е, она размещается в центр разговора о достойном образе жизни и здоровой личности: консультанты и эксперты накачивают идею, что полноценная сексуальная жизнь является условием здоровья и благополучия. Как пишет Иллуз, результатом этого стало то, что человек «не только рассказал себе свою историю как сексуальную, но превратил саму сексуальность и в практику, и в идеал, и в цель этого повествования». Вспоминаем Пресьядо, Фуко и других теоретиков, которые подтверждают: неолиберальный субъект это сексуальный субъект. К этому добавляется потребительская культура, уравнявшая товар с удовольствием и сексом, изобретение оральной женской контрацепции, давшей мощнейший толчок их сексуальной автономии, а также политизация сексуальности феминистскими и квир-движениями, — эти процессы дали старт рекреационной сексуальности.
Но чья это сексуальность? Я, даже не как автор книги, а просто как потребитель медиа и пользователь социальных сетей в России могу сказать, что мы в России прямо сейчас находимся только в начале массового осознания важности женской сексуальности: шутки про поиск клитора в определённых контекстах всё ещё звучат свежо. В эссе 1988 года Lesbian Sex фем-философка Мэрилин Фрай рассказывает, что в большинстве биомедицинских сексологических исследований «сексуальный акт» описывался исключительно как процесс, происходящий с мужским членом, входящим в вагину, совершающим движения и эякулирующим. Люс Иригарей в эссе This Sex Which Is Not One указывает на то, что в патриархальном обществе по сути отсутствуют определения женского эротизма и воображения; единственная наглядная форма феминной сексуальности — утрированная женственность, которая определяется через само-сексуализацию и подчинение мужчине. Только сейчас, с укреплением автономий женского и квирного взгляда, начинают появляться самые разные модели эротизма, иногда существующие в сопротивлении к мейнстриму, а иногда параллельно ему. В какой-то момент женский оргазм был символом освобождения от патриархальных моделей секса. Немного времени потребовалось, чтобы понять, что сосредоточенность на оргазме — тоже инструмент патриархального контроля, ориентированного на производительность. Философ Герберт Маркузе замечал, что приписывание генитальным контактам самого важного места в сексуальности является продуктом набора подавлений и табу; их преодоление в капитализме открывает путь к полиморфной сексуальности. Уже в 1971 году феминистка Дана Денсмор писала, что «право получать удовольствие от своего тела не просто было нам подарено, теперь оно превращается в обязанность <…> и люди, кажется, верят, что сексуальная свобода (даже если это свобода активно предлагать себя в качестве объекта желания) — это настоящая свобода».
Как мы выяснили выше, секс сегодня — это работа, и несмотря на радикальную демократизацию вне- и добрачных связей, хукап-культуру, про которую пишутся тома, сексуальную революцию, давшую женщинам секс-автономию, а также достижения всех освободительных и секс-позитивных квир-движений, всё меньше людей почему-то хочет этой работой заниматься. Дело в том, что, парадоксальным образом, повальная сексуализация общественной и частной сферы приводит к десексуализации и деэротизации мира, — к вычерпыванию либидо. Об этом пишут многие, в частности, философка Аленка Зупанчич в книге What Is Sex?[151] заявляет, что проблема не в том, что секс везде, а в том, что он нигде. Сексуальность выхолощена от содержания, непроницаема и недостаточна, одновременно являясь очевидным избытком; по её мнению, дело не в том, что нам недостаёт некой правды о сексуальности, а в том, что сами сексуальные отношения между людьми заранее структурированы через невозможность: отношения внутри себя уже содержат не-отношение. Вслед за Лаканом, Зупанчич повторяет, что сексуальным может быть даже разговор — так работает либидо; но в текущих условиях этот опыт нам недоступен. Гиперсексуальное общество не даёт разглядеть, что границы между удовольствием и болью, сексом и воздержанием — на самом деле далеко не такие чёткие. Если секс сегодня настолько доступен, почему всё меньше людей им занимаются и в чём причина такой мощной тревоги, которая возникает везде, где возможен секс? Лорен Берлант и Ли Эдельман в книге Sex, or the Unbearable[152] отвечают, что эта тревога может сигнализировать о «слишком тесном приближении к объекту желания». В секс-позитивном обществе сексуальные отношения наделяются таким непропорциональным весом оптимизма (но и невыносимой тревогой), потому что чем мы ближе к удовольствию, тем выше необходимость от него защититься. Великому jouissance легко отдаться и растерять контроль над своей автономностью и знанием себя — которые так пестует психологическая культура; именно поэтому люди занимают защитную позицию от удовольствия, к которому их тянет.
