесь всезнайство, убежденное в том, что все это будет «превзойдено» «в вышедшей тем временем литературе».
В отдельных лекциях и, тем более, при сопоставлении их между собой обнаружатся некоторые повторения, которые, однако, схватывают то же самое, исходя из различных ситуаций мышления, и, тем самым, взаимно опираются друг на друга.
Тем более обнаруживаются «противоречия» и изменения ранее сказанного – без того, чтобы это когда-либо отмечалось особо.
Из лекций – прежде всего, связанных с Аристотелем – большинство материала было превзойдено благодаря развернутому позднее более изначально вопрошанию – к устранено.
Некоторый пригодный к употреблению, но уже перенятый на различных путях от других материал содержится еще в интерпретации «Софиста»[159] и в лекции о риторике Аристотеля[160].
Существеннее, чем эти сделанные ощупью попытки, было в перспективе понять – переходя от постановки направляющего вопроса (Что есть сущее-бытующее?) к постановке основополагающего вопроса (Как сущит истина пра-бытия?) – философию Аристотеля как первое завершение первого начала западной философии – чисто греческое, свободное от всяческого прохристианивания и сходластики, отделенное от всего и всяческого старого и нового гуманизма.
Во всех лекциях сделанные по тому или иному поводу замечания в связи с разными моментами реальной ценностью не обладают. Нигде не входило в намерения вступать в полемику с философской ученостью современников. Те или иные указания и ссылки представляют собой, по большей части, ответы на вопросы, заданные слушателями. Важнее всего для понимания разворачивания вопрошания – начиная с «Бытия и времени» – лекции, прочитанные с 1930/1931 года (Гегелевская феноменология духа)[161] и вплоть до лекций о Ницше[162].
Лекция, прочитанная в летнем семестре 1933 года[163] была признана неудовлетворительной решением ректората.
2. Доклады
И они тоже полностью выросли в процессе работы и следовали за ее ходом. Кое-что в них порой не было оценено в подготовительных работах, но они были важны в плане постановки вопросов. Когда они были опубликованы несколько лет спустя после прочтения, они так же еще не опоздали, не устарив.
3. Наброски к этюдам
По ним не всегда можно проследить действительный ход производимых работ; верное представление о нем дают «протоколы», которые всякий раз имеют различную «ценность» – также и там, где они сообщают «дословно», они никогда не приводят вопросы так, как я их ставил и проговаривал. «Наброски» содержат – с разной степенью подробности – важнейшие дополнения – будь то к лекциям, будь то к самим работам, составляющим учение. Важны, например, этюды о «Федре» Платона[164] о феноменологии духа Гегеля[165] (здесь протоколы особенно хороши), о монадологии Лейбница[166], о критике способности суждения Канта[167], и о Шиллере, и об объяснении лекций о Ницше (летний семестр 1937)[168].
4. Подготовительные работы к учению (ср. к Nr. 7)
Эти «подходы» не выражают желание «довести до завершения» «Бытие и время», а продиктованы стремлением удержать более близкой к изначальной всю постановку вопросов и направить ее в соответствующее русло. С весны 1932 года план был твердо намечен в основных чертах, свой первый вид он обрел в наброске «О событии»[169]. К этому наброску восходит все – и к сфере этих постижений смысла принадлежит также и «полемика» с «Бытием и временем»[170]. Эти предварительные работы являют всегда новые подходы, нацеленные на то, чтобы найти основную постановку для вопроса об истине пра-бытия. Главные сферы постижения смысла можно продемонстрировать посредством заголовков:
Различение суще-бытующего и пра-бытия (Первоисток и основа различения; в до сих пор существовавшей философии смотрели всегда, исходя из суще-бытующего, а оттуда – к суще-бытийности (zur Seiendheit). Теперь, однако, существенно иначе: исходя из истины пра-бытия).
Вот-Тут-Бытие как основоположение истины пра-бытия.
Истина ср. обзоры, сделанные в зимнем семестре 37/38[171].
Время-пространство как то, к чему восходит изначальная временность «темпоральность» и что, в свою очередь, имеет основу в «событии».
Модальности в той мере, в какой их принципиально недостаточно, чтобы схватить сущение пра-бытия (ср. лекцию зимнего семестра 35/36 учебного года[172]).
Настроение – как под-на-страивание (die Anstimmung) изначальной сущности человека – поскольку он – перенимая Вот-Тут-Бытие (ubernehmend) – становится истинным носителем истины пра-бытия. «Настроение» совершенно никак не связано в производившимся ранее психологическим и антропологическим рассмотрением.
Язык – как принадлежный к настроению и понятый, исходя из отношения к истине пра-бытия. Преодоление доныне существовавшей грамматики и логики. Летний семестр 1935[173].
Подход и сущность вопроса – решает здесь то, что, исходя из предшествующего, вопрошание понимается как то перво-действие Вот-Тут-бытия, в силу которого сфера преображения суще-бытующего выдается исходящей из пра-бытия. Это вопрошание никогда не может толковаться, исходя из сомнений и тем более – из отрицания.
Существенное значение для общего понимания предварительных работ как более изначального, более близкого к первоистокам повторения единственного – моего единственного вопроса в «Бытии и времени» имеет моя собственная полемика с «Бытием и временем».
Конечно, сегодняшняя общественность является слишком незрелой и невоспитанной для верного восприятия этой «самокритики». До сих пор выступавшие «критики», ни один из которых не понял подлинного вопроса, не говоря уже о том, что не смог подумать более изначально, более близко к первоистоку (geschweige denn ursprünglicher gedacht hat), что требуется от любой «критики», заявляли претензию на то, чтобы обресли тот масштаб и то мерило, которым вправе располагать лишь те, кто выносит суждения и приговоры – так вот, они нашли, что все же будут «достаточно правы», если выразят свое несогласие.
Другие легко сошлись во мнении, что теперь, когда сам автор занимает критическую позицию по отношению к «Бытию и времени», возвращаться к этому произведению не стоит.
Только тот, что снова и снова занимал свободную позицию по отношению к разработанному, то есть тот, что снова и снова переживает-познает великие моменты, тот, кто бывает затронут само-прикровением прап-бытия как его сущением – только тот имеет достаточно превосходства для критики, а также желание-волю именно в «критике» и на ее путях открывать существенные ходы, чтобы развивать их.
5. Размышления и указания-намеки
То, что зафиксировано в этих записных книжках – прежде всего в II, IV и V, дает отчасти также всегда основные настроения вопрошания и открывает предельно широкие кругозоры для мыслительских этюдов. Они, как может показаться, возникали всякий раз в зависимости от мгновения, но являют собой череду непрерывных усилий, направленных на решение одного-единственного вопроса.
6. Лекция о Гёльдерлине, прочитанная в зимнем семестре 1934/35 года и в летнем семестре 1935 года и подготовка к истолкованию «Эмпедокла»
Эта лекция после долгого постижения смысла была первой попыткой интерпретации отдельных «произведений» (гимнов). То, что я попытался сделать, нигде не соответствует ни в малейшей степени произведению поэта; – и это имеет решающее значение, Гёльдерлин здесь берется не как один из поэтов среди других – а также не как предполагаемо соответствующий нынешнему времени, он берется как именно тот поэт, который соответствует другому началу нашей будущей истории. Поэтому данная лекция находится в самой глубокой внутренней взаимосвязи с поставленной задачей – сделать вопросом истину бытия – и не представляет собой, например, только окольный путь в «философию искусства поэзии» и искусства вообще.
Лекция как лекция, пожалуй – как каждая из моих лекций, всегда имеет в то же время и в первую очередь намерение воспитывать, подвести к поэту, то есть его творчеству, к его произведениям. Однако, это никоим образом не касается скрытого намерения, которое определяет выбор «Гимнов» и сам подход.
7. «О со-бытии»
Эти «До-клады к философии» должны были сделать в новом подходе заметной всю широту вопроса о бытии; здесь дело идет не о развертывании всех частностей, потому что оно слишком легко сужает подлинный кругозор и ведет к потере основного хода вопрошания. Однако и здесь еще не достигнута та форма, которой я хотел достичь для публикации в виде «произведения»; ведь здесь должен был заявить о себе новый стиль мышления, сдержанное пребывание в истине пра-бытия. Сказывание, вымалчивание – делание зрелым для существенности простого.
Самое плохое, на что могут наткнуться эти усилия, было бы психологически-биографическое расчленение и объяснение, то есть движение, противоположное тому, которое как раз входило в нашу задачу – пожертвовать всем «душевным», как бы оно ни было хранимо и завершенно в интимной сфере, ради достижения одиночества в отчужденном произведении.
Поэтому – если это вообще может быть важно – не должно быть никаких собраний писем и тому подобного, что служит только любопытство и создает удобство для того, чтобы отклониться от выполнения задачи мыслить сами «вещи».
Что, если однажды исчезнет собачья тяга любопытных к «рукописному наследию»! От этой суетной озабоченности менее всего остается ожидать, чтобы она когда-либо привела к пониманию чего-нибудь – я хочу сказать: превратилась в нечто, относящееся к грядущему, ведь она лихорадочно тянется только к тому, что делает еще более завершенным уже произведенным ею расчет-калькуляцию и подтверждает в любом случае.
Если это «рукописное наследие» не сопрягалось бы со способностью уводить в сторону – способностью открывать создающий новый путь-подход к совершенно иному, очень долгому вопрошанию, то о нем даже не стоило бы и упоминать.
Простое умножение уже опубликованного – излишне.
Самое малое, что, вероятно, можно оставить – это движение вопрошания отдельного вопроса, и это могло бы показать, что сегодня самое сильное и разрывающее-разрушительное напряжение какой-то малой силы еще не представляло бы ничего против закоснения суще-бытующего – в стремлении к возвращению пра-бытия как сферы, где происходит прибытие или бегство последнего бога.
И все же – всем «результатам», и тезисам, и понятиям предшествует то здесь, то там вероятно удающееся вспыхивание, словно молния, освещающая долгий путь, которое становится силой, определяющей великое будущее.
Великолепие Вот-Тут-бытия покоится на переменчивом и самоосваивающем превзойдении самого себя в раздирающей борьбе, которая сокрывает самое что ни на есть умалчиваемое, и все же остается несказанно благодарным любой, даже малейшей помощи.