Несмотря на всё это, секс сам по себе является не просто нормальным, но обязательным. Мы уже говорили про принудительную гетеросексуальность, которую описывала Эдриенн Рич, а также про аматонормативность, предписывающую всем «нормальным» людям влюбляться; с сексуальными отношениями та же история — в последние десять лет появилось сразу несколько терминов — принудительная сексуальность, секс-нормативность, сексуальный императив, сексобщество или сексуальный ассьюминг, — описывающих положение, при котором занятие сексом и наличие сексуального желания на протяжении жизни считается неотъемлемой частью здорового человека, а сексуальные отношения приоритизируются над всеми остальными. Возникновению понятия о принудительной сексуальности в большой степени способствовали сообщества асексуалов и аромантиков, появившиеся в начале нулевых[153]. В частности, из-за бурной активности этих сообществ, асексуальность до сих пор называют тумблр- или тикток-сексуальностью, как будто это то, чем заняты скучающие подростки в обществе изобилия. Как показывает теоретическая база, укрепившаяся в последнее десятилетие, асексуальность и аромантизм, естественно, могут встречаться среди людей всех возрастов, но принудительная сексуальность и низкая информированность об эйс-спектре[154] — как раз причина того, что многие люди не отдают себе отчёта в своей принадлежности к спектру[155]. Углубиться в понятие принудительной сексуальности, само собой, важно для понимания дискриминаций и предубеждений, объектами которых становятся асексуалы и аромантики, но это также важно и для всех остальных, потому что это помогает увидеть, какие отношения и связи являются добровольными и взаимными, а в какие люди втягиваются общественным и институциональным давлением.
В статье 2015 года Кристина Гупта, анализируя зарождающийся концепт принудительной гетеросексуальности и его потенциал для исследований, приводит[156] следующие свидетельства принудительности сексуальности в западных обществах. Во-первых, все те многочисленные техники (уже изученные теорией компульсивной гетеросексуальности), которыми женщин принуждают заниматься гетеро-сексом: от экономического давления и уговоров, от случаев, в которых секс выступает объектом обмена на капитал или статус, до буквального принуждения силой и изнасилования. Во-вторых, сами мужчины страдают от дискурса «мужского секс-драйва» и занимаются нежеланным сексом под давлением товарищей или коллег, стереотипа о мужчине-как-секс-машине, стигматизации со стороны женщин на основании того же стереотипа о маскулинности, а также по причине того, что сексуальный капитал в мужском мире связан с властью и статусом. В-третьих, принудительность сексуальности обнаруживается в комьюнити «сексуальных меньшинств»; логично, что квир-сообщества выстраиваются вокруг своей сексуальной идентичности, но это влечёт за собой давление на тех членов сообществ, которые не чувствуют сексуальной тяги и не трахаются; один из очевидных примеров — миф о lesbian bed death, согласно которому лесбийские пары из всех типов союзов меньше всех занимаются сексом, и чем дольше две девушки/женщины в отношениях, тем суше их озеро любви; эмпирических свидетельств этому нет, но лесбийские пары с асексуальной динамикой сразу записываются в эту категорию. В-четвёртых, с конца 19 века — когда вообще формируется понятие о сексуальной сфере — и вплоть до совсем недавнего времени сексологами, психологами и другими учёными и медиками отсутствие сексуального притяжения (впрочем, как и гиперсексуальность) патологизировалось; так называемое гипоактивное расстройство сексуального желания существовало в классификаторе болезней DSM, используемом в США, до 2013 года; в 2013-м оно было разделено на два разных: мужское гипоактивное расстройство желания и женское расстройство сексуального интереса/возбуждения, при этом в классификации сделана оговорка, что, если пациент определяет себя в качестве асексуала, диагноз можно не ставить. Тем временем в Международной классификации болезней (МКБ-10), определяющейся ВОЗ и использующейся в России, до сих пор содержится «гиполибидемия» (отсутствие полового влечения) без всяких отсылок к асексуальности; в одиннадцатом пересмотре классификации, вышедшем в 2019 году, например, из списка ментальных расстройств был убран транссексуализм, таким образом, были депатологизированы транс-персоны. В этом же году в США одобрили ещё одно лекарство, призванное увеличить сексуальное желание у женщин (правда, при исследовании половое влечение улучшилось всего у 20 % женщин и у 17 % в плацебо-группе); Гупта указывает на корпус исследований, которые многократно подчёркивали патологизацию низкого сексуального желания у женщин фарм-компаниями с целью продвижения новых лекарств.
Похожая ситуация была в восьмидесятые и девяностые, когда биомедицина сосредоточилась на сексуальных дисфункциях, а маркетинг вокруг запатентованной в конце 90-х виагры оказывал давление на мужчин, в том числе пожилого возраста, призывая их сохранять и поддерживать свою сексуальную потенцию. В-пятых, существует буквальная стигматизация людей, определяющих себя как асексуалов, о чём свидетельствуют исследования и опросы в университетах и на рабочих местах; явно заявляющим о себе асексуалам тяжелее даже снять квартиру в аренду, чем гомосексуалам и, конечно, гетеро-персонам. Асексуалов либо патологизируют, заявляя, что их состояние — отклонение от нормы, заболевание или результат травмы, либо подвергают сомнению их адекватность/автономность: «ты ещё не встретила того самого человечка; откуда ты можешь знать об этом; асексуальности не существует; все люди хотят секса; это период такой, пройдёт; давай я тебе помогу раскрыть сексуальные чакры» и так далее. Асексуалов часто не принимают в квир-сообщества, считая их только союзниками ЛГБТК+: «раз нет влечения, нет и ориентации». Но асексуалы и аромантики, особенно деми- и грейсексуалы, могут быть ориентированы на персон своего пола или противоположного, или обоих, если вообще думают в категориях гендерной бинарности; асексуалы также могут быть участниками полиаморных партнёрств и платонических квир-союзов, а значит — потенциально стигматизироваться и по этим категориям. Асексуалы, естественно, могут заниматься сексом — и не всегда принудительным: это м